Удивительная история русского предпринимательства - Страница 12

Итак, пришлось ограничиться браком гражданским. Впрочем, гражданские браки тогда тоже входили в моду. Из Парижа вскоре приехала мадемуазель Клеманс. Девушка была хороша собой, умна и имела лишь один недостаток: она совершенно не говорила по-русски. Козьма Терентьевич же, напротив, ни одного другого языка, кроме русского, не знал и знать не желал. Жене пришлось осваивать русский, чтобы общаться с мужем. Они прожили счастливо долгую жизнь. В 1854 году у Козьмы Терентьевича Солдатёнкова и Клеманс Карловны Дюбуа родился сын, которого в документах нарекли Иваном Ильичом Барышевым.

Клеманс Карловна Дюбуа

Козьма Терентьевич сына любил и мечтал, что из него выйдет писатель типа Чехова или Тургенева.

– Пиши, Ваня, – говорил он сыну, исполнявшему обязанности старшего приказчика в отцовской лавке в Гостином дворе. – Как станешь писателем, все состояние на тебя отпишу.

И Ваня писал. Под псевдонимом Мясницкий он относил в журналы зарисовки из жизни московского купечества. Даже издал несколько книжек. Написал столько, что удостоился чести войти своим именем в литературные энциклопедии, но вот великого писателя из него не вышло, что сильно огорчило отца. Огорчило настолько, что он оставил ему после смерти лишь 25 000 рублей. Из 8 000 000 возможных.

Любовь к писателям возникла у Козьмы Терентьевича не на пустом месте. Еще в 1856 году к нему пришел сын знаменитого актера Михаила Щепкина Николай и предложил учредить совместную книгоиздательскую фирму. Идея Козьме Терентьевичу понравилась, поскольку это позволяло стать не только другом писателей, но еще и издателем-просветителем. Поэтому уже через несколько дней появилось «Товарищество книгоиздания К. Солдатёнкова и Н. Щепкина». Товарищи довольно удачно распределили между собой обязанности: Козьма Терентьевич ведал коммерческой стороной проекта, а Николай Михайлович определял его творческую направленность.

Книги в их издательстве выходили очень красивые, в роскошных кожаных переплетах, с золотыми обрезами, с великолепными цветными иллюстрациями. И со смешными ценами. Из-за цен у товарищей и возникли первые споры.

– Козьма Терентьевич, – уговаривал компаньона Щепкин, – наш Некрасов за пять рублей пойдет замечательно.

– Да ладно вам, Николай Михайлович, кто ж ее за пять купит? Прогорим. Рубля за полтора поставим, по двадцать копеек на книжке поимеем, и то прибыль.

В итоге трехтысячный тираж сборника поэта «улетел» с прилавка за два дня. Через неделю его можно было достать на Никольском букинистическом рынке не меньше чем за 6 рублей; приехавший в Россию Александр Дюма купил себе экземпляр за 16, а для коллекционеров, заказывавших ее у букинистов, цена доходила до 40 рублей.

«Добрые люди! Не крадите у меня эту книжку. Уже три такие книжки украдены. О сем смиренно просит Ник. Лесков (Цена 8 р.)» – такую надпись писатель сделал на титульном листе изданной Солдатёнковым книги «Народные русские легенды, собранные А. Н. Афанасьевым» (начальная стоимость – 1 рубль).

Теперь в доме у Солдатёнкова частенько сиживали и Чехов, и Белинский, и Писемский, и Некрасов, а бывало, даже сам граф Толстой заезжал, чему хозяин всегда несказанно радовался. Порой народу в доме скапливалось столько, что на всех не хватало помещений. Перед купцом стоял выбор: либо резко ограничить число входящих, либо расширяться.

В 1865 году Козьма Терентьевич купил подмосковную усадьбу Кунцево, принадлежавшую ранее князьям Нарышкиным. Вот здесь московской богеме было где разгуляться. Более того, здесь можно было не только гулять, но и жить. Что многие и делали, арендуя у Козьмы Терентьевича за смешные деньги гостевые домики под дачи.

Козьма Терентьевич и Клеманс Карловна с гостями на даче в Кунцеве. Фотография 1890-х годов

В кунцевском Большом доме Солдатёнкова все поражало великолепием: куда ни глянь – золото и красное дерево. Над лестницей, под лестницей, в залах – более двухсот картин известнейших мастеров кисти. Там – «Грачи прилетели», тут – «Вирсавия», в столовой – «Завтрак аристократа» и «Чаепитие в Мытищах», в библиотеке – «Весна, большая вода», в гостиной – самый большой эскиз к «Явлению Христа народу». Стены в гостевых комнатах были отделаны кожей, парчой и бархатом. Шайки в бане были исключительно серебряные, и это не шутка. Каждый вечер в саду гремели фейерверки, а на Петров день в березовую рощу собирали народ из окрестных деревень и устраивали массовые гулянья, с гармошками, с прыганьем через костер, с цыганами, с протяжными русскими песнями.

Однако к хорошему, как говорится, привыкают быстро. Гости, представители интеллигенции, вскоре уже позволяли себе даже подшучивать над хозяином. Пришедший как-то на блины Чехов не удержался и хмыкнул, глядя на недавно приобретенные картины.

– Что, Антон Павлович, картины плохи? – встревожился Солдатёнков.

– Да нет, картины-то хороши, но что ж вы, Козьма Терентьевич, так дурно их развесили?

В другой раз известный археолог Филимонов обругал купца за то, что он отказался финансировать его новую научную работу.

– Вы не Козьма Медичи, а какой-нибудь Козьма-кучер, – в сердцах заявил он удивленному купцу.

Дошло до того, что и сам Солдатёнков начал поругивать гостей. На одном из званых вечеров завсегдатай кунцевской усадьбы Щукин спросил хозяина:

– Что вы, Козьма Терентьевич, спаржей нас не угостите?

Вот тут меценат и не сдержался:

– А спаржа, батенька, кусается: пять рублей фунт, – заявил он гостю.

Между тем, пока гости постепенно наглели, народная любовь к удивительному миллионщику росла. Когда Александр II подписал указ об отмене крепостного права, по России поползли слухи, что на самом деле все было так: ничего царь не отменял, а просто собрались три купца – Александров, Солдатёнков и Кокорев (все трое – из простых) – да и выкупили на волю всех крестьян за свои деньги. А потом, на устроенном в честь воли обеде, пили за государя и за крестьян, а когда дворяне предложили выпить и за их здоровье – отказались наотрез. «Вот если бы вы отпустили крестьян даром, – якобы заявили купцы, – тогда да, а так – нет».

И аристократия любила Солдатёнкова, этого «чудаковатого купца», кавалера нескольких орденов и коммерции советника (весьма почетное звание), всегда вежливого и на приемы являвшегося неизменно при шпаге. После его смерти, а умер Козьма Терентьевич в 1901 году от простуды, сам московский градоначальник, князь Голицын, написал о нем: «Высокого ума, широко образованный, чрезвычайно приветливый, он превосходно умел ценить и сплачивать вокруг себя культурные силы, поддерживать начинающих литераторов и ученых».

А живописец Риццони утверждал: «Если бы не собирательская деятельность таких меценатов, как Третьяков, Солдатёнков, Прянишников, то русским художникам некому было бы продать свои картины, хоть в Неву их бросай».

По духовному завещанию, составленному незадолго до смерти, почти вся недвижимость Козьмы Терентьевича отходила его племяннику Василию Ивановичу Солдатёнкову. Клеманс Карловне он жаловал 150 000 рублей, велел 100 000 рублей раздать бедным и нищим, а слугам и кунцевским крестьянам – 50 000 рублей и полмиллиона – на поддержку богаделен. Картинная галерея и библиотека (общая оценочная стоимость по тому времени – около 1 000 000 рублей) были завещаны Румянцевскому музею. И еще: 1 300 000 рублей он отписал на постройку ремесленного училища и около 2 000 000 рублей – на бесплатную больницу для представителей всех сословий.

Завещание было исполнено безукоризненно. Училище Солдатёнкова (ныне – Текстильный институт им. А. Н. Косыгина) и больница Солдатёнкова (ныне Боткинская) открылись через десять лет после кончины завещателя и были долгое время самыми крупными в мире.