Ученица Калиостро - Страница 73

— Он иногда приходит в себя. Этим надо пользоваться, чтобы напоить его микстурой, — Паррот показал на стаканы, стоящие плотным строем на табурете у постели.

И тут вошел Гриндель.

— Ступай спать, Георг Фридрих, — сказал он. — Я все объяснил герру Струве, он недоволен, но не зол… Ступай в гостиницу, герр Струве сказал, что прикажет с ним сидеть Гарлибу Вольфгангу или Теодору Паулю.

Паррот задумался.

— Это, пожалуй, верно — им полезно знать, что такое уход за тяжелобольным.

— Вот когда бы искусственная кровь пригодилась, — с тоской сказал Давид Иероним. — Отравленную бы выпустили, доброкачественную влили… А теперь…

— Вы даете ему ипекакуану? — спросил Маликульмульк, вспомнив звучное слово и невольно — голос, которые его произнес.

— Даю, разумеется, чтобы убрать мучающую его тошноту и очистить желудок. У нас есть хороший сироп.

Маликульмульк уставился на неподвижное, изумительно красивое лицо фон Гомберга. Как раз к таким лицам применимо определение «точеное», невольно возникает желание провести пальцем по этим изысканным линиям, желание странное для мужчины, глядящего на другого мужчину, но обыкновенное для человека, созерцающего прекрасную статую. Да, вид у побледневшего лица и впрямь какой-то мраморный.

И опять Маликульмульк задумался: да что же привязало этого Аполлона к Мартышке? Платила она ему, что ли, за ласки? Или и у него помахала перед носом сияющим стразом на золотой цепочке?

В узкую комнатку вошел граф де Гаше — немного взъерошенный, но блистающий аристократической выправкой и умением расположить в пространстве ухоженные руки.

— Он жив, господа? — спросил граф.

— Жив и даже ненадолго приходит в чувство, — ответил Давид Иероним по-французски.

— Не назвал ли он имени убийцы?

— Назвал, — ответил вместо Гринделя Паррот. — И я боюсь, что это были его последние слова. Надежды мало.

— Какая жалость. Он ведь совсем еще дитя. Не более двадцати трех лет… — граф горестно покачал головой.

— Мы безмерно благодарны вам, — произнес Паррот, вставая, — но сейчас вы уж ничем не можете помочь. Поезжайте к себе, отдохните. Мы еще встретимся, господин граф.

— Если бы я был уверен, что он католик, то заказал бы молебен об исцелении.

— Вряд ли он католик, — заметил Маликульмульк. — Мне вообще кажется, что он русский…

— В самом деле, помолитесь за него, господин граф, — сказал Паррот. — Мы не так крепки в вере, как вы, аристократы, изучение наук сбивает нас с пути истинного.

При этом физик пристально смотрел графу в глаза, и Маликульмульку показалось, что этот взгляд имеет физическую силу, иначе отчего бы граф отступил на шаг назад?

— Хорошо, господа. Господин Крылов знает, где меня искать. Честь имею откланяться.

С тем он вышел.

— Что вы имеете против него, Георг Фридрих? — обеспокоенно спросил Гриндель.

— Пока — ничего. Но, по-моему, он не обрадовался, узнав, что фон Гомберг жив. Разве это не уважительная причина?

— Ничего удивительного, если фон Гомберг — любовник его жены, — заметил Маликульмульк. — Странно было бы, если бы он пришел в восторг. Но, господа, мне нужно хотя бы ненадолго показаться в Рижском замке. Его сиятельство наверняка ищет меня по всему городу. А мне бы не хотелось, чтобы меня вели из аптеки под конвоем…

— Побудьте тут еще с четверть часа, — не то попросил, не то приказал Паррот. — Посидите у постели, пока Давид Иероним пришлет вам на смену мальчика. Я сам поговорю с герром Струве… Пойдем, любезный друг.

Маликульмульк остался. Часов у него не было, когда завершится четверть часа — он не знал. Оставалось только глядеть на мраморное лицо и молить Бога, чтобы пришел человек, больше смыслящий во врачевании.

Вдруг кавалер Андре открыл глаза и попытался приподнять голову.

— Пить, — внятно произнес он по-русски.

— Сейчас! — Маликульмульк стал хвататься за стаканы, не понимая, что в них за жидкости и отвары.

Наконец выбрал самую прозрачную и, придерживая голову фон Гомберга, выпоил ему немного, почти не пролив на одеяло.

— Вы — Крылов, — сказал фон Гомберг.

— Да, помните, мы встретились на Родниковой улице?

— Будь она проклята… Крылов, я умираю…

— Нет, вам тут не дадут помереть. Я вас в лучшую аптеку Риги привез, сейчас пошлют за хорошим доктором.

— Найдите Мея.

— Найду, не извольте беспокоиться.

— Скажите Мею — и он вслед за мной отправится…

— Скажу, конечно, скажу! Вы не беспокойтесь, выпейте-ка лучше…

— Он думает, ему достанутся бриллианты… Черта лысого они ему достанутся! Он их долго выслеживал, я знаю… Бохуму не достались, и ему не достанутся…

Маликульмульк вспомнил странный домысел Паррота о том, что в дело замешано ожерелье французской королевы. Видно, физик был прав, и бедная графиня де Гаше, зная тайну клада Калиостро, скрывалась от охотников выпытать у нее эту тайну. А если она кому-то расскажет, где хранятся камни из ожерелья, то подпишет себе смертный приговор.

— Не достанутся, успокойтесь, графиня не так глупа. Стало быть, фон Бохум не карточный шулер? Он приехал в «Иерусалим» в погоне за бриллиантами?

— Да. Она подстроила, чтобы он всех обыграл. И все были на него злы… Она ловка… Найдите ее, расскажите… Она знала, что Мей захочет от него избавиться… предупреждала…

— Какого черта вы связались с этими людьми? — гневно спросил Маликульмульк.

— Мей от нее не отстанет… Напишите явочную в полицию… Он заплатит… — шептал фон Гомберг по-русски. — Пусть за все заплатит…

— Ради Бога, помолчите, — приказал Маликульмульк, и тут дверь приоткрылась, заглянул граф де Гаше.

— Господин Крылов, за вами пришли из замка, — сказал он по-французски. — Его сиятельство изволит беспокоиться…

— Так я и знал! — воскликнул Маликульмульк, вскакивая со стула. — Выздоравливайте! Я вечером вернусь! Храни вас Бог!

Он кинулся к двери, оказался на пятачке перед узкой лестницей, едва не полетел вниз, удержался за столб, подпиравший уходившие вверх и вниз ступени. Наверху был третий этаж, похожий на французскую мансарду, выше — чердак, на чердаке — «сонные подушки»…

Причудливая мысль, куда более стремительная, чем если бы ей пришлось соединять явления в их правильной последовательности, перескочила с «сонных подушек», через спящего на них графа — и остановилась перед спокойным твердым взглядом Паррота.

Маликульмульк развернулся, в два шага оказался перед дверью комнатки, рванул ее на себя — и по-медвежьи ловко облапил склонившегося над постелью графа, прижимая его локти к бокам и оттаскивая прочь от фон Гомберга.

Граф молча дергался, но не выдирался из объятия — цель его Маликульмульк понял, ощутив боль в правой ляжке. Тогда он, не зная, что тут еще можно сделать, закричал. При всей своей силище, он не любил и не умел драться.

На пороге появился маленький Карл Готлиб — и уж он-то завопил, призывая хозяина так, что стекла зазвенели.

Граф затоптался на месте, наступил Маликульмульку на ногу, оба едва не упали. А по лестнице уже взбегал Давид Иероним, за ним — Паррот. Гриндель оказался в комнате первый, схватил со спинки кровати влажное полотенце, стал ловить руки графа, чтобы связать их.

— Отойдите! — приказал ему Паррот по-немецки. — Отпустите его, Крылов. Он ничего не сделает.

— Вы сошли с ума! — наконец закричал граф. — Вам уже всюду мерещится какая-то дьявольщина! Я ничего плохого не сделал!

— Вы меня ударили чем-то острым, — возразил Маликульмульк.

— Чем? У меня нет ничего острого! Вот, глядите!

Он показал пустые руки и устремился к открытой двери.

Дорогу ему заступил Паррот, приказав по-французски: «Стоять!»

— Клянусь вам, он меня чем-то ударил, вот же и кровь, — сказал Маликульмульк жалобно, показывая два влажных красных пальца.

Давид Иероним, сообразив, в чем дело, опустился на колени, заглянул под кровать и вытащил оттуда небольшой тонкий нож с костяной рукоятью.

— Стоять, — негромко повторил Паррот. — Давид Иероним, как там наш пациент?