Учитель моей дочери (СИ) - Страница 41

— Хорошо. — Глажу её ладошку, а сама сопли на кулак наматываю.

— А ещё вчера, я не хотела тебе рассказывать, — она приподнимает своего зайца, у которого почему-то нет одного уха, — у меня старшеклассники Пончика отобрали и издевались над ним. Дядя Лёша забрал и сказал, что вырвет им уши точно так же, — хихикнув, — если они хоть раз ко мне и моему Пончику сунутся.

Я тоже смеюсь, но сквозь слёзы, верчу зайца в руках.

— А ещё он всегда помогает мне рюкзак дотащить, если тяжёлый и форма. Ты уходишь, а он на этаже доносит. И с формой, если я долго копаюсь, а он в это время за ключами на вахте, всегда мне из кучи курток и пакетов мою сумку достаёт. Как-то шнурки завязал, я ведь так и не умею, я чуть не грохнулась.

Улыбаюсь и глажу её, глажу.

— А ещё он хорошо играет в монополию и делает вкусную яичницу, и мне нравится ходить стрелять в парк. Но я не хотела это рассказывать.

— А почему не хотела? — не могу сдержать слёз и поджимаю губы, продолжая перебирать её волосы.

— Мне казалось, что если я не буду выгонять его, ну или говорить всякие плохие вещи, то я как будто ну… ну больше не люблю папу.

Я прижимаю её ещё крепче и, уткнувшись в макушку носом, жмурюсь со всей силы.

— Золотце, папа никогда не подумает, будто ты не любишь его. Папа навсегда папа.

— Мама, нас в школе учат, что есть плохие люди и хорошие, — запрокидывает она голову, заглядывая мне в лицо, — мне кажется, что дядя Лёша хороший.

Мы с Лёшей уходим из больницы, когда туда приезжает Иван. Он смотрит на нас как на врагов народа. Что-то шипит о том, что я безмозглая и ещё пожалею о неумении предохраняться. И что, мол, я старшую дочь не люблю и не умею за ней присматривать, куда мне ещё один ребёнок. Естественно, бывший уже в курсе моей беременности и нежелания делать аборт. Сестра с мужем постарались.

За все свои слова он почти что охватывает от Лёши. От перелома носа его спасает только то, что я вовремя влезаю между ними.

Маргаритку врачи оставляют до утра в больнице, потому что хотят убедиться, что с ней всё будет в порядке. Мы едем на наше съёмное жилье.

— Спасибо тебе большое за Риту.

— Это мой долг, как педагога. — Заносит вещи в квартиру Лёша.

Моя улыбка немного меркнет, вот же упрямый баран. Чайлдфри доморощенный. Не верю. Не каждый мужчина способен на такие старания. Блин, да родные отцы о своих детях часто меньше заботятся.

Отвернувшись, смотрю по сторонам, стыдно за бардак и отсутствие еды, раньше я никогда себе такого не позволяла.

— Я тебе помогу. — Разувается он, моет руки в ванной, закатывает рукава рубашки и идёт на кухню.

Разбирает посуду. Ставит на плиту чайник.

— Лёш. —Опираюсь о косяк двери, немного болит голова, чувствуется общая слабость. — Человек, не желающий размножаться, не будет вытворять те подвиги, что сегодня совершил ты.

— В школе мы отвечаем за детей. — Трёт он губкой посуду, а я делаю шаг и сажусь за кухонный стол. — Сделать тебе чаю?

Киваю в ответ.

— Я твой мужчина и обязан делать то, что для тебя лучше. Спасти того, кто для тебя важен, — мой долг.

— То есть это не потому, что ты уже сам привязался к моей дочери и просто испугался за неё?

— Нет, Оль, я не люблю детей. Я уже говорил об этом. Мне нравится жить для себя, заниматься сексом, ходить по ресторанам и гулять голышом по квартире, с возможностью курить на балконе, не закрывая при этом дверь. Дети — это ответственность. Это проблемы, постоянные переживания. Это стресс, что с ними что-то случится. Страх, что их можно потерять.

— Дурак упрямый. — Резко встаю с табуретки, попутно её опрокидывая.

Ложусь на диван, забираюсь под одеяло и отворачиваюсь к стене, подтянув к себе ноги.

— Я с тобой откровенен, Оль, так и должно быть в паре.

— Человек, не любящий детей, прям на дух их не переносящий, попёрся в их самое большое скопление — работать школьным учителем. Дурнее не придумаешь, — бубню себе под нос.

— Профессию я выбрал до того, как…

Я резко поворачиваюсь. Вылезаю из-под одеяла. Вот оно. Я знала, что что-то есть.

Тихонов садится на край постели, опускает голову, переплетая пальцы.

Молчит.

Я подползаю к нему и впервые с момента нашей ссоры даю волю чувствам. Крепко обнимаю его со спины, зажмурившись и позволяя себе насладиться его запахом. Это так приятно, так сладко, наконец-то снова иметь возможность ощутить его родную ауру. Такую неповторимую твердость его мощной спины, лопаток, широких плеч. Как же сильно я люблю его.

— До того как, что? — шепчу губами в ткань рубашки, жалея, что не могу добраться до голой кожи и покрыть его спину поцелуями.

— Я ни с кем это не обсуждал, Оль. Это мои проблемы.

— Прекрати, мы всё время вместе, ты спас мою дочь, ты помогаешь мне, сам говоришь, что бегаешь за мной, — слегка усмехнувшись и ласково потеревшись носом, — нет уже давно никаких твоих и моих проблем. По отдельности. Просто скажи мне.

Молчит.

— Не знаю, чем заслужила такой подарок богов, но мы принадлежим друг другу.

Он поворачивает голову, сейчас мне виден только профиль.

— Представь на секунду, Оль, — он делает душераздирающую паузу, — что тебе звонят и говорят, что у тебя больше нет семьи. Вообще никого. Вот только днём ты думал, какой подарок подаришь бате на юбилей. Когда наконец согласишься на дебильную рыбалку с братом. А нет его, брата. И бати тоже нет. Вот всё. Представь, что нет ни Маргаритки, ни твоёй горе-сестры, нет даже придурка Ивана, вообще никого нет, — обреченно смотрит он в стену, — я не хочу это переживать заново, Оль. Я не желаю лететь в эту пропасть по новой. Мне нравилась моя жизнь, где не было никого, о ком бы я мог пожалеть в случае утраты. Я думал и с тобой будет легко, но случилось иначе.

— Любимый, Лёшенька. — Поворачиваюсь к нему, целую в щёки, глажу лицо. Сегодня так много всего случилось, у меня жизнь перед глазами пролетела, я как будто за мгновение её переосмыслила, уже нет смысла ссориться и терять время, наоборот, надо спешить, как можно больше быть вместе. — Лёш, необязательно, что с нашим малышом или со мной что-то случится.

Я его обнимаю так сильно и крепко, как могу, а он кладет руку на моё запястье и гладит его, молча согревая.

Время летело стремительно… После того, что случилось с Маргариткой, она притихла и больше не смела грубить Тихонову. Она ведь совсем ещё маленькая девочка, и Лёша для неё стал кем-то вроде супергероя. Да и родной отец снова увлёкся играми и, как и прежде, забил на нас обеих.

Беременность протекала нормально, но из-за стресса и некоторых проблем со здоровьем, опасаясь угрозы выкидыша, в первом триместре гинеколог запретил нам интимные отношения. Лёша терпел, не изменял, всё время находился с нами и порой в сердцах признавался, что, глядя на меня, буквально лезет на стенку от желания. Он вообще сильно изменился после откровенного разговора между нами, потерял, такой активный прежде, интерес к друзьям и с коллегами вне стен школы почти не встречался. Два раза в неделю посещал спортзал, ходил в бассейн, брал с собой Маргаритку.

Нам было весело вместе, а ещё, точно знаю, я по-прежнему заводила его одним своим присутствием. Мне это дико льстило, и иногда я помогала ему руками и губами, но, конечно, это было совсем не то.

Справедливости ради надо отметить, что мучился не только Лёша. Когда он расхаживал по квартире без майки, я облизывалась, глядя на его широкую спину и сильные, мускулистые руки. Иногда мы целовались, долго, волнительно, до онемения губ. Но для нас, привыкших к сумасшедшему слиянию тел и душ, держаться подальше друг от друга было просто невыносимо.

И вот сегодня врач дала добро, включив зелёный свет! О чём я немедля намекнула Тихонову в сообщении.

Мы договорились встретиться в кафе на набережной. Я подхожу к высокой стеклянной двери и, увидев своих издалека, ласково улыбаюсь. Вхожу внутрь и незаметно подкрадываюсь совсем близко. Они увлечённо о чём-то беседуют.