Учитель танцев (третья скрижаль завета) - Страница 21

— Над пропастью страданий лежит дорога к счастью, — прошептала Анития, лаская нежным взглядом лицо любимого учителя. — И пока чувства живы, нет этой пропасти. Есть только одна — длинная-длинная — дорога к счастью. Слушай мое сердце, Максимилиан…

Но он не мог ей ответить, не мог вымолвить ни единого слова, просто открыть рта. Он лишь качнул головой и улыбнулся одними губами, на которых багровела запекшаяся кровь. Нежность и благодарность его души была в этой странной улыбке.

Женщины на трибунах тихо плакали, мужчины встали со своих мест и напряженно вглядывались в лица приговоренных.

Тревожный гудок сигнального рога разорвал тишину. Тысячи грудных клеток схватили воздух на глубоком вздохе. Сейчас рабы перерубят веревки, удерживающие крест над клеткой. Он упадет, и свирепые хищники в считанные секунды разорвут сенатора на части.

Раздался звук ударов по колодкам. Лебедки жалобно взвизгнули. Блоки на веларии затрещали. Крест легонько качнулся, словно подбитая в полете птица, и пошел вниз.

— А-а-а… — протяжным стоном надорвались трибуны,

Стоя на краю клетки, Анития держала огромный дубовый крест с распятым Максимилианом на своих тонких, вытянутых руках. Казалось, время остановилось, замерло, не желало двигаться дальше.

Люди не верили своим глазам, тысячи глаз не верили самим себе.

«Отпусти… — шептала душа Максимилиана. — Ты не можешь…»

«Я могу… — отвечала душа Анитии. — Я могу…»

Максим открыл глаза.

Он в реанимации. Ночь.

Аня заснула у него в ногах и бережно прикрывает их руками, словно крыльями.

Так и он когда-то заснул, охраняя ее сон.

«Отпусти… Ты не можешь…» — «Я могу…»

Максим поднял руку, чтобы смахнуть невольную слезу.

Рука сделала это, словно никогда не болела.

«Над пропастью страданий лежит дорога к счастью», — за стеклянной перегородкой дремлет дежурная медсестра, а у нее работает радио, еле слышно. В тишине…

*******

Время от времени страдание стучится к нам в двери, — говорил неизвестный. — Это правда. Некоторые открывают ему и принимают как дорогого гостя. Другие не открывают. Сидят за своей дверью, трясутся от страха и думают: «Когда же оно уйдет?» И очень немногие спрашивают себя: «Зачем я страдаю?»

— В каком смысле? Прямо так и надо спрашивать? — удивился второй голос.

— А вы не пробовали? — обладатель первого голоса добродушно рассмеялся.

— И что будет, если спросить? — смутился интервьюер.

— вы не бойтесь, просто спросите. Только не у меня, а у себя… Это же вы страдаете, когда страдаете.

— И что будет?..

— Ну, вот вы опять! — рассмеялся муж чина. — На самом деле ничего не будет. На этот вопрос просто нет ответа. Когда вы спрашиваете себя: «Зачем я страдаю?» То есть о смысле, о цели своего страдания спрашиваете… Вы обязательно упираетесь в черную стену. Нет хода, нет ответа. И знаете почему?

— Почему? — спросил второй голос.

— Потому что у страдания просто нет смысла! А теперь спросите себя, зачем вы любите.

— Но ведь на этот вопрос тоже нет ответа…

— Но что вы чувствуете? — голос радийного гостя стал серьезным.

— Ну, я… — растерялся интервьюер.

— Чувствуете или не чувствуете? — быстро и как-то по-деловому спросил мужчина.

— Чувствую, да, — признался журналист. — Ну… это же понятно, зачем люблю.

— Внутренний свет? — уточнил его гость, ни секунды не сомневаясь в том, что правильно «угадал».

— Да, — подтвердил ведущий.

— Вот, видите — вы можете говорить с самим собой! — чувствовалось, что гость очень радовался успехам своего собеседника.

— И неужели так просто?.. — ведущий и сам был так доволен своими успехами, что даже не верил им.

— Мы страдаем только до тех пор, пока нам кажется, что в этом мероприятии есть какой-то смысл, — тут голос рассказчика стал веселым, — какая-то романтика, если хотите. Но спроси себя: «Зачем я страдаю?» И тебе станет понятно — это абсолютно бессмысленная вещь!

Если кому-то нравится тратить время, силы на бессмысленные вещи, он, конечно, может этим заниматься. Грубо говоря, хочет страдать — пусть страдает. Но тот, кто хочет, чтобы в его жизни был смысл, просто не имеет права тратить ее на бессмысленные вещи! И первая из этих бессмыслиц — страдание, о котором вы меня спрашиваете.

А первая из вещей, которая, наоборот, наполняет нашу жизнь смыслом, — это наши чувства, наше отношение к людям, которые нам дороги. Да, мы не можем дать четкий, конкретный ответ на вопрос: «Зачем я люблю?» Но тут ведь и сам вопрос лишен всякого смысла! Зачем я люблю?! Спросили тоже! Это настолько очевидно, настолько важно, настолько где-то внутри, в душе, в душе каждого из нас, что и спрашивать-то как-то глупо! Люблю — да! И все!

— А это только любви касается? — уточнил ведущий.

Нет, совсем нет! Знаете, если вы смотрите на вещи поверхностно — а все мы часто этим грешим, — вы неизбежно попадаете в западню. Так устроен наш разум — то, что на поверхности, его путает. Поэтому мы должны научиться видеть суть вещей, не то, что на поверхности, а то, что за этой поверхностью. Страдание — это испытание, да. Но у самого страдания нет сути. Оно — пустышка. А у счастья есть суть, тут даже объяснять нечего. И так во всем.

— А можно пример? — попросил ведущий.

— Хотите пример? — задумался его собеседник. — Хорошо. Можно преподавать… ну, возьмем — математику, а можно быть настоящим учителем. И вы же понимаете разницу… Одно на поверхности, другое — внутри. А можно, например, танцевать — в ансамбле песни и пляски. Но можно и быть настоящим танцором — человеком, у которого душа танцует. Понимаете?.. Как у Ницше: «Я поверил бы только в то божество, которое умело бы танцевать!» Ну, право, он же не о фуэте говорил!

— Ну, и все же… — не унимался ведущий ночного эфира. — Как же отличить то, что имеет смысл, от того, что не имеет смысла?

Его гость снова рассмеялся:

— Я же говорю вам, просто спросите себя: «Зачем?» Себя спросите. И получите ответ. Уверяю вас, правда!

Пошли помехи, голоса стали пропадать.

И этот странный ночной разговор прервался.

Когда радиоприемник снова поймал волну, там играла музыка.

Хорошая, красивая, чистая музыка.

А Максим уже ответил себе на вопрос — «Зачем?

Теперь он смотрел на Аню, и ему нужно было ей что-то сказать.

Что-то очень важное, что-то, что он только сейчас понял…

Но она так сладко спала.

Уставшая, измучившаяся.

Максим боялся и не хотел тревожить ее сон. Он погладил вокруг нее воздух — нежно, едва касаясь.

Потом огляделся вокруг.

На прикроватном столике для медицинских инструментов лежал график его температуры и кровяного давления, а рядом карандаш.

Максим еще раз посмотрел на Аню и записал то, что хотел ей сказать.

Так… чтобы не забыть, не забывать, никогда…

Данила очень удивился, когда Аня сунула ему в руку какой-то больничный документ с графиком.

— Я думаю, это ваше, — сказала она и улыбнулась. — Спасибо за все. Не знаю, что сказать. Все это так… В общем, спасибо.

Она уже собиралась уходить, как вдруг обернулась и спросила:

— А вы, правда, напишите книгу про учителя танцев?

— Про самого настоящего учителя, — ответил я, выдержал паузу и добавил, — танцев.

— Спасибо, — сказала Аня, и на ее глазах блеснули слезы счастья.

Она повернулась и пошла по коридору.

— Анхель, смотри! — Данила показывал мне написанный поверх графика текст Третьей Скрижали Завета.

— А… — Аня снова обернулась.

— Что? — улыбнулся я, глядя на ее тон кую фигуру, словно выточенную ярким утренним светом, льющимся из больничного окна.

— Я не очень хорошо знаю историю, — нежная, смущенная улыбка играла на ее устах. — Что там с ними произошло?