Ученица Калиостро - Страница 69

— Послушай, Терентий, шутки в сторону, мне очень важно знать, где именно ты побывал с господской каретой, — сказал Маликульмульк. — Я тебя не выдам, ты лишь скажи, где оставлял ее на Романовке и на Мельничной.

— Не был я ни на Романовке, ни на Мельничной! — сразу отрубил кучер. — Обижаете, а я ли не всей душой… Гляжу на вас — вот как Бог свят… И, стало быть, кто ж еще? А некому! И про все молчу, как рыба! А не то чтобы как другие! А всей душой!

Терентий сам себя отлично понимал, а вот Маликульмульку было не до загадок.

— Был ты и на Романовке, и на Мельничной. А будешь упираться — князю расскажу. И что из этого выйдет?

— Не по-божески это! Грех! — воскликнул Терентий. — И не был! И не видал!

— А мертвое тело к тебе с Луны свалилось?

— С Луны! — подтвердил Терентий.

— Да пойми ж ты, от твоего ответа человеческая жизнь, может, зависит! Или ты не православный? Во Христа не веруешь?

— Православный! — отвечал Терентий. — А только не был нигде! И грешно вам! Я-то за вас — каменной стеной! А вы-то не цените! А кто бы еще? С одними дровами наломаешься! И всей душой, а мне за мое добро? Да я ж еще и лишнего слова не сказал! Я ль за вас не болею?!

Маликульмульк понял, что стенка непрошибаема, но кое-что показалось ему странным.

— Дров я от тебя не просил. Это ты сам выдумал. А что это еще за лишние слова?

— А то вы не знаете? Все под Богом ходим. Ваше дело такое — барское, — загадочно отвечал Терентий. — А только я — как могила! А вам и невдомек! И цены мне не знаете, а я… Эх, да что говорить… Где тут мои гвоздики?

Маликульмульк до сей поры мало задумывался о сплетнях и слухах, распускаемых голицынской дворней, но после обвинения в пьянстве поумнел.

— Терентий! — воскликнул он.

— А что Терентий?! Терентий-то знает, да молчит! Не его собачье дело! Ишь, дровами не угодил, ничем вам не угодить! А я всей душой! Бог-то — он сверху все видит! А не надо было! Сказать надо было ее сиятельству про все! А я-то, дурень, молчал… жалел вас, жалел…

— Про что ты молчал?

— Что знаете! Про Фроську… Ага, теперь-то догадались?!

— Догадался, — подтвердил Маликульмульк. — Стало быть, это ты видел, как Фроська ко мне бегает?

— Да я ж никому ни слова! Бегает — да и пусть себе бегает, не мое дело! — провозгласил Терентий. — Один только я знаю, никто более!

— Один ты знаешь? Ну, понятно.

Маликульмульк сердился редко, даже когда проигрывал большие деньги, бывал спокоен и благодушен: деньги пришли, деньги ушли, потом опять заявятся. Но тут он возмутился не на шутку — если Терентий единственный видел женщину, что пробиралась в башню, и никому не сказал, откуда ж это знает вся дворня? Нужно наконец поставить предел кучеровым проказам. Но сейчас голова была занята иным.

— Так не скажешь, где бывал с каретой?

— Нигде не бывал!

Маликульмульк повернулся и пошел прочь. Терентий вздохнул с облегчением. Косолапый Жанно, занятый какими-то барскими глупостями, побуянит и перестанет, а сказать правду про странствия с экипажем — значит, навлечь на себя еще более основательные неприятности. Княгиня может сгоряча и в деревню сослать — сиди там на печи, сожалей о рухнувшей карьере!..

— Чертов кучер, — сказал Маликульмульк графу де Гаше, войдя в обеденный зал «Петербурга». — Молчит, дурак! И как же теперь быть?

— Поешьте, сударь, еда имеет свойство успокаивать, — посоветовал граф. — Посидите, выпейте хорошего вина, выкурите трубку. Четверть часа ничего не изменят.

— Чертов кучер… — повторил Маликульмульк.

Он понял, что Терентий проведал о гостевании Тараторки, но не догадался, что это просто шалости своенравной воспитанницы. А если княгиня, которая не любит амуров в собственной дворне, начнет дознаваться — чего доброго, окажется, что еще кто-то что-то заметил. Неприятность выйдет куда как похуже, чем если бы и впрямь Фроська в башне переночевала. Машу-то берегут — дворянское дитя, любимица…

Но сперва нужно было как-то отыскать Анну Дивову.

Маликульмульк вздохнул. Жизнь была слишком сложна для ленивого философа из башни, да и слишком буйна тоже: в сломанной лестнице сегодня застрял, в могилу провалился… Бредовый какой-то сон, Вольтер и Мерсье подобного не испытывали…

— Герр Крылов! — услышал он и поднял голову.

Возле стола стояли Гриндель и Паррот.

— Садитесь, господа, — уныло сказал он по-немецки. — Заказывайте что-нибудь.

— Что-то случилось? — спросил Давид Иероним.

— Случилось, что треклятый кучер не хочет говорить, где именно он оставлял карету. А графиня де Гаше имеет какое-то отношение к убитой горничной! И как теперь быть — я не знаю… Да, господа, у меня для вас сюрприз, — сказал Маликульмульк голосом, каким обычно извещают о времени и месте похорон. — Позвольте представить вам нашего друга, графа де Гаше. Пусть господин граф расскажет, как сегодня выбрался из могилы…

После чего он позвал кельнера и стал выбирать себе блюдо посытнее. Паррот и Гриндель заговорили с графом, но тихо — чтобы не отвлекать Маликульмулька. Наконец он остановился на стерляди в желе и миногах, тоже в желе, это местное кушанье он еще не успел хорошенько распробовать. Того и другого взял, разумеется, по две порции и, съев, почувствовал, что мировая скорбь отступила.

Подняв взор от пустой тарелки, он увидел строгие глаза Паррота.

— Вы сейчас поедете на Родниковую и постараетесь найти госпожу фон Ливен, — сказал Паррот по-французски. — Если это к ней побежала ваша несчастная горничная, как вы рассказывали, то она может знать и о дальнейших приключениях этой особы. И попросите кого-нибудь, чтобы вас хорошенько почистили.

В последних словах чувствовалась брезгливость, но Маликульмульк уже привык, что Паррот его не жалует.

— Благодарю, — кивнул он. — Вы правы. Я так прицепился к этому жалкому Терентию, что совершенно забыл про Эмилию фон Ливен…

— Поезжайте, а граф останется с нами.

— Позвольте мне сопровождать господина Крылова, — сказал граф де Гаше. — Все-таки я тут лицо заинтересованное.

— Дело ваше, господин граф, но если вас увидит супруга ваша, то возможны всякие сюрпризы, — ледяным тоном отвечал Паррот. — Простите, но я не аристократ, даже не аристократ духа, и подхожу к этому делу как к научному опыту, а в нем ваша персона — нежелательный компонент и даже катализатор.

— Отправляйтесь сами, господин Крылов, — произнес Давид Иероним, как-то подозрительно щуря левый глаз. — Георг Фридрих прав… в таких случаях он обычно бывает прав…

— Хорошо, господа. Разобравшись, что к чему, я приеду в аптеку — если вы, господин Паррот, не возражаете, — с тем Маликульмульк встал и, оставив деньги для кельнера, пошел прочь.

Ему не понравилось, как физик взял власть в свои руки, хотя… хотя Гриндель что-то хотел объяснить… на что-то он намекал…

Только выезжая из городских ворот, Маликульмульк вспомнил: Давид Иероним рассказывал, что у его товарища чутье на все сомнительное и недостойное. Стало быть, Парроту не понравился граф де Гаше. Ну, этому господину не угодить, и есть ли в природе человек, который бы ему нравился? Гриндель разве что — так Гриндель на самом деле большое дитя с занятными химическими игрушками, талантливое дитя, о котором заботятся старшие, чтобы он еще долго не знал иных хлопот, кроме колб, реторт, спиртовок и свеклы разнообразных сортов для своего желтого сахара.

Что же показалось Парроту сомнительным в графе де Гаше? Они и проговорили-то меньше получаса. Если граф рассказал то же самое, что в могиле на госпитальном кладбище, то к чему же тут придрался физик? Сам Маликульмульк хотел бы прояснить два вопроса — о знакомстве графини с Калиостро и о ее приданом. Можно взять невесту-бесприданницу, если это девица ангельской красоты. Но графине было уже более тридцати, и красавицей ее никто не назвал бы. Может, граф стыдился признаться, что она ему ловко заморочила голову? Ведь он мог выбирать — у дворян, бежавших от якобинского террора за границу, наверняка имелись дочки на выданье, да в немалом количестве. В том, что он выбрал не юную прелестницу, а Мартышку, крылась какая-то загадка — видимо, так же рассуждал и Паррот.