Угол белой стены - Страница 54

Самым ярким воспоминанием той далекой поры была подготовка к побегу в Испанию, на помощь героическим защитникам Мадрида. Были уже насушены сухари, раздобыт компас, и из соседней деревни Алешка, то есть сам Вальков, привел на веревке огромного лохматого пса. Грандиозный замысел лопнул из-за пустяка. Возникли разногласия в маршруте. Алешка предлагал самый простой и быстрый путь: морем из Одессы. Колька настаивал на сухопутном варианте через всю Европу: у него были какие-то дела не то в Вене, не то в Париже. Кроме того, Колька ни за что не желал расстаться с большим портретом маршала Тухачевского в деревянной раме, которым его наградило правление колхоза за ударную работу по выращиванию молодняка на конеферме.

В конце концов портрет решили взять с собой. Но разногласия в маршруте преодолеть не удалось. Важное мероприятие было, таким образом, сорвано. Впрочем, дружбе их все это не мешало.

У обоих у них отцов убило в самом начале войны, и брата Валькова тоже, это уже в сорок втором. В тот год и оба друга пошли в армию, попали в одну часть, а потом и в одну школу, называвшуюся ОШОССП, — язык сломаешь, пока назовешь, — и расшифровывать это длинно: окружная школа отличных стрелков снайперской подготовки. Но стрелять они там научились здорово и сержантами там стали. А потом война раскидала друзей, воевали они на разных фронтах, совсем неплохо, кстати, воевали. Встретились в голодном сорок шестом году, в деревне своей. Колька демобилизовался уже, а Валькова отпустили из части на неделю — мать повидать, хозяйство хоть как наладить. И опять раскидала друзей жизнь. Слышали, конечно, друг о друге, даже письмишки изредка писали. Знал Вальков, что Колька стал инженером, живет в Горьком, с семьей. И тот, конечно, знал, что друг его нежданно-негаданно в милицию попал, там работает.

Впрочем, не так уж и негаданно.

Вот как раз в тот вечер, когда сидели за чаем, и вспомнил Николай ту историю.

А приехал он в командировку всего на три дня, ну и остановился, конечно, у Валькова, ни в какую гостиницу тот его не пустил. Хотя из трех вечеров только один, последний, и посидели друзья. Два других был Вальков на работе до ночи. Только Поля, жена Валькова, да дочка Нина, студентка, развлекали гостя. Что ж поделаешь, такая работа оказалась у Валькова. Когда он, совсем измотанный, возвращался наконец домой, Николай уже спал на диване в столовой, где обычно спала Нина. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить соседей, Вальков на кухне съедал холодный ужин и, осторожно раздвинув скрипучую раскладушку возле дивана, тоже валился спать.

Убийство шофера такси Анатолия Гусева как раз и пришлось на один из этих вечеров.

Ну, а в последний вечер все-таки удалось друзьям посидеть. Тогда Николай, посмеиваясь, и вспомнил ту давнюю историю в снайперской школе, когда вдруг пропали деньги у одного из курсантов. Все, конечно, возмущались, искали, но в конце концов решили, что тот деньги свои сам потерял. Один Вальков не успокоился и, к всеобщему удивлению, нашел вора, заставил его признаться и деньги вернуть. Сашка Жуков оказался, из их же деревни парень. Ребята тогда смеялись: быть тебе, Алешка, сыщиком.

— А потом что было, помнишь? — спросил Вальков, задумчиво помешивая ложечкой чай в стакане.

— Разве все упомнишь?

— А я вот помню. Убежал тогда Сашка из части. Всей ротой его в лесу искали. К вечеру нашли. Сидел на пеньке и плакал.

— Неужто плакал? — усомнился Николай, удивленно посмотрев поверх очков на Валькова. — Ей-богу, не помню.

— Солдат — и расплакался, — засмеялась Нина.

Вальков покосился на дочь:

— А это, между прочим, самое важное во всей той истории было.

Он вздохнул.

В тот последний вечер друзья просидели чуть не до утра. Давно уже уснули и жена Поля, и Нина. Угомонились, утихли повздорившие было соседи за стеной. А друзья пили крепчайший чай, курили и не могли наговориться.

Бывает так. Не видятся люди много лет, мечтают о встрече, с нежностью вспоминают друг друга, и кажется им, что нет на свете человека ближе, понятнее и дороже. А встретятся — и неожиданно обнаруживают, что стали далекими и, по существу, чужими, а иной раз и враждебными. Сложная наша жизнь, все больше, все отчетливей поляризует взгляды, вкусы, характеры. О чем в таких случаях говорить бывшим друзьям, и, главное, как говорить, непонятно. И кроме отчуждения и неловкости, а порой и горечи, ничего не испытывает человек. И сам собой угасает вспыхнувший было разговор.

Но бывает и по-другому. Бывший друг оказывается таким же близким и понятным, таким же во всем «своим», каким был. И тогда тебе не просто легко и приятно говорить с ним, тебе это оказывается необходимым, ты словно со стороны другими глазами смотришь на свои дела, планы, мысли, поступки, словно заново советуешься с самим собой, вглядываешься и открываешь что-то.

— Я тебе скажу так, — говорил Николай Иванович, умеряя свой раскатистый бас и опасливо поглядывал на дверь в соседнюю комнату, где спали жена и дочь Валькова. — Жизнь у всех трудная и сложная, дерганая жизнь. Вот на что уж у меня на заводе работка, не дай бог. Но все-таки, я скажу, с твоей не сравнить. Это же надо так мотаться. И не мальчик уже. Что ж ты за двадцать пять лет не заслужил работу поспокойнее?

— Хочешь сказать, поответственней? — усмехнулся Вальков. — Хочешь сказать, почему в начальники не вышел, так, что ли?

— А хотя бы и так. Образование у тебя есть?

— Ну есть.

— Какое, если не секрет?

— Высшее. Заочное, правда.

— Юрфак небось?

— Нет. Своя высшая школа у нас.

— Так. Значит, высшее образование, — удовлетворенно констатировал Николай Иванович, отхлебывая черный остывший чай. — Опыта тоже не занимать. Так?

— Так.

— Ну-с. Взыскания, поощрения, тут как?

— Всякое бывало. Вот последнее — орденом наградили. Трудового Красного Знамени.

— Ага! Вот видишь? Выходит, и с начальством отношения налажены. Оно небось представляло. Почему же, спрашивается, тебя не продвигают? Сколько можно, по-нашему, в подмастерьях ходить? А почему не начальником цеха, не еще повыше?

— Был, — вздохнул Вальков. — И повыше был.

— Сняли, значит?

— Сам рапорт подал. Не для меня пост.

— Это ты брось. Не боги горшки обжигают.

— Во-во. Так мы и выдвигаем. По такому принципу. Отличился на своей работе, набрался опыта, получил диплом — выше тебя. «Поможем, подскажем» или вот, как ты, «не боги горшки обжигают». А что получается? Вот хоть в нашем деле. Я, к примеру, в уголовном розыске работаю. Это дело люблю, знаю. И получается, прямо тебе скажу, неплохо. Много сложных дел раскрыл. Ты только не подумай, я перед тобой не хвастаюсь.

— Да знаю я тебя, знаю, слава богу, — нетерпеливо махнул рукой Николай Иванович.

— Ну вот. Поощряли меня, поощряли, а потом и выдвинули. Расти, мол, дальше. Стал я начальником. Вроде бы по заслугам стал. А получилось что? А получилось, что я свою специальность ну как бы на другую сменял. И начали меня помаленьку греть. Одно упущу, другое не предусмотрю, этого не туда поставлю, там не так выступлю. А я уже замечаю, что вроде во вкус вхожу, других-то посылать легче, чем самому бегать. Вот тут я, знаешь, и испугался. Почувствовал, не в том направлении меня расти пустили.

— Глупости, — досадливо возразил Николай Иванович. — Не учили тебя, вот и все. А надо бы на особые, скажем, курсы тебя послать, методы руководства изучить, психологию…

Вальков махнул рукой:

— Не в этом дело. Тут прежде всего другие способности нужны, другое призвание, если хочешь. Руководство, на мой взгляд, — это особая специальность, И обучать ей надо тех, у кого склонность к этому есть. Ты вот агрономом, допустим, не стал? Почему же я руководителем стать должен? Нет у меня такого таланта, и интереса к этому тоже нет. Вот я рапорт и подал. Пошлите, мол, меня назад, пока я ту, старую свою специальность, не забыл. Ну и послали.

Николай Иванович молча снял очки, подышал на стекла и принялся тщательно и неторопливо протирать их носовым платком.