Ухожу от тебя замуж - Страница 14

– Ого! – Соня даже поежилась от мысли, что могло бы быть, не окажись охранник таким сознательным.

– К счастью, Бобров у нас патриот, пьет только в «Советском», и персонал знает, что с ним делать. Бездыханное тело в такси, медицинскую документацию в приемник. Видишь, Соня, как оно бывает: заходишь в бар, вроде разливуха разливухой, и Бобров сидит алкаш алкашом. А копнуть поглубже, так неравнодушный самоотверженный врач, гуманист, который каждую секунду размышляет о своих пациентах, так что даже с историями не расстается.

Соня вздохнула. Объемы «писанины» в последние годы росли, как головы у Лернейской гидры, а в условиях дефицита кадров и возрастающей нагрузки на каждого специалиста доктора просто не успевали заполнять истории и карточки в рабочее время. Приходилось или сидеть на работе на два-три часа дольше, или забирать бумаги на дом. Так что история с Бобровым была, конечно, не очень красивой, но и не сверхъестественной.

– Может, он просто хотел творить в богемной обстановке, как великие писатели, – улыбнулась Соня. – Как Хемингуэй в Париже. Пиши пьяным, редактируй трезвым. И увлекся.

– Ну бар «Советский» все же не Париж.

– Да и Бобров не Хемингуэй.

– Тут поспорю. Пьет он, во всяком случае, не хуже, и тоже гений в своей области. Я тебя знаю, Соня, ты никому не скажешь, но с ним поговори, пожалуйста. К тебе он скорее прислушается.

Соня обещала неохотно: перспектива отчитывать доктора с втрое большим опытом работы пугала. Бобров, конечно, сильно провинился и должен хотя бы выслушать ее увещевания, но с другой стороны… Даже в мертвецки пьяном состоянии Бобров понимает, что в условиях дикого дефицита кадров никто ни при каких обстоятельствах не уволит прекрасного травматолога, перекрывающего две с половиной ставки. Бояться ему нечего, терять, в общем-то, тоже, вполне может послать Соню куда-то подальше.

Помолчали. До начала рабочего дня оставалось еще несколько минут, и можно было насладиться солнечным утром последнего дня лета. Ночная прохлада еще не отступила, но солнце начало припекать, и чувствовалось, что день будет жарким. Рыжевато-желтые стволы корабельных сосен живописно смотрелись на фоне корпусов из красного кирпича, а выше, в кронах протяжно кричали чайки.

– Вообще, пора валить, – сказала Лариса Васильевна. – А то «последний день здесь работаете» реально настанет и не так, как я того хочу. Оглянуться не успею, как окажусь на доске «помним, гордимся».

Она с улыбкой качнула головой в сторону холла, где действительно висела большая доска с фотографиями покойных докторов.

– Нет, Лариса Васильевна, пожалуйста, останьтесь! – взмолилась Соня.

Собеседница грустно улыбнулась. Сухонькая старушка с коротко стриженными седыми волосами, которые она никогда не красила, Лариса Васильевна выглядела на все свои семьдесят восемь лет, но за работой это было совсем незаметно. Она работала так быстро и азартно, что все невольно воспринимали ее как ровесницу. «Наверное, возраст зависит не от прожитых лет, а от событий и поступков, – подумала Соня. – Лариса работает, как молодая, и не стареет, ну а я… Я до сих пор папина и мамина дочка, поэтому никогда не повзрослею».

– Слушай, а оруженосец смерти уже вышел? – спросила Лариса Васильевна.

Соня покачала головой:

– Я ему еще два дня дала. Пусть немного придет в себя после такого удара. И, Лариса Васильевна, прошу вас, наверное, не надо его пока так называть. Все же человек жену похоронил…

– А, да, точно, точно! – Старушка размашисто перекрестилась рукой с зажатой между пальцами горящей сигаретой. – Прости господи. Все, Сонечка, не буду.

Тут Лариса Васильевна увидела торопящегося на службу рентгенолога и погналась за ним – обсудить ночные снимки. Специалисты по лучевой диагностике ночами не дежурили, хирургам самим приходилось читать рентгенограммы, и какие-то нюансы могли от них ускользнуть. С другой стороны, рентгенолог, не знающий клинической картины, мог на что-то не обратить внимания, поэтому в сложных случаях лучше всего смотреть совместно. Кто-то пренебрегал этим, а Лариса Васильевна – никогда. «Дай бог мне сохранить такой боевой задор в ее возрасте, – подумала Соня, – потому что своей семьи у меня, наверное, никогда не будет».

Она поднялась в отделение и, увидев, что санитарка моет коридор, остановилась в нерешительности. Невозможно пройти по мокрому линолеуму, не оставляя следов, но надо попасть на рабочее место.

Соня встала на цыпочки и аккуратно пошла по самому краешку, стараясь ступать на сухие участки.

– Простите, Наташа, все время я вам топчу, – сказала она, минуя санитарку.

– Ничего, сейчас дам в руки швабру, сами мыть будете, – рассмеялась та.

«Что делать, – подумала Соня, ускоряя шаг. – Грубый человек, грубые шутки. А если по справедливости, за такую зарплату она меня вообще имеет право отборным матом крыть».

Сестры отчитались за смену, и Соня осталась в ординаторской одна. Доктор Литвинов хоть на пять минут, но обязательно опаздывал, кажется, это был для него вопрос принципа, а Стрельников, прозванный оруженосцем смерти, был отпущен по семейным обстоятельствам. Официальные дни уже истекли, но Соня дала ему еще время примириться с потерей жены и как-то наладить жизнь. Она думала, что без Виктора Викторовича будет тяжело, но сейчас вдруг с удивлением поняла, что не очень ждет его возвращения на службу.

Александра развешивала во дворе белье, когда к калитке подъехала на велосипеде полная женщина средних лет, просигналила звонком и, поймав взгляд Александры, энергично замахала рукой.

Вежливо кивнув в ответ, Александра повесила простыню, в надежде, что женщина поедет дальше, но та продолжала стоять.

Забор мог быть и повыше, а так ничего не оставалось, кроме как взять под мышку пустой таз и подойти к калитке.

– Вы новая прислуга? – спросила женщина бесцеремонно.

– Нет, скорее родственница, – опешила Александра.

– По Ингиной линии или по хозяину?

– По хозяину. Простите…

Александра хотела сказать, что сильно занята, но тут подошел Гриша, сказал: «Здравствуйте, Маргарита Николаевна», и пришлось открыть калитку.

Женщина вошла, таща за собой шлейф резких цветочных духов. Александра никогда не стала бы пользоваться такими, особенно для велопрогулки, впрочем, так ярко краситься и надевать бархатный спортивный костюм со стразами она тоже не стала бы.

– Ты мой бедненький, сиротка, как ты справляешься! – Женщина вдруг притянула к себе Гришу, вдавила в свой пышный бюст и долго не хотела отпускать. – Держись, деточка! А где мой сладкий малыш?

Александра не успела спросить, кого, собственно, гостья имеет в виду, как та откинула Гришу и уверенно направилась в дом.

Через секунду Маргарита уже сидела за столом в кухне, а Александра быстро открывала окна, не желая, чтобы дом пропитался запахом вульгарной парфюмерии.

– Такое несчастье, боже мой! – сказала женщина скорее с интересом, чем со скорбью в голосе, и сложила бантиком ярко накрашенные губы. – А убийцу-то нашли уже?

– Простите, я не знаю.

– Ну дело-то хоть движется?

– Не знаю, – повторила Александра.

– Такое горе, такое горе! Покойница-то уж больно хорошая женщина была! А вы сами были с ней знакомы?

Александра покачала головой.

– Ну да, раз вы с мужниной стороны… Инги-то родня с тех пор, как она этот дом унаследовала, с ней знаться не хотела. Они требовали, чтобы она дом продала и деньги между всеми поделила, а я думаю, раз по завещанию отошло, так с какой стати? И нечего было злиться, я бы так и сказала любому родственнику, если бы они только здесь появились. Я прямо горой за нее готова была стоять!

Александра заметила, что Гриша нерешительно стоит на пороге кухни, видно, ему не хотелось общаться с Маргаритой, но и пренебречь долгом хозяина он тоже не решался. Сообразив, что до сих пор держит под мышкой таз, Александра быстро протянула его Грише и приказала отнести в сарай.