Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции - Страница 31

И не успел он это подумать, как Белый наклонился, резко взмахнул крыльями и повернул назад. Путешествие в Лапландию? Пусть летят без него. Он не может лететь с остальными, зная, что его подруга в беде и ей грозит голодная смерть.

Вскоре они опустились у каменного кургана. Но серой гусыни на месте не было.

– Дунфин! Дунфин! Где ты? Где ты? – крикнул Белый в отчаянии.

Неужели ее утащила лиса? – с ужасом подумал мальчик.

И тут же услышал хорошо знакомый мелодичный голос:

– Я здесь, Белый, я здесь! Я же должна принять утреннюю ванну после всех этих неприятностей!

И из воды появилась серая гусыня Дунфин, что значит легкая, как пух. Отряхнулась, и мелкие брызги вокруг нее засияли радужным облачком. Она взмахнула крыльями и тут же сложила их, ровно и одновременно. Перышко к перышку. Дунфин была совершенно здорова.

Она рассказала Белому, как мастерски Тумметот вправил ей крыло. Теперь ей совсем хорошо, и она готова следовать за ним.

Капли воды сверкали на ее шелковистом оперении, как настоящие жемчужины.

И Тумметот окончательно уверился, что перед ним взаправдашняя заколдованная принцесса.

Среда, 4 апреля

Стая летела довольно высоко, и весь продолговатый узкий остров лежал под ними, как на карте. Настроение превосходное. Мальчик был настолько же доволен и счастлив, насколько удручен и подавлен вчера, когда бродил в тумане в поисках Белого.

С высоты хорошо видно, что остров представляет собой плоскую возвышенность, окруженную, как венком, плодородными угодьями вдоль всей береговой линии. Теперь он понял, о чем шел подслушанный накануне разговор, когда он в поисках Белого устал и присел отдохнуть около большой ветряной мельницы. Вдруг невесть откуда появились два пастуха с собаками и нехотя плетущейся вслед большой отарой овец. Мальчуган нисколько не испугался – он был так хорошо укрыт за ступенькой, что никто не мог его видеть.

И надо же – вышло так, что пастухи не нашли ничего лучшего, как усесться на той самой ступеньке, за которой он прятался. Мальчику ничего не оставалось, кроме как затаиться и волей-неволей слушать их разговоры.

Тот, что помоложе, был парень как парень, ничего примечательного. Зато второй показался мальчику странным. Маленькая головка и мелкие черты добродушной физиономии никак не вязались с огромным, мускулистым телом.

Старший молча следил, как туман обволакивает остров влажным пологом, и лицо у него было такое уставшее, будто он работал без перерыва целую неделю. Потом он заговорил с напарником, хотя тот не очень-то и слушал: достал из котомки хлеб и сыр и собрался поужинать. Старший говорил и говорил, а младший жевал и терпеливо кивал, словно хотел сказать: «Ладно уж, так и быть, доставлю тебе удовольствие, потрепли языком».

– Хотел тебе рассказать, Эрик, – начал старый пастух, – одну историю. Ты же знаешь, в старые времена и люди и звери были куда больше, чем сейчас. Огромные были звери и огромные люди. Даже бабочки были огромные, жуткое дело. И жила-была бабочка в несколько десятков километров длиной, а крылья широкие, как озера. И крылья эти были необыкновенной красоты! Представь только, темно-синие, с серебряным шитьем и оторочкой! Такие крылья, что все на земле поднимали головы, смотрели на эту бабочку и думали: до чего же красиво!

И сама бабочка красивая. И крылья – заглядение. Одна беда – слишком большая. Большая чересчур. Даже с такими огромными крыльями летать ей было нелегко. Пока над землей, обходилось. И обошлось бы, будь она поумней. Но нет, взбрело ей в голову полетать над водой. Решила пересечь Балтийское море. И только пустилась в путь, начался шторм. Ты только представь, Эрик, бабочкины крылья и балтийский шторм! Крылья, конечно, большие, но все же бабочкины… У бабочек крылья хрупкие, какими бы ни были большими. Ясное дело, ветер начал трепать их и рвать, пока не оторвал совсем. И наша бабочка грохнулась в море. Волны ее носили, носили, пока она не зацепилась за скалы у берегов Смоланда. Там она и осталась лежать.

И я все думаю, Эрик, будь это на земле, она бы давно рассыпалась в прах. В воде-то другое дело. Пропиталась известью и окаменела. Помнишь, мы на берегу находили камни – то улитку, то еще что-нибудь. Окаменелости. И вот мне кажется, что с нашей бабочкой произошло то же самое. Она превратилась в узкую, длинную скалу в море. Как ты считаешь, возможно такое?

– Давай, давай! – поощрительно кивнул молодой. – Интересно, куда ты клонишь.

Старик помолчал и робко посмотрел на товарища, точно боялся, что тот поднимет его на смех. Но парень продолжал жевать и, поймав его взгляд, опять покивал.

– И как только бабочка превратилась в известковую скалу, ветер принес множество разных семян – и трав, и кустов, и деревьев… всех, кто пожелал поселиться на этом острове. Но не так-то легко было пустить корни в холодном и гладком камне. Поначалу ничего, кроме осоки, не росло. Немало времени утекло, прежде чем появились и овсяница, и солнцецвет, и шиповник. Но даже и нынче не так уж много растений в альваре. Покрыть скалу у них силенок не хватает – везде камень. А пахать там и смысла никакого нет – слой земли в палец, не больше. А дальше – скала. А раз уж ты согласился, что альвар и все эти скалы – не что иное, как окаменевшая бабочка, имеешь право спросить: а побережье? Откуда оно-то взялось?

– Интересно бы узнать, – ухмыльнулся с набитым ртом молодой.

– А вот откуда… Не забывай, что бабочка, то есть наш Эланд, лежала в воде очень долго, и море начало постепенно наносить разный хлам: и водоросли, и песок, и ракушки, и ил со дна. Постепенно образовались широкие берега, где может расти все что хочешь: и деревья, и цветы, и рожь, и пшеница. А на самой спинке никто и не живет – только овцы да коровы пасутся. Из птиц разве что чибисы да ржанки. И не строят там ничего. Ветряные мельницы да пара каменных лачуг. Для таких бродяг, как мы с тобой. Только от ветра укрыться и то тесно. А на побережье и сады, и хутора, и церкви. Там и рыбалка… целыми деревнями рыбу ловят. Даже город есть.

Он умолк и снова посмотрел на молодого. Тот уже складывал в котомку остатки еды.

– Куда ты клонишь? – повторил он.

– Никуда я не клоню. – Старик понизил голос почти до шепота. Он сидел неподвижно и вглядывался в туман крошечными глазками, словно искал в нем ответ на загадки природы. – Только вот что мне интересно: а эти фермеры на прибрежных хуторах, и рыбаки с полными салаки сетями, и торговцы, и курортники, и просто зеваки, что приезжают поглазеть на руины замка в Борнхольме… и охотники, те, что по осени охотятся на куропаток… даже художники, которые сидят здесь, в альваре, и пишут овец и ветряные мельницы… Вот мне и интересно: доходит ли до них, что весь этот остров был когда-то бабочкой с огромными сверкающими крыльями?

– Вот оно что… – Молодой подумал немного. – Не знаю… до кого-то, может, и доходит. Сядешь на краю прибрежного обрыва, послушаешь соловьев в роще, поглядишь на Кальмарский пролив… как тут не понять, что наш остров не такой, как другие.

– И еще вот что… – Старик остался доволен ответом. – Хорошо бы построить ветряную мельницу с такими крыльями, чтобы она подняла весь остров к небесам. И пусть бабочка опять станет бабочкой и летает среди таких же, как она.

Вот это будет бабочка! – подумал мальчуган.

Молодой молчал. Видно, исчерпал весь запас слов. Он поднялся с крыльца.

Старик медлил.

– А кто бы объяснил, – продолжил он тем же тихим, шелестящим шепотом, – почему так томится народ в альваре? Откуда эта тоска? Ни одного дня в жизни не помню, чтобы я не тосковал. И все, кого я знаю, тоже… Все тоскуют. И не понимают, что тоска это оттого, что весь наш остров – огромная бабочка, которой снятся ее крылья…

Пятница, 8 апреля

Стая заночевала на северной оконечности Эланда и теперь летела на материк. В Кальмарском проливе дул теплый и приятный, но довольно крепкий южный ветер. Говорят, такой ветер приносит счастье. Людям – возможно, но не гусям. Стаю относило на север, но они боролись с ветром, летели, как всегда, строем, быстро, но неторопливо. Когда уже видны были первые островки архипелага, послышался необычный многоголосый гул, будто мимо пронеслись тысячи огромных, могучих птиц. Небо потемнело. Акка прекратила махать крыльями, она словно замерла в воздухе, прислушалась и спикировала. За ней последовали и остальные, но сесть не успели. С запада налетел свирепый порыв штормового ветра – с пылью, солеными брызгами и беспомощно кувыркающимися в тугом потоке воздуха мелкими птицами. Гуси, большие и сильные, тоже не могли устоять перед таким напором – ветер неумолимо нес их в открытое море. Они пытались бороться, но ветер снова и снова отшвыривал их назад.