Уходящие в вечность - Страница 16

У Валентина Михайловича была оригинальная манера доставать новые книги по истории. В силу своей болезни он не мог посещать книжные магазины, но от этого его тяга к новым историческим материалам не ослабевала. Напротив, каждый раз, когда я приходил к нему, он тут же начинал расспрашивать о книжных новинках. Так я стал ему в этом деле своеобразным подносчиком снарядов. При этом он специально давал денег с запасом и шутил, что таким образом стимулирует приобретение только что вышедшей книги. Сдачу он категорически отказывался брать. Думаю, что несколько десятков книг за годы нашего знакомства я точно ему доставил.

Несколько раз, будучи в гостях у Ковальчука, я был свидетелем телефонного разговора между ним и писателем Даниилом Граниным. Даже если Валентин Михайлович был очень занят, тем не менее он всегда брал трубку, и разговор начинался. Разговаривали они по-военному четко, сразу же озвучивая тему, и не отклонялись от нее. При этом чувствовалось по интонации, с какой искренней симпатией и уважением относились они друг к другу. Точно так же вел себя Гранин, когда ему звонил Ковальчук. Однажды я стал свидетелем этому. Я видел, как Даниил Александрович искренне обрадовался звонку питерского историка. У него даже голос потеплел, а с лица не сходила улыбка. Когда разговор закончился, Гранин посоветовал мне познакомиться с книгами Ковальчука и был обрадован, узнав о нашем творческом сотрудничестве.

Удивительно, но с Ковальчуком у нас никогда не было споров. Были дискуссии. Споры чаще всего порождают взаимные упреки, после чего собеседники нередко долго обижаются друг на друга. У нас такого не было. Валентин Михайлович всегда оставался на редкость деликатным человеком. Он обязательно выслушивал собеседника до конца, затем аргументированно мог возразить, но никогда не делал этого в резкой форме.

Я не помню случая, чтобы он обиделся на мои замечания, касавшиеся оценки его произведений. А замечания или пожелания, естественно, возникали, как у каждого человека, занимающегося аналогичной исторической темой. Но сора из избы мы старались не выносить. Мы обсуждали материал, дискутировали о нем и, чаще всего, приходили к общему выводу. Так это было, например, при обсуждении его книги «900 дней блокады. Ленинград 1941–1944», вышедшей в издательстве «Дмитрий Булавин» в 2005 году. Честно скажу, давно не получал такого удовлетворения от знакомства с хорошей и нужной книгой. Хотя вначале, когда взял ее в руки, она показалась мне перегруженной цифрами и написанной казенным языком.

Рад, что ошибся. На самом деле автор подарил широкой читательской аудитории глубокий и интересный труд по истории блокады Ленинграда. Эта книга по праву должна занять достойное место как в многочисленных школьных музеях боевой славы Санкт-Петербурга, так и украсить районные и вузовские библиотеки. Ею с полным основанием могут руководствоваться музейные работники и экскурсоводы, а также профессиональные исследователи блокадной эпопеи. Главное достоинство любой книги – ее читательская долговечность. Книга Ковальчука «900 дней», без сомнения, будет и впредь востребована.

Валентина Михайловича уже нет с нами, поговорить мы уже никогда не сможем, но каждый раз, беря в руки работы Ковальчука по истории блокады Ленинграда, радуюсь его автографам. На титульном листе своей книги «Магистрали мужества» он написал мне: «Настоящему историку Юрию Лебедеву, который несправедливо не считает себя историком».

Спасибо Вам, Валентин Михайлович, за эту оценку!

До сих пор в российской военной историографии не утихает спор: был или не был в Германии трехдневный траур по немецкому лайнеру «Вильгельм Густлоф». Его потопила в январскую ночь 1945 года советская подводная лодка С-13 под командованием Александра Маринеско.

В книге Даниила Гранина «Вечера с Петром Великим» есть такая фраза: «Врет, как очевидец». И дальше писатель продолжает: «Ничего в этом нет удивительного. Каждый живет в своем времени. Очевидцы перевирают – заботятся о впечатлении, им надо удивить, ужаснуть, обрадовать».

С подобным всем нам приходится сталкиваться постоянно. Поэтому отношусь к таким рассказам избирательно. В большей степени верю им, когда высказывания подкрепляются документами. За годы, прошедшие после потопления 30 января 1945 года подводной лодкой С-13 немецкого корабля «Вильгельм Густлоф», написаны десятки книг, сотни статей, отсняты фильмы, как документальные, так и художественные, причем не только в нашей стране, но и по всему миру. У непосвященного человека голова должна идти кругом, так как уже не знаешь, чему можно верить. Был или не был трехдневный траур в Германии по кораблю «Вильгельм Густлоф»? Объявлял ли Гитлер за это Александра Маринеско своим личным врагом или нет? Кого перевозил корабль: беженцев или элиту немецкого подводного флота? Расстрелян ли был командир немецкого конвоя за свои упущения? Я уже не говорю о таком мифе, как трехдневное празднование потопления «Густлофа» экипажем С-13. Маринеско со своими моряками якобы отмечал победу трое суток подряд, опустившись на своей подводной лодке на дно у самого пирса.

Все это рассказывают «очевидцы», выплескивая информацию, как правило, в возбужденном состоянии и давая волю своей фантазии. Другое дело, когда работаешь с документами. Они тоже имеют различную степень достоверности, но обрабатывать их намного благодатнее. Их можно сравнивать, находя совпадения и несоответствия и выстраивая, таким образом, реальную картину.

Сторонники теории трехдневного траура ссылаются на высказывание одного из «очевидцев» Виктора Анисимова, который «лично держал в руках в начале февраля 1945 года газеты нацистской Германии «Фелькишер беобахтер» и «Шварцес кор». Там, по его словам, «черным по белому было написано о трехдневном трауре». Так случилось, что в 1990-х годах я несколько дней общался с Виктором Анисимовым в Берлине на международном семинаре по проблемам увековечения памяти погибших. Он представлял делегацию Калининградской области, где и проживал. Помню, тогда меня восхитил его прекрасный, отточенный немецкий язык, которым отличались специалисты военного времени. В разговоре подтвердилось, что он действительно принадлежал к старой гвардии знатоков немецкого языка и литературы. Оказалось, что мы оба служили в одном и том же ведомстве, представляя интересы страны в области военной дипломатии. Он – в войну, я – значительно позже. Капитан 1 ранга Анисимов был уже в глубоком запасе, но живо вспоминал, как в годы войны служил в советском посольстве в Швеции помощником военного атташе. Тогда я еще ничего не слышал о «Вильгельме Густлофе», поэтому данной темы мы не затрагивали. Через несколько лет в книге Виктора Геманова «Подвиг С-13» я вдруг наткнулся на упомянутое выше высказывание Анисимова. И пожалел, что тогда мы не поговорили о немецком лайнере. Думаю, что как коллега мог бы задать ему чисто профессиональные вопросы. Например: «А где же сами эти газеты? Как же вы, товарищ капитан 1 ранга, не послали их в центр в качестве подтверждения данной информации? Это же элементарная обязанность каждого военного дипломата. Не по этой ли причине ваш начальник Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов в своей книге «Курсом побед» сквозь зубы обронил фразу: «О трауре я узнал спустя месяц после этого события». Получается, что он, имея своих представителей в ранге военно-морских дипломатов в каждой приморской стране, проглядел важную информацию. Причем добыть ее было элементарно просто, поскольку она имелась в открытых источниках. А может быть, мудрый Николай Герасимович все-таки хотел таким образом сказать: «Подставили меня, вынудили такую ересь написать в моей книге. Знаю я прекрасно, что не было никакого траура, но в условиях нагнетания темы подвига я вынужден был подчиниться обстоятельствам».

Текст сообщения о мнимом трауре за полвека так никому и не удалось отыскать. Потому что его и не было. Это подтвердил крупнейший специалист по военно-морским вопросам Второй мировой войны, немецкий профессор Юрген Ровер. Вот как он ответил на мой вопрос: «Я запросил институт современной истории в Мюнхене относительно газет «Фелькишер беобахтер» и «Шварцес кор». Там имеется полная подборка данных газет за февраль 1945 года, но ни в одном из номеров не удалось найти информацию о гибели «Вильгельма Густлофа». Сообщение о катастрофе впервые прозвучало в шведских газетах, таких как «Дагенс Нюхетер», о чем мне поведал бывший директор шведского государственного архива».