Удивительные приключения рыбы-лоцмана: 150 000 слов о литературе - Страница 15

Словом, всё идет хорошо, пока однажды с Агафонкиным не случится то, чего курьеру надлежит беречься пуще смерти: во время очередной операции он потеряет бесценный артефакт – облупленную деревянную юлу, и всё его, с позволения сказать, будущее стремительно понесется под откос. Евразийский галлюциноз, пылкий роман с одной из обитательниц Дома ветеранов сцены (в ее цветущей молодости, разумеется), близкое знакомство с эсхатологической нечистью – библейскими Гогом и Магогом, якутский лепрозорий, Великая Степь эпохи Чингисхана – и герою, и читателю останется только судорожно хватать ртом воздух в краткие моменты между очередными головокружительными взлетами, мертвыми петлями и пике.

Братья Стругацкие пляшут у Радзинского бодрую кад-риль с Булгаковым (Гог и Магог в романе кривляются строго на манер Коровьева и Бегемота, отличаясь от последних исключительно тем, что «вечно хотят зла – его и совершают»), Владимир Орлов несется в лихом галопе с Николаем Гумилевым, а по краям сцены на подтанцовках перетаптываются фигуры уж вовсе неожиданные – от Толстого и Гегеля до нобелевской лауреатки Тони Моррисон. Скачок от пронзительной и старомодной нежности к гротескному шутовству занимает не более страницы, марш-бросок из ставки Чингисхана в дворянскую усадьбу XIX века и дальше, на плантацию американского Юга, – несколько строк.

Надо ли говорить, что подобного рода романы всегда заканчиваются разочаровывающе. Вроде бы, все концы сойдутся с концами, все фрагменты пазла, причудливо перетасованные во времени, с приятным щелчком лягут на свои места, герой сделает свой героический выбор и получит за него справедливое воздаяние, но подленькое ощущение, что ради такой простой развязки не стоило городить столь масштабный огород, всё же останется (правда, вместе с легким головокружением и приятной слабостью в ногах). Однако если вернуться к метафоре с американскими горками, подобный исход предсказуем и неизбежен: кто же лезет на аттракцион ради прозаического возвращения на платформу отправления. В этом деле важен процесс, а не итог.

[20]

В отличие от мира Олега Радзинского – воздушного, лишенного деталей, фактур и запахов, мир Вероники Кунгурцевой, созданный в ее первом взрослом романе «Девушка с веслом», обладает всеми чертами густой, плотной жизни класса «житуха». Что, впрочем, не делает его менее фантасмагоричным: книга Кунгурцевой – в сущности, та же сумасшедшая карусель из времени и пространства, что и у Радзинского, только куда более материальная, основательная и заземленная.

В перегретом предолимпиадном Сочи (в романе он фигурирует под именем Южной Столицы, но прообраз узнается без труда) мается от разнообразных бед недружная семья Кулаковых. Владимир Кулаков, отец семейства и журналист местной телестудии, теряет работу из-за происков мрачноватой секты, окопавшейся в студийной бухгалтерии и пользующейся странным покровительством начальства. Его бывшая жена Анна воюет со стройуправой, решившейся проложить шоссе по тому месту, где сейчас стоит Аннин дом. Старший сын Саша, нечестным путем изгнанный из института, коротает лето на чайных плантациях. И только младшая дочь, одиннадцатилетняя Варька, чувствует себя относительно спокойно, спрятавшись от всех внутренних и внешних неприятностей в кукольный мир аниме.

И вот тут-то на Кулаковых и обрушивается многоликий рок. Старший Кулаков встречает его в обличье по-коровьевски (да-да, именно так – не думайте, что у меня кончились другие сравнения, они, похоже, кончились не у меня, а у писателей) развязного беса, предлагающего безработному журналисту отправиться куда тот пожелает. Желает тот почему-то в 41-й год, в битву под Москвой, – туда, где нет ничего, кроме холода и ненависти. Двадцатилетний девственник Саша спасает от насильников юную девушку, которая оказывается не то заплутавшей во времени горной нимфой, не то просто инопланетянкой. А Варька знакомится с говорящим псом Барбароссой – на самом деле, конечно же, вовсе не псом, а древним шакалом, «почти волком».

Написать книжку, в которой органично уживались бы Зоя Космодемьянская, долма с кефирным соусом, культура аниме, подготовка к сочинской олимпиаде и булгаковские мотивы, право, совсем не просто. Но Кунгурцева справляется: прочная и надежная бытовая основа совершенно не мешает созданной ею махине взлететь. Правда, летает она не так, как у Радзинского, – не стохастическими виртуозными пируэтами, но с тяжеловесной грацией данелиевского пепелаца. От которой, к слову сказать, заметно меньше укачивает – хотя, пожалуй, и восторга поменьше.

[21]

Приморское дачное житье не в сезон, мучительные отношения «взрослый аутичный сын – беспомощный и капризный отец», нравы коллекционеров антиквариата и встающий со дна моря Ктулху, уловки торговцев с блошиного рынка и змееногая богиня Геката, оживающие утопленники и серые сочинительские будни, мыльно-оперные семейные тайны и кровавые жертвоприношения… В нашей сегодняшней прозе есть только один автор, способный эффективно работать с подобным набором сюжетных кубиков, – и не просто работать, но собирать из них сложнейшие ажурные конструкции, обладающие – помимо чисто литературных достоинств – еще и способностью удерживать читательское внимание не хуже любого триллера. Зовут этого автора Мария Галина.

Равно известная и как прозаик, и как поэт, одинаково ценимая и в рамках тесного фантастического мирка, и на просторах так называемой «большой литературы», Галина, по сути дела, пишет всегда об одном и том же. Все ее книжки – и давнишняя почти детская повесть «Хомячки в Эгладоре», и фантасмагория «Гиви и Шендерович», и нашумевшая «Малая Глуша» – об изнанке зримого мира и о тех едва заметных трещинках, через которые иррациональное просачивается в надежную и привычную повседневность. А еще о том, что бывает после этого.

Ее новый роман «Медведки» – не исключение. Одинокий, замкнутый и болезненно неуверенный в себе Семен Блинкин живет на чужой даче (друг пустил до весны), собирает старинное стекло и фарфор, ссорится с отцом, а деньги зарабатывает весьма нетривиальным способом – пишет книжки на заказ. Впрочем, речь идет не о банальном литературно-негритянском труде – смысл деятельности героя совершенно иной. К нему приходят люди, желающие отправиться в путешествие с хоббитами, уплыть на пиратском корабле или улететь на другую планету – но главное, исправить что-то в своем тусклом существовании, получить хотя бы небольшой кусочек другой – настоящей, полной приключений, счастья и воли – жизни. Для этих людей Семен сочиняет (и в единственном экземпляре издает) романы, в которых они сами становятся героями. Порой придуманные истории оказываются не просто похожими на правду – они сами, помимо воли автора и едва ли не вопреки желанию заказчика, становятся правдой. Впрочем, до поры это Семена не беспокоит, а если и удивляет, то разве что чуть-чуть.

Но однажды на Семеновом горизонте появляется заказчик, не похожий на всех прежних. Сергею Сметанкину нужна не утешительная сказка. Он, детдомовец без роду-племени, хочет получить правду – ему необходима настоящая семейная история, с прабабушками, прадедушками, старыми фотографиями и прочими фарфоровыми слониками, оценить которых по достоинству способны лишь те, у кого ничего подобного отродясь не было. Скрепя сердце, Семен принимается за этот заказ, и его худо-бедно устроенная жизнь разом летит под откос. Выдуманные сметанкинские родственники начинают обретать плоть и – что особенно неприятно – оказываются по совместительству родственниками самого Семена. Загадочные невидимки делают ремонт в квартире его отца. Из лужи возле дома поднимается голова нарисованного Ктулху – такого живого и страшного, что приближаться к картинке-граффити совершенно не тянет. Город полнится слухами об оживающих утопленниках. Силовые линии перекрещиваются, начиная искрить и потрескивать. А когда на крыльце собственного дома герой обнаруживает странную девушку-гота – то ли дочь Сметанкина, брошенную им в младенчестве, то ли коварную нимфетку-аферистку, то ли саму богиню преисподней во плоти – повествование и вовсе приобретает темп и энергетику взбесившегося курьерского поезда, несущегося прямиком в бездну.