Учебник житейской науки (СИ) - Страница 31

Мужчина почти погрузился в глубокий сон, но тут же распахнул глаза, прислушиваясь. Дождь шумел за окном, гром гремел так, что особняк содрогался от фундамента до флигелей, но чего-то в этих звуках не хватало. Вслушиваясь всё напряжённее, прижимаясь к прохладному телу графа, охотник понял, чего ему не хватает – дыхания Рудольфа. Его едва слышного посапывания над ухом.

– Рудольф? – ласково окликнул мужчина, всё ещё надеясь, что это просто летаргия или кататония, какая случается у древних существ. – Мой граф?

Молчанье было ему ответом. Ледяной ужас, сковывающий всё его естество, почти добрался до его горла, но здравомыслие отступило в сторону, дав волю безумию и вере. Сев в кровати, отчего рука графа безвольно сползла с тела Гастона, мужчина принялся трясти Рудольфа, но голова того лишь мотнулась из стороны в сторону, как у сломанной куклы. Губы его разомкнулись, а изо рта хлынула кровь. Гнилая, тёмная, она, казалось, была способна прожечь дыру на теле Гастона, но этого не произошло. Рудольф захлебнулся в собственной крови, хотя и пытался разбудить Гастона, но его сил хватило только на то, чтобы уложить руку ему на талию. Даже губы, сведённые судорогой он не смог разжать!

– Рудольф?.. – из последних сил позвал Гастон, чувствуя, что внутри что-то оборвалось или сломалось. С совершенно характерным звуком. Внутри него сломался тот стержень, что ещё позволял ему жить. Взгляд замер на губах любовника, остекленел. Внутри, где сначала была пустота, стал образовываться жгучий ком, что лавой поднимался выше, обжигая, изничтожая. – Рудольф!

Вопль, полный отчаяния и боли обезумевшего от горя существа сотряс особняк. На миг показалось, что затих даже дождь, а затем полил с новой силой, пока Гастон, подвывая и порыкивая, прижимал к себе холодное, безвольное тело возлюбленного, то и дело вновь срываясь на вопли. Его словно бы резали на живую, раздирая мясо, мышцы, заставляя кости ломаться, а кровь течь бурной рекой. Сердце его судорожно сжималось в груди до состояния грецкого ореха и тут же принималось бешено биться в рёбра, причиняя боль, какой не бывает в аду. Мысли путались, а безумная надежда всё ещё теплилась внутри Гастона. Вспоров когтем собственное запястье, мужчина позволил крови струями литься в рот Рудольфа, но тот только безвольно повис на его второй руке, запрокинув назад голову. Кровь охотника потекла по его лицу, выливаясь изо рта, лишь больше уродуя его. Хотя, казалось, даже сейчас столь идеальное существо не могло изуродовать что-либо. Спокойное, едва ли не одухотворённое лицо с разводами крови, в обрамлении тёмных волос, казалось, принадлежало спящему божеству, а не мёртвому Зверю.

– Рудольф! – снова заорал мужчина, пытаясь докричаться до графа, снова тряхнув его, но его голова вновь лишь мотнулась из стороны в сторону, да волосы пуще прежнего растрепались.

На вопль прибежали Аннет и Леон, но мужчина этого не заметил – он был погружён в пучину горя и безумия, где когти боли разрывали его душу на мелкие части, отравляя всё его существование, которое в один миг стало бесполезным. Он не смог. Он не справился. Рудольф!

– Мой Руд!.. – выл, как ему казалось, про себя мужчина, прижимая безвольное тело к себе и не желая его отпускать. – Проснись! Молю, проснись, Руд!

Леон замер, глядя то на разодранного брата, чьё горло было вскрыто острейшими когтями, а спина так и вовсе превратилась в кровавое месиво, то на мёртвого Рудольфа в объятиях явно обезумевшего охотника. Прежде легкомысленно-развратный юноша вмиг заменил собой Вивьена, метнувшись вперёд и став отдирать Гастона от трупа графа:

– Он не проснётся, Гастон. Он мёртв!

– Не трогай, Рудольфа! – заорал мужчина, срываясь на хриплое, гулкое рычание с прибулькиванием. Глаза его стали мутными, тёмными от горя, он в единое мгновение стал напоминать Рудольфа перед смертью – бледный, со впалыми щеками, тенями под глазами, как после трёх суток без сна, едва ли не чёрные разводы сосудов под кожей так и извили его тело. – Он спит! И не хочет просыпаться! Видишь, он улыбается?! Он хочет, чтобы я продолжил!

– Гастон! – крикнул Леон, пытаясь докричаться до окончательно рехнувшегося от горя оборотня. – Он мёртв!

– Иди прочь, мерзкая шлюха! – взревел Гастон, отодвигаясь вместе с возлюбленным подальше от беловолосого прелестника.

От последних слов мужчины юноша недовольно скривил губы и невольно отшатнулся, поняв, насколько это всё же неприятно и мерзко.

На все просьбы и приказы Аннет и Леона отдать им тело Рудольфа, даже когда его окружали вместе со слугами, он держал отпор до последнего, не смыкая глаз и всё больше доводя себя до белого каления, крича и пытаясь заставить графа проснуться. Дождь лил уже третий день, третий день покои покойного графа и его сошедшего с ума возлюбленного были заперты изнутри, оттуда доносился скулёж Гастона, его мольбы, крики, плач.

Но внезапно пришло осознание. Холодное и ясное. Такое, какого не бывает у здоровых, нормальных людей.

– Я виноват в его смерти. – прохрипел Гастон, глядя на тело оборотня в своих руках. Он чувствовал прискорбный запах, который говорил о том, что трупы начали разлагаться, но не это его привело в сознание. Он слышал голос. Навязчивый, злобный, мерзкий, но такой знакомый! Кажется, это был Вивьен. Он зудил над ухом, говоря, что во всём виноват он, Гастон – рано обрадовался! Не уследил! Посмел расслабиться, когда Рудольфу было плохо! И он должен понести за это наказание.

Жизнь для Гастона в один миг потеряла смысл – любимый был мёртв. Он это понимал. Но винил во всём только и только себя. За то, что посмел выпить соки из Рудольфа. За то, что сам остался жив, а его любимый сейчас неизвестно где, один. Он ведь так боялся одиночества! Так боялся с ним встретиться вновь! Коснувшись дрожащими губами прикрытых век графа, Гастон сдавленно захрипел, не в силах выдавить из себя ещё хоть один полноценный звук. «Ты не один, любимый. Скоро будешь не один!» – пообещал мужчина, не переставая целовать любимое лицо мёртвого графа. Глаза жгло, а по щекам катились такие непривычные, горячие, живые слёзы. Это был, пожалуй, один раз, когда охотник позволял себе стать слабым перед лицом этого «чёртового графишки».

С трудом соскользнув с кровати, охотник на дрожащих от слабости ногах прошёл к окну и единым ударом разбил его, тут же принимаясь искать осколок покрупнее. Боли не было. Апатия забрала все его ощущения, оставляя только пустоту и отчуждение. Тело. Его здесь держит только тело. Настоящее бессмертие не здесь, когда он заперт в шкуре оборотня, а там, где сейчас его любимый. Он уже избавился от этого бремени. Усевшись на груде осколков, что больно ранили, впиваясь в кожу, брюнет осторожно провёл острым стеклом по ладони. Кровь мигом полилась по бледной коже, но рана почти тут же и закрылась. Значит, надо выбирать так, чтобы наверняка. Если будет метить в сердце – не факт, что стекло не сломается, сделав ему лишь немного больно. Голова? Не пробьёт череп. А, быть может, горло?

Мужчина вяло приподнял голову, чувствуя, как порывы ветра заносят в комнату капли ливня, а высоко в небе бушует воздушный шторм. На звон стекла явились Аннет и Леон, что частенько сидели под дверью, дожидаясь, что пленник сломается и выйдет.

– Гастон, что бы ты ни делал, прекрати сейчас же! – прикрикнула Аннет, пытаясь выбить дверь, что была плотно перекрыта столом и шкафом. – Рудольфа этим не вернёшь!

– Вивьен говорит, что я виноват в его смерти. – вяло отозвался мужчина, смотря на блеск стекла в своей руке. – И я должен себя за это наказать.

Он говорил, едва ворочая языком, стараясь не упасть в обморок от истощения до того, как уничтожит эту оболочку. Эту чёртову оболочку, что служит препятствием между ним и его графом. Наконец-то! Он сможет поцеловать самую его душу, увидеть истинного Рудольфа!

– Мы ломаем дверь! – рявкнул Леон из-за дверей, который потерей брата был разочарован не меньше, но всё же нашёл в себе силы не сойти с ума от горя.