Ученица Калиостро - Страница 32
Больше всего Маликульмулька теперь заботило, как познакомиться с мопсовидной дамой. Давно уже не думал он о таких вещах! Если действовать, как в комедии, то не обойтись без почтенной Минодоры Пантелеевны. Но что-то мешает к ней обратиться. А что?
Конечно, она не явится в гостиную к даме-мопсу, она будет действовать иначе — сойдется с горничной, с кухаркой. Но ведь у нее одни амуры на уме. Как бы чего не натворила…
Поход в анатомический театр Маликульмульк совершил в обеденное время — Рижская крепость была настолько мала, что до Конвента Ниенштедта на углу Кузнечной и Ткацкой, расстояние немногим менее версты, он дошел от замка за одиннадцать или двенадцать минут, сделав тысячу триста двадцать шесть шагов. Возвращаясь обратно, он был в недоумении: сможет ли сесть за стол после такого зрелища?
Чем ближе к замку — тем громче заявлял Косолапый Жанно, что зрелище ему не помеха. И, поскольку удалось покинуть канцелярию чуть ли не на полчаса раньше срока, то можно успеть за княжеский стол. Сегодня к обеду главное блюдо — сиг с яйцами. Ради него можно и ускорить шаг.
Обед с покровителями нужен был и еще по одной причине — замолвить словечко за Дивовых. И не столько князю, сколько княгине. Теперь в моде сентиментальность господина Карамзина — вот пусть и вообразит себе окошко с бледным профилем, склоненным над обрывками галуна. Пусть пожалеет бедную Анну!
«Нужно убедиться, что Анна в полной безопасности, — вот какая мысль возникла у Маликульмулька. — Убедиться — и лишь тогда начинать свою военную кампанию».
Все-таки муж Анны, записной игрок, пропал без вести — и одному Богу ведомо, жив или нет. А игроцкая шайка наверняка что-то об этом деле знает, и вряд ли приятное для себя, скорее наоборот, потому и вьет петли вокруг госпожи Дивовой. Сперва избыть эту заботу, чтобы суета вокруг дивовской невестки не помешала Большой Игре.
При нужде Маликульмульк был хорошим дипломатом. Сперва он выпустил на сцену Косолапого Жанно, в очередной раз поразившего всех феноменальной вместимостью своего желудка. Затем Ивана Андреевича, который, испросив у дам позволения говорить о скучных канцелярских делах, за десертом поведал о бедной Анне, сидящей у окошка с бесконечным галуном — за это время можно было распороть его полсотни сажен, не меньше!
— Место скверное, медам, неподходящее место для дамы из благородного сословия. Под окнами слоняются всякие подозрительные господчики, подсылают к ней старух, — скорбно излагал он собственные свои похождения. — Она оказалась в оскорбительном для себя состоянии, а Петр Михайлович не может защитить ее по самой простой причине — она побоится рассказать ему про все домогательства, чтобы старик, устремившись на помощь, сам не попал в беду. Да еще двое мальчиков, воспитанных в холе, предназначенных для службы в гвардии. И сейчас эти дети бегают по улицам в обществе неотесанных мальчишек, играют в грязи, может статься, уже отбились от рук. Ваше сиятельство, Варвара Васильевна, я человек грубый, тяжеловесный — и то едва ль не слеза прошибает…
— Не сам ли ты вздумал подбивать под вдовушку клинья, братец? — осведомился князь, щуря хитрый левый глаз.
— Так даже то неведомо, вдовушка ли. Варвара Васильевна, вас одну лишь его сиятельство послушает! Чем скорее госпожа Дивова переедет в Цитадель, тем лучше для всех. Туда-то прощелыги не сунутся. А сейчас она — прямой соблазн для разного рода мошенников и мазуриков.
— Чего же им от нее нужно, коли она бедна? — спросила Тараторка.
Маликульмульк опешил. Девочка так блеснула чрезмерной для пятнадцати лет невинностью, что все застольные разговоры разом смолкли. Княгиня метнула в сторону Маликульмулька огненный взгляд все еще ярких и живых глаз — вот волосы ее, рыжая грива норовистой кобылки, уже с годами малость потускнели. А чего метать взоры, сама воспитала девицу в незнании простых вещей, сама так берегла ее нравственность, что через год впору замуж отдавать, а у невесты одни ручные птички на уме. Маликульмульк тут же обернулся Косолапым Жанно, озабоченным лишь тем, чтобы его не обнесли сладким воздушным пирогом с малиновым вареньем.
Тараторка поняла, что сморозила какую-то глупость. И, когда старшие неловко перевели беседу на иную тему, задавать вопросов не стала. Зная ее бойкий и непоседливый характер, можно было ожидать каких-то эскапад.
Вечером, посетив герра Липке и справившись со всеми грамматическими выкрутасами баллады «Ивиковы журавли», Маликульмульк пошел в аптеку Слона. Там он узнал, что почтенная фрау фон Витте плохо себя чувствует, но надеется, что через три-четыре дня друзья (включая Давида Иеронима) смогут ее навестить. Происхождение химика наверняка было ей известно, однако когда имеешь в доме трех девиц на выданье, а приданого для них немного, то всякий наследник солидного состояния — уже милый и желанный жених. И рыцарская древность рода фон Витте может облагородить тех, кто хоть каким-то боком пристегнулся к роду, на много поколений вперед.
Поход в «Лондон» также не состоялся — Гриндель был занят аптечными делами. Погода к походу в Петербуржское предместье не располагала, да и стемнело. Так что Маликульмульк вернулся в Рижский замок, не солоно хлебавши. Хорошо хоть успел к ужину, а потом был завербован третьим игроком в ломбер.
За игрой княгиня изволила намекнуть, что его ждет великолепный сюрприз.
Сюрприз этот был — печка в башне, которую за время его отсутствия кое-как наладили и истопили на совесть. Маликульмульк поднялся в свою обитель волшебника и философа, отворил дверь — и блаженно заулыбался. В комнате было не то что тепло, а даже жарко.
Кроме того, Варвара Васильевна велела втащить и установить в простенке между окнами шкаф, чтобы одежда и книги не валялись где попало, а хоть как-то прятались от посторонних глаз. Видимо, кто-то из дворни донес ей про беспорядок в башне.
Не ожидая никаких визитеров, Маликульмульк… нет, пожалуй, Косолапый Жанно быстро разделся донага. Он любил ходить, читать и даже играть на скрипке в натуральном виде. Удовольствие это можно было испытать лишь в одиночестве.
Должно быть, ему действительно стоило родиться медведем, лесным философом. Но если есть возможность голышом развалиться на кровати и взять с собой туда кулек с перечным печеньем фунта на полтора вместе с маленьким изящным томиком стихов Дмитриева — то чего же еще желать! Того разве, чтобы печенье не осыпалось на одеяло и простыни. Но сие было бы уже чудом — так что придется мириться с крошками…
Он даже не читал, он привольно раскинулся с книжкой в руке и наслаждался, как огромный и ленивый зверь на солнцепеке. Поэтому и стук в дверь не сразу осознал.
— Иван Андреич! — позвал тоненький голосок. — Можно к вам? Это я, Маша!
У Маликульмулька для уединения в холодной башне был изрядный полосатый архалук, плотный и стеганый. Если его расстелить — вышло бы поболее квадратной сажени. Сейчас он висел на спинке кресла. Вскочив и запутавшись в его рукавах, философ закричал, что не одет. Куда-то запропастился нарядный пояс, подаренный княгиней. Куда-то подевались домашние пантуфли. Запахивая полу, Маликульмульк босиком устремился к двери.
Маша вошла, чувствуя себя очень неловко.
— Добро пожаловать, Тараторка, — Маликульмульк указал ей на стул, а сам по привычке шлепнулся в уютное свое кресло.
— Так вот как вы тут устроились, — сказала Маша, садясь. И сразу приступила к делу: — Иван Андреич, что я сегодня сказала не так?
— Оставь беспокойство, Тараторка, — отвечал Маликульмульк, ерзая в кресле и стараясь поболее запахнуться в архалук, чтобы не вершка голого тела не светилось. — Просто старшие больше знали про эту историю, а ты не знала ничего. Тебе и не надо было знать.
— Отчего? Отчего от меня все скрывают? Я давно не дитя! Это только кажется, будто я дитя! — заговорила девочка бурно и страстно. — Я люблю птиц — и что же? Вон тетушка Марья Никаноровна своего попугая любит — и что, она дитя? Да ей восемьдесят шесть лет! Это потому, что я маленькая, ниже всех, я вровень только с Сашей, а Павлуша уж выше меня. Ну, так что же?