Уголек - Страница 2

— Но это же полный бред! — возмутился канарец. — Нет такого пути. Здесь нет ничего, кроме россыпи островов, населенных дикарями, которые никогда не слышали ни о каком Великом хане.

— Скажи об этом капитану, и через пару часов будешь покойником, — заявила негритянка. — Он тут же избавится от тебя и повернет обратно в Лиссабон, чтобы стяжать себе славу, подтвердив, что самый короткий морской путь в Сипанго по-прежнему пролегает вокруг Африки, как уверяет Васко да Гама.

— Ты столько всего знаешь! — удивился Сьенфуэгос. — Кто тебя учил?

— Нужда, — ответила Уголек. — Вот уже четыре года, как я не ступала на землю. За это время я научилась держать ухо востро, а язык — за зубами. Я говорю по-испански и по-португальски, как не говорит ни один дагомеец. Если бы я не брала себя за шкирку, заставляя учиться, то давно бы оказалась в брюхе акулы или пошла бы по рукам, — с этими словами она поднялась на ноги. — А теперь я должна идти: толстяку пора обедать. Скажу ему, что ты до сих пор не пришел в себя, но советую хорошенько подумать о моих словах, — она слегка дернула его за бороду. — Быть может, мы сумеем как-то помочь друг другу. Я уже сыта по горло этим вонючим корытом!

С этими словами она вышла из крошечной каморки, захлопнув за собой дверь, а канарец Сьенфуэгос повалился лицом на полусгнившие доски койки, глубоко задумавшись о своем нелегком положении.

В очередной раз он попал в переделку.

В голове у него царила страшная неразбериха, и в конце концов он пришел к выводу, что негры и португальцы существуют лишь для того, чтобы окончательно запутать его и без того насыщенную событиями жизнь.

Как будто недостаточно свирепых каннибалов, что хотели его сожрать, воинов-дикарей, сравнявших с землей форт Рождества, грязных интриг честолюбивого адмирала, банды испанских подонков-дезертиров, ревности индейского содомита, а также ненасытного аппетита пресловутых «ящерок», оказавшихся гигантскими кайманами... Можно подумать, всего этого было мало — так теперь еще добавились чокнутая негритянка и португальские «шпионы» — не то работорговцы, не то пираты.

— А ведь не так все и плохо! — признался он сам себе. — Теперь меня ждет всего лишь встреча с каким-то вшивым толстяком, который развлекается тем, что вешает людей на реях.

Однако уже на следующий день ему пришлось убедиться, что вшивый толстяк на самом деле гораздо опаснее, чем все прежние враги, поскольку под личиной сытого добродушного борова скрывалась неукротимая сила духа, а, главное, острый ум, на десять ходов опережающий противника.

— Ну надо же! Итак, наша рыбка наконец оклемалась. Как ты себя чувствуешь, сынок? — добродушно произнес капитан на совершенно невообразимой смеси испанского, португальского и галисийского языков. Канарца, впрочем, не обмануло его показное дружелюбие.

— Хреново.

— Оно и понятно. Болтанка на такой посудине здоровью никак не на пользу... И откуда же ты приплыл?

— Искал дорогу к Великому хану.

Ни единый мускул не дрогнул на лице капитана Эвклидеса Ботейро, однако в его крошечных глазках бутылочного цвета мелькнул огонек; несомненно, тема разговора его весьма заинтересовала.

— К Великому хану... — повторил он с подчеркнутой сдержанностью. — Нелегкая у тебя задача — найти двор Великого хана, тем более на такой утлой лодчонке.

— Судя по результату — да, — признал Сьенфуэгос.

Ответ, несмотря на кажущуюся простоту, похоже, сбил португальца с толку на десятую долю секунды, но почти тут же он осведомился, как будто не придавая особого значения вопросу:

— А с чего ты вообще решил, что сможешь его найти?

— Слухи.

— Слухи? Какие именно?

— Дикари рассказывают о некоем могущественном господине, о больших городах с золотыми крышами и огромных лесах коричных деревьев.

Мощный зад капитана Эва беспокойно заколыхался в широком кресле его вонючей каюты, и капитан не преминул неприлично почесать между ног, в том месте, где сквозь широкие панталоны выпирало огромное яйцо размером с кокос.

— Золотые города и леса коричных деревьев... — медленно протянул капитан, словно пережевывая услышанное. — И где же все это находится?

— Ну... — уклончиво ответил канарец. — Насколько я понял, придется обогнуть еще несколько островов, потом встретятся два огромных острова и пролив между ними. Дальше все просто.

— Вот оно что! И ты знаешь туда дорогу?

— Есть у меня одна идея. Для меня нарисовали своего рода карту.

— И где же она, эта карта?

Сьенфуэгос хитро улыбнулся и постучал указательным пальцем по правому виску.

— Ее нарисовали на песке пляжа, а теперь она вот здесь.

Жирный и смердящий капитан Эв иронично осмотрел рыжего канарца — взгляд крохотных глазок, казалось, проникал в глубину разума. Наконец, через довольно долгий промежуток, во время которого он не переставал почесывать между ног, капитан несколько раз помотал головой с недоверчивым видом.

— Врешь! — только и сказал он.

— Зачем мне врать?

— А затем, что тебе прекрасно известно — голова, хранящая в памяти путь в Сипанго и Катай, стоит дороже целой империи, и ни один дурак не станет вешать на рею такого человека. Вот только в твоей голове нет ничего, кроме дерьмовых фантазий. Любой помощник кока знает об этих морях и землях больше, чем ты. Эй, Сажа! — позвал он.

Дверь тут же открылась, и в нее осторожно просунулась голова негритянки:

— Я не Сажа... Я Уголек!

— Сажа, Уголек — какая разница! — проворчал капитан. — Я все равно не запомню. Короче, позови сюда Тристана Мадейру. Вот мы сейчас повеселимся!

На лице девушки отразилось величайшее смущение; она бросила долгий взгляд на канарца и вновь удалилась, явно удрученная.

Через несколько минут в каюту вошел высоченный, худой как жердь человек. Чтобы не удариться головой о низкий потолок, ему пришлось согнуться едва ли не пополам, так что подбородок уперся в грудь. Он не успел даже открыть рот, когда капитан ткнул пальцем в канарца и приказал:

— Вздерни-ка его на рее!

— Как прикажете... — ответил тот с сильным галисийским акцентом.

Он протянул руку с намерением схватить Сьенфуэгоса, но канарец слегка отодвинулся и одновременно с этим сказал:

— Постой, Отмычка! К чему такая спешка?

Долговязый невольно вздрогнул, будто от удивления, что его окликнули таким странным прозвищем, и пристально взглянул на собеседника.

— Откуда ты меня знаешь? — спросил он.

— Ты часом не Тристан Мадейра по прозвищу Отмычка, второй рулевой с «Ниньи»?

Моряк еще не успел кивнуть в ответ, а канарец уже засыпал его вопросами:

— Ты разве не помнишь меня? Я Сьенфуэгос, Гуанче, юнга с «Галантной Марии» — один из тех, кто остался в форте Рождества...

— Да иди ты! — воскликнул тот. — Как же ты вырос, парень! — сказал он, не сводя с канарца глаз. — Но я был уверен, что в форте все погибли.

— Все, кроме меня.

— Как же тебе удалось спастись?

— Я дезертировал еще до нападения и все эти годы бродил по окрестностям, хотя твой капитан не желает мне верить.

Вонючий толстяк, которому только что казалось, будто с этим делом покончено, выглядел слегка сбитым с толку. Он подозрительно посмотрел на испанцев.

Когда он снова властно обратился к долговязому, в голосе прозвучала неожиданная серьезность:

— Так значит, его слова правдивы? Он действительно был в первом плавании адмирала?

Отмычка пожал узкими плечами и развел руками в молчаливом жесте недоумения.

— Я помню, что на «Галантную Марию» тайком пробрался рыжий канарец, который лазал по вантам, как обезьяна. Я не сразу его признал, борода его очень изменила, но, похоже, это действительно он.

— Да я это, тупица ты этакий! — возмутился Сьенфуэгос. — Или ты не помнишь, как я взялся за рупмель в ночь кораблекрушения? Ты ведь шел за мной, прямо в кильватере, и первым понял, что мы сели на мель.

— Это точно. — Моряк по прозвищу Отмычка повернулся к капитану. — Это и в самом деле он. Никто другой не может знать такие подробности. Постой! Как звали рулевого, который бросил румпель в ночь кораблекрушения и в наказание был оставлен на Гаити?