Учитель моей дочери (СИ) - Страница 29

— Я пытался понять и простить! Я знал!Я, бл*дь, подозревал, что в чём-то сам виноват, что заигрался с компом, но ты…. Игры — это не измена! Я тебе никогда не изменял. Да я спал только с тобой, мужики на работе уже по двадцать любовниц поимели. А я верный. Ни разу, ни в одной командировке. Хотя были варианты. И вот, первая сложность, и ты... Потаскуха, шалава! Ты, дрянь такая, не то что не остановилась, не попыталась, ты…. Ты, бл*дь, продолжаешь к нему таскаться! В школе, что ли, вы сношаетесь, не пойму!? Кошмар какой, блевану сейчас, тварь! Тварь да и только! Я к его начальству пойду, пусть по статье увольняют! Пусть ему жрать будет не на что! Цветочки он ей дарит! Я ему устрою! А тебе, паскуда, плевать на семью! Ты думаешь, ты хорошая мать? Да ты дерьмо, а не мать, вон ребёнок ноет!

— Папа, — визжит Маргаритка и тоже плачет, — перестань!

— Не при дочери, прошу тебя, успокойся! Только не при дочери, — вырываю я свои волосы из его рук и рычу как раненая львица, с хрипом, в отчаянии.

Потому что очень больно. И стыдно. На нас оборачиваются люди. Я готова сквозь землю провалиться…

И тут всё прекращается. Он замолкает, потому что его рядом уже не оказывается. Он отлетает куда-то в сторону.

— Отвали от неё, — толкает Ваню в грудь появившийся из ниоткуда Лёша, да так сильно, что тот падает на землю.

И Тихонов просто стоит над ним, без верхней одежды, в костюме, привычно запихнув руки в карманы брюк.

— Оля, идите домой. Вам с Маргаритой есть куда пойти? У тебя вроде бы сестра есть. Прошу тебя пойти к ней, — спокойным голосом говорит мне Тихонов.

Несколько раз кивнув, я забираю дочку и, хотя она уже тяжёлая, подхватываю на руки. Тяну её рюкзак. Маргаритка плачет, кричит то «мама», то «папа». Больно, обидно, стыдно. И мне очень горько, что мы с Иваном дошли до такого. И я виновата, и он. А страдает прежде всего ребёнок. Жму её к себе сильнее.

— Я тебя, сцука, засужу! Ты у меня за это ответишь. — Тихонов не дает мужу встать с земли. — Ты знаешь, что тебе за это, гнида ты патлатая, будет? Ты не только с работы вылетишь! Ты реально сядешь за решётку. Это моя жена, и я знаю, как с ней разговаривать.

— Никто не имеет права поднимать руку на женщину. А меня, как работника этой школы, ждёт привлечение к дисциплинарной ответственности за драку на рабочем месте. Когда вы успокоитесь, господин Шкловский, я позволю вам встать.

Дальше я ничего не слышу — мы уже далеко — и, захлебываясь слезами, бегу к дому.

Собираюсь я впопыхах, ношусь по нашей квартире, будто сейчас решается вопрос жизни и смерти, потому что, честно сказать, боюсь Ивана. Я не знаю, что он сделает со мной. Дрожу от понимания того, что он может сделать. Малышку, наверное, не тронет, но меня… Хотя и за неё я тоже боюсь. В него словно бес вселился. Дура я недотраханная, нельзя было связываться с Тихоновым, нужно было засунуть все свои желания в задницу и жить как раньше.

Боже, его глаза были алыми от ненависти. Состояние полного аффекта, даже страшно представить, как сильно он будет орать. Но это ладно, его оскорбления больше на меня не действуют.

Маргаритка садится на пол и плачет, прижав ножки к груди, а я стараюсь об этом не думать. Сердце разрывается, но нужно двигаться, иначе угрызения совести сожрут меня окончательно.

— Я никуда не пойду, — хлюпает Маргаритка. — Я тут живу. Это мой дом.

— Ты пойдешь туда, куда я скажу, потому что я твоя мама. Мне тоже неприятно.

— Это ты во всём виновата! Ты! Ты! Ты! Папа перестал играть! Ты виновата!

И мне не по себе от её слов, но я упорно продолжаю собирать вещи. На автомате, в каком-то совершенно неадекватном состоянии. Достаю огромную холщовую сумку и начинаю туда запихивать всё, что необходимо для работы. И постоянно оглядываюсь на дверь. Что я буду делать, когда он придёт сюда? Руки трясутся.

Я толкаю в пакеты предметы первой необходимости, сгребаю в рюкзак Маргаритки сразу все её учебники. Получается много тяжёлых сумок и пакетов. Сердце дёргается в груди ненормально и болезненно. Тахикардия лупит в грудную клетку. Тело окутывает странной слабостью.

Здесь ещё много вещей, которыми я пользуюсь каждый день и которые купила на свои деньги, оставлять их Ивану не хочется. Но я физически не могу унести всё. Да и не переезжают люди за десять минут, сваливая всё добро в кучу и пребывая в истерике.

А потом за дверью слышится шум.

— Ты , бл*дь, от*ешься от меня или нет, чёрт патлатый? — слышен Ванин голос через дверь.

Я хочу зажмуриться и никогда больше не открывать глаз. Но происходящего не избежать. Оно накатывает мощными, страшными волнами.

— Дверь открывай, — спокойный тоном говорит учитель, его почти не слышно.

А за Ваню стыдно, он орёт как припадочный. Но он не один, Лёша не ушёл, он нас не бросил.

— Это я решаю, открывать мне дверь или нет! — вопит муж.

— Я не дам тебе её обидетьобидеть, — отвечает Тихонов.

И голос его звучит в ушах музыкой. Он не даст, и это главное.

Звук поворачивающегося в двери ключа напоминает визг работающей бензопилы, которая сейчас отрежет мне голову. Но Тихонов не даст. Я верю. Они врываются в квартиру по очереди. Дочка так сильно плачет, что я всерьёз опасаюсь за её здоровье. Я же нахожусь в состоянии шока и не способна даже на слёзы. Только двигать руками и ногами. Тихонов спокойно заходит в коридор, контролируя Ванины движения. У них обоих ссадины, у Вани — фингал под глазом.

— Ты никуда не увезёшь мою дочь! Она моя, и я не даю своего согласия!

Ваня пытается меня схватить, но Лёша ему не даёт.

Какая же я дура! Надо было уходить раньше, а не доводить все это до ядерного взрыва. Но оттого, что Лёша здесь, мне легче, по крайней мере, муж не убьёт нас.

— Не смей этого делать! Я сказал тебе. — Он снова дёргается.

Его прямо разрывает на части. Он орёт гадости. Ребёнок его боится и, несмотря на предыдущие обвинения, жмётся ко мне. Мама есть мама.

Тихонов берёт мои сумки, умудряясь при этом отталкивать Ивана. А он ведёт себя как сумасшедший. Я и не знала, что он может быть настолько несдержанным и агрессивным.

Дверь в квартиру открыта и Ванины вопли, как и плач дочери, слышны на весь подъезд. От этого позора уже не отмыться. Я хочу испариться.

Лёша загораживает нас спиной, пропуская на площадку. Иван давит , напирает, прыгает, он сейчас похож на взбесившегося идиота. В эту минуту мне не верится, что когда-то я любила этого человека.

Да, я виновата, но он мог бы уже угомониться и понять, что назад дороги нет. Но муж быкует. Ему уже всё равно, с кем буду я, главное — перечить. Спорить и орать.

Тихонов не уходит, явно плюнув на работу. Стал бы это делать обычный любовник, нуждающийся только в сексе? Не знаю, я не хочу об этом думать. После скандала, что мы устроили у школы, о нас напишут в газетах. Все будут трепаться о том, что я сплю с преподавателем. Завтра на меня начнут показывать пальцем.

У меня в лёгких кончается кислород, и дыра в душе разрастается с каждой минутой всё больше.

— К машине моей спуститесь, — всё так же спокойно.

— Никуда не ходить, я сказал! Ослушаешься, и я тебе устрою, гадина!

— Ещё одно слово, и я устрою тебе, — опять же тихо парирует Тихонов и, когда мы с Марго оказываемся на площадке, захлопывает дверь в квартиру, дёргает ручку вверх, закрывая.

Муж настолько отупел от агрессии, что ломится в дверь, бьется о неё как бык. Хотя её можно спокойно открыть изнутри. Но мне уже всё равно. Я боюсь его.

А что происходит дальше, я помню слабо. Откат от стресса такой, что голова кружится. Только и остаётся, что рёв дочери и наше с Тихоновым одно на двоих гробовое молчание.

Очнувшись дома у сестры, я долго не могу прийти в себя, держу трясущимися руками горячую чашку, расплескивая на клеёнку в цветочек чай. Тихонов довёз нас и уехал, сказав, что если мне понадобится какая-то помощь, я могу смело звонить ему в любое время дня. А я глажу горячий фарфор и туплю в стену.