Ученица Калиостро - Страница 45

Вот тут Маликульмульк едва не прихлопнул себе рот ладонью, потому что оттуда готов был выскочить вопрос:

— Вы — графиня де Гаше?

Прежде всего, он отдал должное Давиду Иерониму — химик, избалованный хорошим отношением к себе решительно всех, имел неожиданно острое чутье, он угадал в этой даме мошенницу.

И тут же лицо, похорошевшее от волнения, с которым графиня произносила свою трогательную речь, сделалось таким, каким его увидел бы трезвый наблюдатель: худым, продолговатым, большеротым. И немолодым…

Но она опять заговорила. Она нежно упрекнула хозяйку дома: дело ведь не только в сословном долге, дружеское сочувствие она ценит более всех подвигов, а в этом доме сочувствие окружает несчастную изгнанницу, как аромат царственных цветов в саду — скромного мотылька…

Маликульмульк слушал и все яснее понимал: тут какая-то чертовщина. Женщина изумительно наловчилась пользоваться своим голосом, он проникает до самых глубин души, он очаровывает… и он, кажется, уже знаком… только тогда в нем совершенно не было очарования… Вот строгость, упрямство и своеволие — были!..

Да, это она пробиралась к дому на Родниковой улице по темным тропинкам, меж хлевом и курятником, одновременно споря со своим молодым кавалером. Но если эта дама — графиня де Гаше, то кто же тогда высокая и тонкая особа с мордочкой мопса?

— Госпожа де Витте совершенно права, — сказал Маликульмульк, — здесь вам, сударыня, все рады.

Он слушал дамский разговор вполуха, вставлял какие-то необязательные слова, а сам вспоминал, вспоминал…

Графиня де Гаше, Иоганн Мей, Леонард Теофраст фон Димшиц… Леонард? Где-то уже попадалось это имя… Еще — Андреас фон Гомберг и Эмилия фон Ливен. Неужто та дама — Эмилия? Леонард, скрипка… Фон Дишлер?.. Стало быть, большая часть игроцкой компании в сборе и угнездилась на Родниковой улице.

И кто же из пятерых отравил бедного фон Бохума? И велика ли была та сумма, из-за которой он погиб?

Возник еще один вопрос: как мог мужчина, женатый на Анне Дмитриевне, заводить амуры с мадам де Гаше? Михайле Дивову вряд ли было более тридцати; коли так уж захотелось изменить супруге, мог сыскать и чего получше, чем эта тощенькая, шустренькая, широко разевающая рот, отчаянно машущая белыми своими ручками — единственным, чем еще могла как-то пленить кавалера… Мартышка!..

Вот кому дали прозвище уличные ребятишки.

Значит, придется ухаживать за Мартышкой. Придется делать вид, будто веришь в ее графский титул. Лишь бы она поняла, что Господь послал ей простака с туго набитым кошельком. Вот он, дар Фортуны!

Главное, внимательно следить за угощением, которое выставят на стол после удачной для новичка игры. И расспросить Гринделя о приметах отравленной пищи. Что там он говорил о крупинках, похожих на крошечные осколки белого фарфора?

Тут только Маликульмульк вспомнил, что рассказывал Давид Иероним о графине. Называет себя ученицей Калиостро, открыто называет, не боясь, что ее разоблачат. Обещает провести некие опыты. Пользуется тем, что госпожа фон Витте самолично знала «гишпанского полковника», не раз беседовала с ним, сохранила наилучшие воспоминания… как сие возможно, что ее не изловили на вранье? Ведь фрау фон Витте наверняка спрашивала ее о подробностях, связанных с Калиостро, и осталась удовлетворена ответами. Неужто и впрямь Мартышка была приятельницей великого шарлатана Калифалкжерстона? Тем хуже для нее — в приличном обществе это скверная рекомендация.

Меж тем молодежь пожелала танцевать, составились пары — Доротея Августа с Францем Генрихом, Гриндель с хорошенькой черноволосой девицей. А какие танцы без скрипки? Маликульмульк радостно ухватился за возможность ненадолго отделаться от графини де Гаше. Он знал очень милый экосез, модный, размером в две четверти, именно то, что должно понравиться молодежи. Фрау фон Витте могла быть довольна — начальник генерал-губернаторской канцелярии без отговорок заменил наемного музыканта. На это она, скорее всего, и рассчитывала. Танец — наилучшая ловушка для женихов, и не зря же она решила остаться на зиму в Риге; еще полдюжины танцевальных вечеров, и дело будет решено. А у нее, сказывали, еще две девицы на выданье.

Водя смычком по струнам привычной рукой, Маликульмульк поглядывал по сторонам — и поймал-таки взор графини де Гаше. Мартышка не сводила с него глаз и, видя, что он тоже на нее глядит, вдруг поднесла к лицу платочек — словно бы смахнуть невольную слезу.

Маликульмульк не обольщался насчет привлекательности Косолапого Жанно. Одно то, как он, играя, притоптывал ногой, сам себе задавая такт, и бессознательно проделывал нечто вроде танцевальных па, вызывало у младших Голицыных хохот, и даже Варвара Васильевна как-то сравнила его с плясовым медведем на ярмарке; сравнила, не желая обидеть, просто сказала правду. Если бы Мартышка улыбнулась — оно бы и понятно, а платочек? Не хочет ли она из чрезмерной деликатности скрыть смех?

Когда танцоры угомонились, Маликульмульк вынужден был вернуться к графине де Гаше. Она все еще сидела рядом с пожилой дамой, но вместо фрау де Витте на кресле поместился какой-то кавалер, знающий по-французски сотни две слов, не более, но отважно устремившийся в светскую беседу. Фрау де Витте стояла в отдалении с гостями и не столько развлекала их разговором, сколько прислушивалась к кавалеру. Маликульмульк, поймав ее веселый взгляд, не дошел до графини трех шагов, а повернул к хозяйке дома.

— Настоящий рижанин, — сказала фрау фон Витте, незаметно указывая на кавалера. — Полагает, будто немецкого языка ему довольно для светской жизни. Это логика здешнего айнвонера, рижского мещанина, — простому обывателю языки ни к чему. Не то, что у нас в Митаве. Митава, а не Рига, должна бы по праву быть главным городом в Лифляндии. У нас меньше купцов и магистрат не держится за привычки пятисотлетней давности. И герцогский дворец куда красивее Рижского замка. Я уж не говорю о планировке города — у нас таких кривых и узких улиц не найдешь. У нас, господин Крылов, есть и красивый православный храм.

— При первой возможности побываю в Митаве, — пообещал Маликульмульк.

— Вам понравятся наши молодые дворяне, вы разом заведете себе множество друзей. Они совершенно не похожи на здешних остзейцев ни правилами своими, ни радушием. Курляндцы — рыцари, они мне напоминают скорее отважных и великодушных польских дворян старой закалки. Торгашей они презирают… — тут фрау фон Витте кинула взор в сторону Доротеи Августы, весело болтавшей с будущим женихом и, немного помрачнев, перевела разговор на иную тему: — Не знаете ли вы, намерена госпожа княгиня бывать на балах в здешнем Дворянском собрании? Они, конечно, не так хороши, как в Санкт-Петербурге, но на Рождество город приглашает лучших музыкантов и певцов, можно отлично развлечься.

— Я расскажу об этом госпоже княгине, — отвечал Маликульмульк, уже чувствуя себя неловко, поскольку графиня де Гаше не сводила с него глаз.

Он не знал, как красиво покинуть хозяйку дома, а взгляд Мартышки вызывал раздражение — как будто его этим взглядом тянули в постель к некрасивой, но чрезмерно темпераментной даме.

Выручил Давид Иероним, подошел с черненькой танцоркой, которой непременно нужно было, чтобы фрау де Витте разрешила какой-то смешной спор. Маликульмульк отступил в сторону и, собравшись с духом, направился к кушетке.

Мартышка, видно, была опытной кокеткой. Модное узкое платье позволяло, натянув ткань, обрисовать округлое колено, а она еще и ножку выставила, и как-то особенно грудью вперед подалась. Смотреть, как немолодая женщина производит все эти маневры, Маликульмульку было неприятно — словно бы ожила страница из «Почты духов».

— Если бы я знала, какое потрясение ждет меня в этот вечер, я не пришла бы, — сказала графиня де Гаше. — Простите меня… и побудьте со мной немного!.. Это — последняя радость, которая мне еще осталась…

В голосе звучала неподдельная скорбь.

— Как вам будет угодно, сударыня.

А что тут еще ответишь?

— К счастью, я уже в том печальном возрасте, когда можно сказать кавалеру «Побудьте со мной», и он не вообразит себе сразу амурного приключения.