Уголек - Страница 8

Он умер, когда зеленые и кристально чистые морские воды мягко проникли в самое сердце корабля через многочисленные дыры, из-за которых он здесь и лежал, и капитан встретил смерть, хоть и ужасную, но все же не достаточно, чтобы компенсировать весь вред, причиненный миру его существованием.

Юнга, который почти не шевелился, а лишь время от времени отхлебывал из фляги, еще пару часов смотрел на огромное тело, тут же начавшее разлагаться, и когда миллион мух навели его на мысль, что он больше не выжмет ни капли сладкой мести, парнишка медленно поднялся на ноги и пустился вдогонку за своими товарищами по мучениям.

Остов гниющего корабля и гора жира, тающая под яростным тропическим солнцем, навсегда остались там тревожным монументом человеческой злобе.

Вдали от побережья с его освежающими ветрами солнце, отражаясь от суровой белизны дюн, нещадно палило, так что ни негритянка Уголек, рожденная в жаркой и влажной Дагомее, ни даже пастух Сьенфуэгос, много дней и недель проведший в утлом каноэ посреди моря Карибов, не могли этого вынести и в конце концов решили спать днем и идти ночью.

По всей видимости, дожди здесь не шли уже много лет, и воздух, сухой и пыльный, обжигал ноздри и обманывал зрение, поскольку в плотной дымке невозможно было что-либо различить уже на расстоянии лиги, так что от рассвета до заката они пребывали в ловушке этого магического места, не позволяющим отличить реальность от миража. Жить здесь было все равно что грезить о жизни, а спать и видеть сны — единственным способом оставаться живым.

А от заката до рассвета появлялись призраки, поскольку слабый свет звезд играл на поверхности дюн и скрывал агрессивные кактусы с ужасными шипами, появляющиеся откуда ни возьмись и вызывающими у неосторожного путника крик боли или громкое ругательство.

Можно было подумать, что хитроумная природа специально выбрала эти высокие, плоские и незаметные колючие преграды, чтобы превратить эту землю в самую негостеприимную на планете и помешать смельчакам раскрыть ночью ее секреты, которые оказывались недоступны днем, под палящим солнцем.

Но что за нелепые секреты могли скрываться под огромной грудой раскаленного песка?

— Никакие, — твердо ответил канарец на вопрос Уголька. — Это всего лишь каприз природы, ее веселит, что рядом с зеленым и влажным островом, где буйствует жизнь, она могла создать этот образчик полыхающего ада, — он беспомощно развел руками. — Просто чтобы поиздеваться над нами.

— Ты часто говоришь о море, земле, облаках и звездах так, словно о живых существах с собственной волей и разумом, — заметила негритянка. — Но это же нелепо.

— Ты думаешь? — удивился Сьенфуэгос. — А мне кажется, что куда глупее воображать, что это бездушные силы природы, действующие без всякого плана, которые не могут нас выслушать, составить компанию или разделить печали. Я вырос в горах Гомеры и понял, что иногда дни с самого начала становятся грустными, а иногда — веселыми. Как и море меняет настроение за какие-то несколько минут, а облака радуются или сердятся, когда их подгоняет ветер. Я столько времени провел в одиночестве, и если бы не был уверен, что могу с ними поговорить и буду понят, то просто сошел бы с ума.

— Ты уж точно с ума не сойдешь, — убежденно заявила африканка. — Уж разума у тебя хоть отбавляй, но раз тебе приятно думать, что природа тебя слышит, то пускай так и остается, потому что сменить «Сан-Бенто» на этот песок — это как выпрыгнуть со сковородки прямо в огонь.

Но здесь природа явно их не слышала — им пришлось пять дней ютиться под жалкой тенью кактусов, а пять ночей брести по дюнам без ясного направления, но лишь для того, чтобы убедиться: они постоянно находятся на морском берегу. В конце концов они пришли к заключению, что высадились на острове.

На западе и на востоке, на юге и на севере накатывались волны океана, а дымка мешала рассмотреть, нет ли впереди более приветливой земли, чем раскаленная пустыня, со всех сторон окруженная водой.

— Думаю, что на сей раз я сам себя перехитрил, — признался канарец в ту ночь, когда бесконечные скитания снова привели их к бескрайнему пляжу. — Отсюда нет выхода.

Такого же мнения, вероятно, были и остальные члены команды разрушенного «Сан-Бенто». Сьенфуэгос и Уголек трижды видели бродящие столь же бесцельно фигуры, а однажды ночью даже обнаружили смердящий труп старого кока, которого победили жажда и отчаяние.

Сьенфуэгос считал себя определенным образом ответственным за этих несчастных, хотя его спутница не уставала повторять, что вообще-то он никого не приглашал следовать за собой.

— Даже мне не советовал, — сказала она. — Если я так поступила, то только потому, что предпочитаю умереть свободной, чем мучиться в этом свинарнике. То же самое, наверное, чувствовали и они.

— На корабле они хотя бы остались бы живы.

— Потерпи, мы выберемся отсюда, — заверила дагомейка.

И ее предсказания начали сбываться, когда на заре шестого дня, уже потеряв всякую надежду выбраться из жестокой ловушки дюн, они почти случайно обнаружили, что на юго-восточной оконечности острова в море выдается узкая полоска песка, и сквозь дымку можно разглядеть, что через четыре или пять лиг она соединяется с новым, совершенно другим берегом.

В тот миг ни Сьенфуэгос, ни Асава-Улуэ-Че-Ганвиэ, ни кто-либо из моряков «Сан-Бенто» не мог и вообразить, что они провели эту кошмарную неделю, бродя, как сомнамбулы, по огромному и пустынному полуострову Парагуана, находящемуся на северо-востоке современной Венесуэлы, одному из самых жарких, пустынных и враждебных мест Нового Света.

Они наконец достигли материка.

Рыжий канарец и африканка, так похожая на мальчика, вероятно, были первыми людьми иной расы, ступившими на американский континент, хотя едва ли им в эту минуту приходили в голову подобные мысли. Сейчас их заботило, где найти воду и хоть какую-нибудь еду.

Спокойная и неглубокая речушка вливалась в широкую и сонную бухту, соединяющую северное побережье материка с южной оконечностью полуострова. Утолив жажду и проведя больше часа в прохладной воде, канарец до отвала наелся бесчисленными папайями и гуавами, заполнил уже пустые бурдюки, прихваченные с «Сан-Бенто» и приготовился идти обратно.

— Не сходи с ума! — возразила Уголек. — Ты совсем измучен. Подожди до утра.

— Завтра может быть слишком поздно, — решительно ответил он. — Эти бедняги оказались в ловушке по моей вине, и я не смогу спать спокойно, если не приду им на помощь.

— Большинство этих «бедняг» — всего лишь банда отморозков, готовая при первой возможности порезать тебя на кусочки, — напомнила африканка. — Подумай об этом, потому что стоит им увидеть, что ты дал слабину, как они тут же попытаются отрезать тебе голову.

— И все же я рискну.

— В таком случае я пойду с тобой.

— Нет! — ответил он тоном, не терпящим возражений. — На этот раз ты со мной не пойдешь. Ты будешь ждать меня здесь, потому что в одиночку я доберусь намного быстрее, да и опасность для меня одного гораздо меньше.

Уголек попыталась было возразить, но быстро поменяла мнение, потому что слишком устала — ведь за последнюю неделю ей пришлось прошагать, наверное, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Похоже, она пришла к заключению, что ее присутствие принесет лишь дополнительные проблемы, и решила прилечь в тени прекрасной табебуйи, чьи ветви склонялись над рекой, тут же закрыла глаза и немедленно заснула.

Канарец посмотрел на нее с нескрываемой завистью и едва не поддался искушению последовать ее примеру, но вспомнил о страданиях, которые испытывают моряки, столько времени блуждающие по дюнам, перекинул через плечо тяжелые бурдюки и отправился обратно к длинному песчаному перешейку.

Он пересек его ровно в полдень и почувствовал себя таким изнуренным, словно миновал ворота ада.

Ни одно место в мире не было столь удушающим, как эта узкая полоска земли, ни одно место на земле не было таким жарким и враждебным, разве что кроме самого сердца кошмарной пустыни Сахары.