Удивляйтесь вместе с детьми! Как превратить свой дом в место, где ребенку хочется учиться - Страница 5

Монументальная задача – научиться подбирать слова для объяснения того, что я имею в виду, что я думаю, помню или понимаю. Мы можем считать, что знаем что-то, но пока мы не найдем нужные слова и не произнесем их, то на самом деле ничего не поймем. Когда я говорю то, что думаю, люди могут задавать мне вопросы и сравнивать услышанное со своим знанием – только тогда мы можем проводить сравнение.

К примеру, я рассказываю вам, что произошло со мной на кассе в супермаркете. Я дал банкноту в 20 фунтов, а мне отсчитали сдачу с десятифунтовой банкноты. Вы говорите, что с вами тоже случилось нечто подобное, и какое-то время мы говорим о кассирах. Потом вы вспоминаете, что когда-то сами работали на кассе. Наш разговор смещается к соображениям о том, каково быть человеком, который выдал неправильную сдачу. Мы говорим о гибком графике работы и о трудовом договоре по оплате фактически отработанного времени. Мы расширяем наши знания о кассирах и наши чувства по отношению к ним. Когда я в следующий раз иду за покупками, эта беседа находится у меня в голове и определяет, что я говорю и делаю, когда стою возле кассы.

Если я не практикуюсь в таких вещах, мне трудно облекать свои мысли в слова и участвовать в процессе обучения. Но это не вопрос усвоения «правильных методов». Это берет начало в разговорах моей юности, когда меня поощряли заканчивать сказанное и внимательно слушать. Дело в том, что одним из главных слушателей являюсь я сам. Я слушаю себя. Вы слушаете себя. Так мы узнаем, что «работает», а что нет.

Допустим, я что-то говорю и обнаруживаю, что окружающие не слышат или игнорируют меня. Я, скорее всего, откажусь от такой манеры разговора. Потом я рассказываю что-то другое, и меня начинают слушать. Я буду возвращаться к такому стилю и проверять, насколько хорошо он действует. Этот маленький сценарий становится более сложным с учетом того, что все люди разные и некоторые значат для нас больше, чем другие. Это значение может быть разным: к примеру, я могу отчаянно нуждаться в одобрении человека, но не в его симпатии. Другой может вызывать отчаянную потребность во внимании или любви. Мне нужно находить подход к каждому.

Между тем все эти люди делают то же самое!

В разговоре мы обретаем самих себя. Мы делаем это методом проб и ошибок, слушая других и то, что мы говорим сами.

В разговоре мы обретаем самих себя.

Поэтому иногда – но, разумеется, здесь не стоит перегибать палку – бывает полезно беседовать с нашими детьми о том, как мы разговариваем. Вы узнаете, что дети взрослеют, когда они начинают по собственному почину беседовать с вами о манере разговора. Они делают замечания по поводу того, как вы говорите: упоминают тон вашего голоса; слова, которыми вы пользуетесь; ваш акцент; как вы говорите, когда пытаетесь сказать что-то важное (или не важное); как меняется ваш голос при разговоре с определенными людьми и так далее. Когда они больше не хотят быть маленькими, то желают, чтобы вы перестали обращаться к ним «детским» тоном.

Хотя такое поведение может казаться досадным, это важная часть развития искусства диалога. Это сортировка информации и формирование разума. И нам нужно принимать участие в этом процессе, разговаривая с детьми и слушая их.

Это отчасти согласуется с тем, что мы обычно называем «знанием» – с тем, что мы находим в книгах, в домашней работе, полученной от учителя, или в рабочих инструкциях. Это еще и то, как мы думаем, что мы чувствуем по отношению к людям и как оцениваем себя.

Все, что мы знаем, – взаимосвязано. Мы часто делаем вид, будто можем отделить одно от другого. Мы представляем, что сможем войти в комнату с табличкой «знание» и научиться французским глаголам, потом войти в комнату с табличкой «как быть добрым» и научиться доброте, а потом заглянуть в комнату с табличкой «как говорить ясно» и научиться делать это. К тому же мы делаем вид, что все эти комнаты существуют отдельно друг от друга.

На самом деле мы будем учиться доброте (или неприязни) в той ситуации, когда учим французские глаголы в комнате с табличкой «знание». Когда кто-то по-доброму относится к нам, то мы чувствуем, что нас слышат, и учимся тому, чему нас учат, – нравится нам это или нет. Французские глаголы могут быть трудными для меня не потому, что они трудны сами по себе, а потому, что я считаю себя человеком, который не умеет задавать нужные вопросы или не может выразить свои чувства в словах. То есть характер общения либо помогает мне учить французские глаголы, либо создает впечатление, что у меня нет никаких способностей к этому.

Все это на самом деле не имеет отношения к французскому языку. Это относится к тому, как важные для меня люди (в том числе мои родители) общались или не общались со мной и как они демонстрировали мою роль во взаимодействии с ними. В детстве для меня было очень важно, что они говорили о моих мыслях.

Когда мне предоставили свободу и уважение, когда меня внимательно слушали и по-доброму относились ко мне, я почувствовал, что имею право знать все, что угодно. И что я могу выбирать, чему и как нужно учиться, поскольку у меня есть твердое мнение о себе.

Вы можете предоставить такую же возможность своим детям не читая моих объяснений! Все мы можем разговаривать друг с другом… если нам позволяют это делать.

Все мы можем разговаривать друг с другом… если нам позволяют это делать.

А это как раз не очень просто.

Гораздо легче заставить детей что-то делать без объяснений. Мы изобрели массу вещей, позволяющих не общаться с ними: компьютерные игры, планшеты, телевизор, iTunes и так далее. Дети хотят их, и мы покупаем. Все счастливы.

Полагаю, пора задуматься об этом.

Нам нужно прилагать сознательные усилия при общении. Не стану делать вид, будто это просто. Даже сейчас, когда я пишу эти слова, то не разговариваю со своим младшим сыном. Он хочет побеседовать со мной и показать какие-то комиксы, которые сейчас читает. Со своей стороны, я считаю их содержание незначительным по сравнению с моей нынешней работой. У меня есть целых двадцать причин считать, что она важнее всего: я взрослый, а все взрослые занимаются полезными делами; я зарабатываю на жизнь, когда пишу эту книгу; делая это, я делюсь с миром умными мыслями; я занят, и это состояние придает мне весомости… ах да, я ничего не имею против комиксов, но это лишь картинки с прикольными репликами. Это «оправдывает» мое нежелание общаться с сыном.

Взрослые часто не хотят смотреть на мир глазами детей. С точки зрения девятилетнего ребенка, комиксы являются одной из важнейших вещей в его жизни. Разве мы бы не радовались, если бы пьедестал его интересов занимала алгебра или «Гамлет»? Но для него важно другое, и он хочет говорить со мной об этом, ведь я его папа. И он хочет, чтобы я любил его и демонстрировал свою любовь, хочет, чтобы мне нравились его увлечения и я ценил то, чем он занимается. Он хочет, чтобы я уважал все, что он считает важным для себя. Наконец, он хочет что-то значить для меня. И лучший способ показать все это – обратить на него внимание.

Поэтому мы разговариваем о комиксах.

Я слушаю его и не перебиваю, стараюсь отвечать на вопросы, не заканчиваю предложение, когда он застревает, не зная, как выразить мысль. Я замечаю, что он поглядывает на мое лицо, желая убедиться, что я действительно слушаю. Вдруг его отец только делает вид, а на самом деле думает о счетах, которые еще не оплатил? Я задаю вопросы, причем такие, на которые я в самом деле хочу получить ответ. Я слежу, чтобы они не касались того, о чем сын уже рассказывал, так как в противном случае это будет доказательством, что я все-таки не слушал. Вот тогда все пойдет вкривь и вкось и он рассердится на меня. Очень-очень рассердится.

Поэтому мы ведем долгую и обстоятельную беседу. В сущности, он может сильно заинтересовать меня своими комиксами. Это должно произойти в идеальном случае, в лучшей из всех ситуаций… но так бывает не всегда. Но мы можем постараться. Мы обязаны это сделать.