Удивительный хамелеон (Рассказы) - Страница 44

Она глубоко вздохнула и с досадой посмотрела на меня. Ей иногда хочется меня прикончить, хотя она и не признается себе в этом, ей кажется, что ее желания - симптом близящихся месячных или чего-нибудь еще, не зависящего от нее самой. Лично я считаю, что ее чувство совершенно естественно, и не обижаюсь на нее. Человек вполне может хотеть убить кого-то и при этом спокойно жить. Зачастую это желание не приводит ни к чему ужасному, потому что, если думать об этом всерьез, перед тобой может встать мучительная дилемма. Но фантазии еще никому не повредили.

* * *

Вечером я стояла в саду и любовалась морем, своими темно-золотыми красками напоминающим старинную икону. Справа возвышался склон высокой скалы, рыже-коричневой в ярком свете заката, на вершине которой росли взъерошенные деревца.

Поддразниваемый легким бризом, сад посылал мне свое благоухание. Еще пышущий дневным зноем ветерок доносил до меня приветы от жимолости, роз и того древнего фруктового божества, что обитает по вечерам даже в самом маленьком садике.

Но когда пришел Андреас, он ни на секунду не задержался, чтобы вдохнуть эти ароматы: он, с букетом в руке, бегло поприветствовал меня и поспешил в дом, наш розовый каменный домик, увитый плющом и вьющейся розой. Ведь в окне он заметил Софию. Она была в доме и делала последние приготовления к ужину, который я, кстати сказать, приготовила сама. Люблю готовить, хотя никто в это не верит.

Я с тяжелым сердцем вошла вслед за Андреасом; может, мне стоило свернуться калачиком и уснуть под кустом в саду? Но я так люблю бывать там, где горит свет.

Перед тем как сесть за стол, София показала Андреасу дом.

Когда мы приезжаем в незнакомое место, я всегда вешаю там некоторые из моих картин; так было и в этот раз. Я предчувствовала, что они окажутся не во вкусе Андреаса. К тому же большинство из них были разного рода автопортреты. Он произнес только: "У тебя прекрасная техника!"

А подумал при этом нечто вроде: натянуто, угнетающе, невнятно, пошло, смешно. Теперь у меня без труда получалось читать его мысли. Я стояла позади него, разглядывая его загорелый затылок, от которого кровь приливала к моим губам и языку, когда он произнес: "Картины производят сильное впечатление", - и подумал при этом: "И почему она пишет только себя, когда вокруг целый мир?"

Его портрет София сняла. Хотя мне было интересно, узнает ли он себя.

Настало время садиться за стол. На столе возвышался букет, который принес Андреас.

- Как забавно, - вырвалось у меня, - точно такие цветы растут у нас в саду!

Это была, конечно, идиотская выходка, но слова сами слетели у меня с языка.

София удостоила меня взглядом, полным грусти и бессилия, - так смотрят на надоедливое домашнее животное.

Андреас едко заметил, что я сама могла убедиться, что с нашей клумбы он цветов не рвал.

Снова повисла тяжкая атмосфера, но, к счастью, у нас было вино. К тому времени я могла залезать в мысли Андреаса, когда пожелаю, и мне удалось узнать, что он думает про меня: "Если я буду учтив и доброжелателен с этой беднягой, может, она успокоится и перестанет видеть во мне врага".

С вежливой улыбкой он стал засыпать меня вопросами. Не думаю, что после он вспомнил хотя бы один из моих ответов, потому что все его силы ушли на то, чтобы выглядеть любезным и заинтересованным.

София, казалось, была довольна. Она, конечно, знала, что продолжение знакомства будет невозможно, если Андреас не смирится со мной. Единственный выход: он делает вид, что я ему нравлюсь, а я делаю вид, что верю ему. А также держу себя в руках. Ведь я могу быть очень сговорчивой, когда действительно надо. До тех пор, пока мой природный темперамент не берет верх.

После ужина София попросила меня достать карты Таро. Гадаю я только потому, что меня завораживают красивые символы и приятное, ни к чему не обязывающее чувство власти. Я признаю, что толкую карты вольно, я это делаю, чтобы вызвать у вопрошающего удивление, страх или надежду; особенно если он новичок.

Само собой разумеется, что Андреас отнесся к этой идее со всей присущей ему тактичностью. В его голове всплыли слова негодования, вроде "средневековые предрассудки" и "дремучее суеверие". Но там нашлось место и маленькому трепещущему любопытству. Может, стоило рассказать ему, что Александр Македонский любил гадать на печени козла? Но нам проще смеяться над упованиями наших предков на то, что удача предсказуема, чем над собственными подобными ожиданиями.

Я раскрыла колоду веером и предложила Андреасу наугад вытянуть три карты: что было, что есть и что будет.

Он вытащил три карты Старшего Аркана: отшельника, солнце и башню.

В настоящем выпало солнце, и это страшно развеселило меня, потому что на карте была изображена пара близнецов под сияющим солнечным диском.

Я ощутила, как Андреас содрогнулся при виде горящей, разрушающейся башни и падающего вниз мужчины.

Прежде чем вымолвить первое слово, я некоторое время наслаждалась тем прелестным смятением, которое возникло в его душе.

- Прошлое, - шепотом начала я, - было временем зрелости, ясности духа и мудрости. Это хорошо; всему свое время. Но для того, чтобы мудрость оставалась истинной, от нее рано или поздно нужно отказаться, тогда на ее месте появится что-то новое. Неуверенность - вот единственная крепость. Истина в том, чтобы сделать шаг, перейти с одного места на другое. Посох, на который ты опираешься, - это твои сомнения, лампа в руке - твоя надежда; ее ты должен зажечь сам.

Он подумал: "Действительно ли я хочу стать архитектором?"

Это приободрило меня.

Конечно, больше всего его занимал вопрос: "Как у меня пойдут дела с Софией?"

- Солнце, - продолжала я, - это карта силы, но близнецы означают, что в силе заключена двойственность, ее надо признать. Ты не получишь одного, не приняв другого. Сила имеет один источник. Но человеческое чувство находится меж двух полюсов силы, без которых развитие невозможно.

Андреас задумался, что же все это означает, но гордость помешала ему спросить. На его лице застыла вежливая улыбка.

- Вот как, - только и произнес он.