Уйти, чтобы остаться - Страница 18

— Моя жена — мудрая женщина. Она говорит: «Валя, бойся перемен. Перемены — всегда плохо».

Савицкий направился к своему «агрегату». Страшному нагромождению механических и радиодеталей, связанных цветными проводами. Исчезни завтра Савицкий, и ни один дьявол не разберется в этом хаосе. Эдуард утверждал, что это мина. Стоит потянуть за цветной провод, и весь отдел взлетит на воздух.

— Ваша жена — консерватор, Савицкий. Это ясно. А вот к какой партии вы относитесь? — произнес Ипполит.

— Я беспартийный наблюдатель. Им меньше попадает.

— Главное — они всегда правы, — вставил Вадим.

Теперь в нем росло раздражение против Савицкого.

И спина. И рыжие волосы на тощих руках. И дурацкие аккуратные тапочки, в которых Савицкий работает.

Вадим уперся подбородком в сжатые кулаки. Последние дни было отвратительное настроение. Наблюдения ничего интересного не давали. Наоборот. Какие-то выбросы при подаче смещения. Вчера Киреев распорядился не перестанавливать антенну старого инструмента. Будто хочет испытать какую-то приставку. Ясно. Прямо запретить работу не решается, вот и провоцирует на серьезный разговор. Или он догадывается, что я пользуюсь антенным временем Ипполита? Нелегально. Нет, шалите! Только заикнитесь! Вы меня еще, товарищ Киреев, не знаете. Если взять и стукнуть по столу кулаком?! Нет, пожалуй, стучать не надо, а так, вежливо и небрежно заявить:

«Вот что, уважаемый Петр Александрович, я верю в свою интуицию. Я четко представляю ценность экспериментов и никому не позволю! Иначе я буду вынужден ходатайствовать перед Академией наук… Тем более, что вы сами признали значительность моей работы… Или вообще уволюсь… Я вам не пешка!» Вадим распалился… Да, да, он так и скажет — нечего вам, Петр Александрович. Можете сами заниматься темой, если она вас интересует. А не только подписываться под работами, пользуясь тем, что заведуете лабораторией. Особенно теперь, на новой должности.

Вадим бросил взгляд на только что полученные голубоватые оттиски. Над заглавием — две фамилии: Киреев и Горшенин. Допустим, Петр Александрович кое-что и советовал Ипполиту, но на то он и завлаб, и доктор. Ведь к его работам никто не примазывается! Конечно, Киреев — фигура! И этого не отнять!.. Вадим понимал, что он сейчас несправедлив к Кирееву, но как было приятно так рассуждать. Хотя бы про себя.

По телу Вадима носились сумасшедшие нервные импульсы. Оно требовало ближнего боя. Сейчас, сию минуту… «Ближний бой обычно навязывают боксеры с короткими руками», — подумал Вадим и усмехнулся. Он нашел эту мысль забавной. Но все же настроение приподнялось. Хотелось к чему-нибудь приложить силу. Хотя бы сдвинуть шкаф с лентами. Он давно думал прижать его к стене. Вадим встал, уперся спиной в шкаф и напрягся. Шкаф трудно скрипнул и качнулся.

— Грыжа будет, — лениво произнес Ипполит. Он надписывал конверт. Савицкий промолчал, покорно ожидая, что шкаф опрокинется…

Листок папиросной бумаги дернулся и повис на одной кнопке. В помещении появился, как всегда заспанный, Эдуард.

Верный своей манере ни с кем не здороваться, Эдуард оценил обстановку и молча снял со шкафа ящик с лампами. Тем самым он дал понять, что Вадим теперь волен перевернуть шкаф хоть вверх дном. Но шкаф уже был прижат к стене.

Через пять минут в лаборатории раздалась первая фраза. Она принадлежала Эдуарду.

— Ну? Как вам это нравится? Красиво будем жить, — Эдуард кивнул в сторону приказа. — Наступает новая эра. Сегодня я наконец понял, ради чего Киреев взялся за новую тему. Ему нужна валюта, чтобы приступить наконец к осуществлению мечты своего детства — строительству нового радиотелескопа конструкции Киреева.

Вадим вспомнил о своей беседе с Ковалевским. «Киреев — параноик. Его мания — новый радиотелескоп для эпохальных открытий».

— Однако он долго выжидал этот момент, — продолжал Эдуард. — В общем-то мы все немножечко альпинисты. Каждый взбирается на свою вершину. Но у нас есть время, а у Киреева его в обрез. И он спешит.

— Нет, я вам удивляюсь. Кто вам дал право так говорить о проекте папы… И ведь сами помогали Кирееву рассчитывать узлы, — воскликнула Люся. — Слюнявые академики! Он вам еще сто очков форы даст, этот старик. Киреев — ученый!

— Тихо, Люся! Девушке к лицу кротость. — Эдуард присел к своему столу. — При всем моем уважении к папе как к ученому я остаюсь мыслителем.

Ипполит провел ладонью по волосам и произнес негромко:

— Странное у нас отношение к папе. Не находите?

В лаборатории стало тихо. Надо разрядить обстановку.

— И в любимой женщине есть любимые недостатки, — произнес Эдуард и добавил: — Люся, я не о тебе, Люся. Твои недостатки — твои достоинства.

— Ловко выкрутился, — улыбнулась Люся.

— У моего отца был способный сын, — не успокаивался Эдуард. — Отец был гибкий старик. Мать говорила: «Шура, по тебе плачет прокуратура». Рифма!

— А у вас, Эдуард, нет ничего святого. Ваш отец — чудесный врач, милейший человек. — Савицкий обернулся и принялся в упор разглядывать Эдуарда. — Зачем вы так? Ради рифмы?

Эдуард подошел к Савицкому. Когда Эдуард нервничал, у него краснели уши. Как сейчас.

— Ах вы чудесные, милейшие человеки. Тихие добряки… Не ради рифмы. Бури жажду!.. А ведь никто из вас не встанет и не бросит в лицо Кирееву все то, о чем мы тут говорим. Никто! Ипполит на докторскую метит. Лучшего руководителя, чем Киреев, и не придумать. Савицкий к пенсии подбирается, ему портить отношения вроде ни к чему. Притом ему забавно наблюдать, как жмут масло из коллег. Лично я сплю и вижу себя аспирантом. Мне шуметь на Киреева противопоказано. Сам же Вадим — интеллигент и слюнтяй. К чему буря, лучше он плюнет на свой труд…

— Ты не слишком справедлив к Кирееву, — улыбнулся Ипполит.

Эдуард махнул рукой и отошел к своему столу.

— Неделю угробил на монтаж блока. Черновой труд, — проговорил Эдуард.

— Фламандские мастера растирали краски своими руками, — отозвался Вадим. Ему тоже хотелось сгладить впечатление от «монолога» Эдуарда. — Самостоятельность — великая вещь.

— Эти фламандцы не имели дела с планом. Хотел бы я посмотреть, если бы Рубенсу пришлось лепить такой самовар, как у Савицкого, — ответил Эдуард. — Ставлю десять против одного, если Савицкий знает, где у него входная клемма, а где выходная.

— Проиграете, Бродский, проиграете, голубчик…

Теперь Савицкий весело хохочет, то и дело приговаривая:

— Ох, проиграете…

И все начали улыбаться. Невольно. Вслед за Савицким. Сами не зная почему.

Эдуард терпеливо пережидал.

— Вы старый чудак. Сколько лет сидите за своим агрегатом, делаете свое тихое и незаметное дело. Потом вы уйдете на пенсию, незаметно и тихо. И оставите мне свое чудовище. А я его разберу на детали… А ведь когда-то голос ваш гремел! Я недавно листал подшивки довоенных изданий. Можно обалдеть — метод Савицкого, мнение Савицкого… Или это ваш однофамилец?

Стало тихо.

— А если ты еще не дорос, Эдя, до того, что сейчас делает Валентин Николаевич? — произнес Вадим.

То, что Савицкий скрывал от всех свою работу по гидроксилу ядра, вызвало у Вадима недоумение. Но он молчал, он дал обещание Савицкому молчать. Странно все и глупо…

В лабораторию вошел Киреев.

Он был в длинном синем халате и в неизменной шерстяной рубашке с расстегнутым воротом. Следом в лабораторию ввалился табунчик сотрудников, вперемешку со студентами и аспирантами.

— Получены оттиски о газообмене, — проговорил Ипполит навстречу Кирееву.

— Чудно. Отошлите Ступицыну. Такого результата они до сих пор не добились. — Он положил на стол пухлую папку, остановился возле Савицкого. Впервые за многие годы. И этот факт не прошел незамеченным. — Как дела, Валентин Николаевич?

Его нежная белая рука дружески дотронулась до спины Савицкого. И Вадиму почудилось, что на спине появилась вмятина между лоснившимися пятнами лопаток.

Савицкий не отводил глаз от экрана осциллографа. И молчал. Зеленые шнуры, извиваясь, отображали электронные процессы, которые вершились в растрепанном агрегате. Они то сходились в точку, то вновь разбегались по экрану, то замирали в мерцающий интеграл и пропадали. Стабильным сигналом не пахло. Савицкий бился около месяца. И все об этом знали. Как-то к нему добровольно подключился Бродский. «На общественных началах». Эдуард и сделал этот свой классический вывод о мине с множеством сумасшедших нелинейных процессов… Киреева не интересовала работа Савицкого. Между ними существовали странные, никому не понятные отношения. Но это было раньше, до приказа…