Учитель пения - Страница 3

– Вас так уважают! – вставила клиентка. – К вам предварительная запись! Вы делаете современную, нужную голову!

– У нас поездка на фестиваль. – Голос у Соломатина против собственной воли стал просительным.

– Вот это уж ни к чему! – Артемий Васильевич был убежден в собственной правоте. – Самомнение развивать! Андрей где прячется?

– Тут, за углом! – признался Соломатин.

– С математикой вопрос решенный! Скажите ему, чтобы шел домой задачи решать. Улавливаете?

– Губите талантливого парня! – грустно вздохнул Соломатин.

Парикмахер покрутил головой:

– Наука людей не губит! Людей губит искусство! Это я вам твердо заявляю, как артист, как человек искусства!

Соломатин покивал, будто согласен, и полез в карман.

– Совсем забыл, я вам подарок принес!

Вешняков насторожился, но лицо у Соломатина было бесхитростное.

– Позволите?

И прежде чем Вешняков успел опомниться, он ловко развязал ему галстук, снял и нацепил «бабочку».

– Вот теперь вы артист, правда, пока еще не народный. Все артисты носят «бабочки». Волосы напомадить?

– Не надо! – испуганно сказал Артемий Васильевич, не зная, как себя вести.

– Смотрите, ваша женщина уже дымится, улавливаете? – И Соломатин медленно двинулся к выходу; держался он победителем, но настроение было паршивое.

А Вешняков испуганно рванул рубильник и содрал с головы клиентки сложное электрическое приспособление. Теперь ее волосы высились замысловатым сооружением под названием «Вечерняя заря». Клиентка выдохнула из легких дым, откашлялась, поглядела в зеркало – и стала счастливой. Женщине для этого так мало нужно…

Когда Ефрем Николаевич поднимался по школьной лестнице, из двери с табличкой «Заведующий учебной частью» выглянула Наталья Степановна и поманила Соломатина пальчиком.

– Что ж это вы, Ефрем Николаевич, Андрюшу отпускаете?

Когда сыплют соль на раны, становится, как известно, больнее, и Соломатин ответил зло:

– Быстро вам доложили!

– У вас заготовлен другой солист?

– Солисты не грибы, их впрок не заготавливают!

– У нас незаменимых нет! А начиная с сегодняшнего дня время ваших спевок вы согласовывайте с учителем физкультуры! – У завуча был характер, как говорили в школе, не приведи господь!

– Это еще почему?

– Я передала ваш зал ему! Он готовит детей к спартакиаде. А я так люблю его штангистов!

– Как вы можете сравнивать гири и музыку? – возмутился Ефрем Николаевич.

– Давно собираюсь спросить, – ехидно парировала завуч, – почему это вы приводите на занятия хора вашу личную собаку?

– Это не личная, а общественная собака! – Соломатин ушел, хлопнув дверью.

Детский хор обсуждал случившееся, собравшись в зале, где проходили репетиции.

– Надо пойти, – выкрикнул один из хористов, по имени Шура, – и набить Андрюшке…

– Спокойно! – прервал Соломатин. – Он тут ни при чем!

– Что значит «ни при чем»? – не согласился рыжий Федя. – Человеку двенадцать лет, и пора иметь собственное мнение!

– Люди, подобные Андрею, – вступил в дискуссию Костик и блеснул очками, – думают только о карьере.

– Да бросьте вы на него нападать! – сказал Соломатин. – У родителей – власть, а у него что? Бесправие!..

– Улавливаете? – вздохнул Федя.

Соломатин засмеялся.

– Что будем делать? Вносите предложения!

– Надо выдвинуть кого-нибудь другого! – Костик покраснел. – Давайте меня выдвинем, только я не уверен, что смогу…

– Федю! – Шура ухватил Федю за шиворот и потащил к роялю. – Федя может, а не сможет, мы ему набьем…

– Спокойно! – призвал к порядку Соломатин. – Отпусти его!

– Мне нельзя, я – рыжий! – возразил Федя.

– А что, это помеха? – с интересом спросил педагог.

– Смеяться будут! – убежденно заявил Федя. – Вот рыжий, а поет по-латыни!

Все рассмеялись.

– Видите! – сказал Федя.

– А мы его перекрасим! – предложил Шура. – Или наголо побреем. А будет сопротивляться, мы ему… так набьем…

– Ты держиморда какой-то, – улыбнулся Ефрем Николаевич, – все «набьем» да «набьем»… Подхода у тебя нет!

– В нашем возрасте, – сказал Шура, – я знаю, какой нужен подход! Пусть Федя попробует, а не захочет, мы ему…

– Рыжий я! – грустно повторил Федя. – У рыжих своя, трудная жизнь! Но я попробую…

Ефрем Николаевич взял аккорд, и Федя радостно заголосил:

– Стоп! – оборвал Соломатин. – Что это ты так бодро поешь?

– Так это же веселая песня! – беззаботно ответил Федя. – Веселится и ликует весь народ!

– А что такое коварные мысли?

– Это значит шутливые! – пришел Федя к неожиданному выводу. – Вот в цирке – клоун, его тоже называют коварный!

– Не коварный, а коверный! – поправил Соломатин.

Дети опять рассмеялись.

– А ты бывал на вокзале? – спросил Ефрем Николаевич. – Помнишь – одни уезжают, другие прибывают… Встречи, расставания, и во всем такая непонятная, такая щемящая грусть… Понимаешь? Вот Глинка, когда писал, он это испытывал…

– А я не знал, что это вокзальная песня! – сказал Федя, оправдываясь.

– Не вокзальная, а попутная! – поправил Ефрем Николаевич.

– Когда мы к бабушке едем, – вспомнил вдруг Кира, – мама на вокзале всегда говорит: «Ничего руками не трогай, здесь сплошная инфекция…»

– Я люблю вокзалы, – заметил Костик, – уезжать и встречать тоже, мне всегда чего-нибудь привозят!

– Мне на вокзалах весело, а не грустно, как Глинке! – сказал неудавшийся солист Федя.

– Давайте я Феде набью, и он сразу загрустит! – нашел выход Шура.

– Ну-ка, ты сам! – вдруг предложил учитель пения.

– Кто, я? – испуганно переспросил Шура. – Солистом?

– Именно ты!

– Что вы, я стесняюсь…

– А мы тебе набьем, – задиристо предложил Соломатин, – и ты перестанешь стесняться!

Отворилась дверь. И на пороге возник учитель физкультуры.

– Здравствуйте! – сказал он. – Согласно договоренности с Натальей Степановной… Вносите! – сказал он.

И четверо юных молодцов, пыхтя и отдуваясь, внесли в зал штангу и опустили на пол.

– Вы когда кончите? – нагло спросил учитель физкультуры. – Больно вы долго! Дайте и другим культурно развиваться!

Не говоря ни слова, Ефрем Николаевич снял пиджак и повесил на стул.

Стало тихо.

И хористы, и физкультурники с интересом смотрели на учителя пения, думая, что он кинется сейчас на физрука.

А физрук – тот даже на всякий случай принял боевую позу.

Но Ефрем Николаевич подошел не к нему, а к штанге. Ефрем Николаевич вдохнул побольше воздуха, выдохнул, нагнулся, поднял штангу; шатаясь, вынес ее из зала и с грохотом уронил в коридоре.

– Вот так! – сказал Соломатин, тяжело дыша.

После этого он взял плакатик, на котором было написано: «НЕ ВХОДИТЬ! ИДЕТ РЕПЕТИЦИЯ!», и повесил на дверь.

В это время дом Соломатина посетил гость. Он был одет в темный териленовый костюм, в белую рубаху, шея перехвачена нейлоновым галстуком, ботинки начищены.

Тамара ставила в вазу букет цветов, очевидно принесенный гостем, а он оглядывался по сторонам, приглаживая волосы, которых оставалось, увы, немного.

– Тесно живете! – оценил Валерий, так звали лысого.

– Мы на очереди стоим! – сообщила Клавдия Петровна, она тоже была дома.

– Связи в исполкоме есть? – Валерий взялся за спинку стула. – Вы разрешите?

– Конечно, садитесь! – улыбнулась Тамара, а Клавдия Петровна добавила:

– Вот связей у нас нет!

– Благодарю вас! – Валерий сел. – Прошу понять меня верно. Я говорю не о блате, а о контактах. Блат – это когда не по-честному, а контакты – это когда широкая информация приводит к запрограммированному результату! Связи в исполкоме я налажу!