Учеба - Страница 4

Она ничуть не лучше других девиц, которые приходят в кафетерий похвастаться обручальными кольцами. Небось Розали и сама мечтает о кольце, да где ей: кто на нее, такую толстуху, позарится. Розали не красит губы только потому, что Мэри не красит. А Юну потянуло к Розали только потому, что Розали читала книгу Клемента. Какая притвора! Какая лицемерка! Розали — это ворона в чаймсовских перьях. Юна презирает себя до глубины души: эта хитрованка втирала ей очки, а она ей верила. Она поражается Чаймсам: как они могли терпеть около себя Розали, она же такая заурядная. Просто удивительно, что они не порвали с ней давным-давно. Еще одно доказательство их невероятного превосходства. Они всегда знают, чего не следует делать.

— Суть уж никак не в замужестве, — рявкает Клемент.

Юна видит, что Розали раздражает его так же, как и ее, но он топит раздражение в философствовании.

— Причина лежит не на поверхности, а в глубине. Поехать в Турцию — решение поверхностное. Выйти замуж — тоже. Тогда как самореализация требует решения, необходимого для самореализации, ты же это понимаешь, не можешь не понимать?

Юна не так уж уверена в этом.

— Но поступи я так, я не знала бы, чем заняться, — взвывает она.

— При экзистенциальной дилемме нужно не действие, а отказ от действия. Бездействие. Стаз. Думай не о том, что следует делать, а о том, чего делать не следует. Розали, да прикрути же ты звук, ничего не слышно. Я что хочу сказать, — продолжает Клемент, — прекрати смотреть на мир с точки зрения самоудовлетворения. Это — Б-жий мир, не твой.

— Видит Б-г, не мой, — говорит Розали.

Розали убавляет звук, и теперь Нанки-Пу[17] пищит, как комар; она, по-видимому, вполне незлобивая, но бесхребетная: делает что ей кто ни скажи.

— Будь это мой мир, Клемент уже давно продырявил бы его.

Юна ошеломлена. Наконец-то свежий, незамутненный взгляд! Верно, ой как верно, она занеслась, вечно думает о духовном самоудовлетворении. До чего же Клемент умный, он видит ее насквозь. При всем при том она даже несколько польщена: перед ней никогда еще не стояла экзистенциальная дилемма.

— Для меня всегда много значили карьерные соображения, — соглашается она. — Пожалуй, больше всего мне хотелось добиться признания или чего-то вроде.

— В Турции тебе его не добиться, — предостерегает ее Мэри, но теперь уже по-доброму.

— Ты найдешь там могилу, как те леворукие богини, — говорит Клемент.

Юна фыркает. Нет, они — само совершенство!

— Послушай моего совета, — говорит Розали. — Защити диссертацию, иди преподавать.

— Розали хочет сказать: будь как Розали, — говорит Клемент.

— Я все брошу, — говорит Юна, но судьбоносный момент проходит незамеченным: Мэри неожиданно хлопает себя по затылку и вопит:

— Завтрак! Клемент, как быть с завтраком? В доме хоть шаром покати.

— Поутру съезжу на велосипеде на рынок.

— Давайте, я съезжу, — предлагает Юна: ее пленяет картина — она крутит педали, перед ней корзина с продуктами. Так она может стать для них почти что своим человеком. — Я встаю очень рано.

— Вдобавок и денег ни гроша, — сокрушается Мэри. — Клементу стипендию выплачивают раз в квартал, мне — раз в месяц, но только с начала семестра. Рассчитывать, что Розали привезет окорок, мы, конечно, рассчитывали, но я все деньги потратила на тушеную фасоль с солониной.

— Ты тут ни при чем, зайка. Я же купил вино позавчера — вот на что ушли деньги. Пропади все расчеты пропадом, будем пить вино!

— За Юну Мейер, — выпевает Клемент, и Юна сияет: ее бесповоротное решение все же не прошло незамеченным. — Выпьем за Юну на пороге!

— Беды! — мурлычет Розали.

— Самореализации, — возглашает Клемент, и Юне чуть ли не стыдно от того, как ей приятно быть в центре внимания. Вино розовое, и, как кажется Юне, зарделось за нее. Мэри разливает вино по красивым бокалам и объясняет, что они произведены в Африке, там только что создана стеклодувная промышленность, поэтому, покупая их, оказываешь помощь нарождающейся экономике, ну и плюс к тому покупаешь задешево — бокалы-то вон какие красивые. И тут у них, у всех четверых, такое веселье начинается! Они включают проигрыватель, и Клемент — его всего-то разочка два-три пришлось попросить — поет комическую переделку «Дороги в Мандалей»[18] из старого фильма. Поет он что твой Нельсон Эдди[19], только остроумный. Потом он приносит гитару из ванной — там для нее отведен специальный крючок, рядом с вешалкой для полотенец, — и они поют хором «На вершине Смоки», «Бывало, завязывала фартучек туго», «Джимми Крэк-корн», «Когда холостяком я был» и много чего другого, так что к тому времени, когда Клемент расставляет раскладушку для Юны, а Мэри надевает на диванную подушку чистую наволочку для Розали, Юна счастлива как никогда, а потом и вовсе случается чудо что такое. Она до того растрогана, до того расчувствовалась, что чуть не плачет. Когда свет выключили и все угомонились, Клемент и Мэри в пижамах тихо выходят из своей спальни и целуют Юну и Розали, сначала одну, потом другую, так, словно это их любимые дети.

— Спокойной ночи, — шепчет Мэри.

— Спокойной ночи, — шепчет в ответ Юна.

— Спокойной ночи, — говорит Клемент.

— Спокойной ночи, — говорит Розали, и, хотя в темноте не видно, что она головы к ним не повернула, по ее тону понятно: Розали ничем не проймешь.

— Розали, сокровище ты мое, — воркует Клемент, — не одолжишь ли пятерку на завтрак?

— У меня денег только на обратный билет, — говорит Розали, — и, судя по голосу, довольна она собой донельзя.

Юна не сомневается, что Розали врет из зловредных соображений, кто знает каких.

— Разрешите, я одолжу, ну пожалуйста, — вмешивается Юна и вскакивает с раскладушки. — Послушай, Клемент, где вы держите велосипед? Я, как встану, все привезу.

— Так не получится, — говорит Мэри, как всегда, безапелляционно. — Продукты нужны не только на завтрак: чек Клемента придет не раньше чем через неделю.

Никто уже не понижает голос.

— Прошу вас, — говорит Юна. — Мне правда будет приятно. Я что хочу сказать — я явилась к вам незваной-непрошеной, а кому это нужно — это же дырка в голове…

— То ли дело дырка в двери, — каркает Розали.

— …а вы радушно меня приняли и вообще. Так будет только справедливо.

— Ну что ж, — сурово, прямо-таки по-отечески говорит Клемент. — Если тебе уж так хочется. Только не забудь купить яйца.

— Не забуду, — обещает Юна: ей до того не терпится провести еще день у Чаймсов, подышать одним с ними воздухом, что она долго не смыкает глаз.

В начале осени Чаймсы окончательно перебираются в Нью-Хейвен, и это облегчение для всех, и больше всех для Юны: она уже было приладилась спать на диване, но потом у нее в ногах поставили детскую кроватку. Другого места для нее не нашлось. Приморская спальня Чаймсов, хоть оттуда и открывался романтический вид на волнующееся море, всего-навсего клетушка в одно окно, туда даже комодика не втиснешь, не то что детскую кроватку. А в Нью-Хейвене они подыскали квартиру в центре, дешевую и, по сравнению с прежней, чуть ли не просторную. В ней три комнаты, в одной спальня Чаймсов, в другой кабинет Мэри, в третьей, самой удаленной от кабинета, — чтобы не мешал шум — детская. Клемент приобретает подержанную ширму и ставит ее между кроватью Юны и детской кроваткой — «чтобы оградить младенца от чужих глаз», острит он.

Мэри и рожала-то на особицу — сестры в больнице в один голос сказали, что второй такой роженицы не видели. Она управилась за час, и почти никакого беспокойства от нее не было. Мэри относит это за счет того, что она училась, как вести себя при схватках, а Клемент — он куролесит пуще обычного — смеется и говорит, что Мэри неотступно следовала трем правилам: не могу, не хочу, не стану.