Убить перевертыша - Страница 6

— Все равно эти черные — хамы.

И тут Миронов увидел характерный блеск на асфальте, как раз возле «Мерседеса». Лужица была небольшая, но если влететь в нее на скорости… И он сделал это, чуть шевельнув рулем. С удовлетворением увидел в зеркальце, как задергались черные люди, замахали руками. «Мерседес» сорвался с места и помчался следом.

— Не укатали тебя годы, — сказал Маковецкий. — Все ищешь приключений на свою задницу?

— Жадницу.

— Что?

— Соседский пацан так ее называет. Довольно-таки выразительно.

— Будет тебе выразительность, когда «Мерс» догонит.

Миронов засмеялся.

— Не догонит. Этот «жигуль» из нашего гаража. Списанный, правда, ну да все еще резвый.

Друзья помолчали. Невзрачные на вид машины для спецгаража делались по спецзаказу, двигатели на них ставились отнюдь не серийные, а такие, что при необходимости могли выдавать сверхскорости.

— А если все же догонит? Драться, что ли, будешь?

Драки никто из них не боялся. Но черные люди, разъезжающие на иномарках, не надеясь на свои кулаки, могли пустить в ход оружие. "Новые русские" считали пистолет столь же невинной принадлежностью человека, как, например, зубочистку.

— Скоро пост ГАИ, — сказал Миронов. — Гаишники страсть как любят беседовать с владельцами иномарок.

— Будешь жаловаться милиционеру?

— Зачем? Я даже не остановлюсь.

Гаишник, качавший права с водителем МАЗа, не успел среагировать на промчавшиеся мимо него «Жигули», не снизившие скорость, как полагалось перед постом ГАИ. Миронов видел, как он шагнул на середину дороги, явно раздумывая, преследовать нарушителя или «копейка» того не стоит? И тут мимо него с той же скоростью промчалась иномарка. Такого нахальства гаишник стерпеть уже не смог, он кинулся к своей машине, и через минуту гонка на просторном Рижском шоссе была в полном разгаре.

— Вот теперь можно притормозить.

Не включая, как полагается, правую мигалку, Миронов резко сбросил скорость и съехал на обочину. «Мерседес» тормозить не стал, поскольку у него на хвосте висела машина ГАИ, и тем дал возможность троим друзьям позубоскалить по поводу заносчивых кавказцев, которых не- просто провести, но очень легко завести.

— Черномазые от гаишника откупятся. А ты? — съязвил Маковецкий. Гаишник-то сейчас вернется.

— Он нас не найдет. Скоро поворот, так нам туда.

За поворотом был еще поворот, затем пыльная грунтовка, разрезавшая надвое обширное поле ржи, тихая деревня с полустертым дорожным знаком «Зотово» и наконец, луговина без каких-либо следов машин. Минут десять попрыгав по кочкам, «жигуль», кряхтя и завывая, взобрался по песчаному склону, затем легко сбежал вниз, навстречу неведомому сиянию, и замер меж сосен у невысокого обрывчика над неподвижной водой. До другого берега было не меньше полукилометра. Озерная гладь с зеркальной точностью отражала белые облака в голубом небе, плотную стену леса на другом берегу.

Некоторое время трое друзей молча созерцали это заколдованное царство, невесть откуда взявшееся в известном им захламленном мире.

Первым опомнился Миронов. По-хозяйски оглядел поляну над обрывом, измерил ее шагами, словно желал убедиться, вся ли она тут, в целости и сохранности.

— Ну, как? — спросил деланно равнодушно.

Молчание друзей вполне удовлетворило его.

— Тут мало кто бывает. Я это место давно приметил. — И, не дожидаясь восторженных отзывов, запрыгал на одной ноге, сбрасывая надоевшие джинсы. Сперва купаться!

Возражений не последовало, и через несколько минут все они по-мальчишески плескались, отплыв подальше от берега, чтобы не поднимать донную муть.

— Как в пионерлагере!

— Никаких Адриатик не надо!

— Был на Адриатике?

Маковецкий, вспомнивший южные моря, не ответил, и никто больше не переспрашивал его об этом. Тянуть за язык у разведчиков, даже и бывших, не принято.

— Пожить бы тут хоть недельку! — все восторгался Мурзин. — Поставить палатку…

— А чего? — обрадованно поддержал Миронов. — Времени свободного завались, детки не плачут…

— Я — пас, — сказал Маковецкий. — К дочке на свадьбу еду.

Опять замолчали, понимая, что впустую размечтались. Мечты, мечты! Сколько их было у каждого в долгих зарубежьях! Жили всегда чем-то, ни от кого не зависящим. Точнее, зависящим от обстоятельств, необходимостей, заданий абстрактного, обезличенного Центра. Такова была жизнь, определявшая привычки, от которых и теперь никуда не деться.

Потом они грелись у костра. Живым огнем грелись, напоминающим мальчишеские времена, и еще тем, что привезли с собой. Пестрая скатерть со старомодными кистями, которую Миронов, собираясь на этот пикник, отыскал в тещином шкафу, сейчас была поистине скатертью-самобранкой. Были тут и родная редисочка, и чужеземные бананы, по-домашнему толсто нарезанная колбаса-салями, сальце, поблескивающее жирными ломтиками, даже баночка настоящей паюсной икры. И водочка, конечно, и пластмассовые фляги черно-рыжих коммерческих напитков, и стопочки, взятые втихаря опять-таки из семейных кладовых. И были сказочные запахи — ароматный дымок шашлыка, кофе из домашнего термоса, фирменный коньячок.

Закат поджигал водную гладь, и она, в свою очередь, щедро заливала берег золотистым сиянием. Было сказочно красиво, было радостно, не хотелось ни о чем говорить, а только бы глядеть и слушать, как разливается по телу благостное тепло от выпитого, от безмерного покоя.

В кустах послышались голоса и на поляну вывалились четверо, явно туристы: кеды, штормовки, рюкзаки выше голов.

— Мужики, поляна-то наша, пригретая, — заявил один из них, весьма выразительный представитель этого непоседливого племени вечных бродяг, борода до глаз, большие очки.

— Мужики, — в тон ответил Миронов. — Земля-то большая, места на ней завались.

— Тогда уж извините, мы — рядом.

— Тогда уж и вы извините, у нас, вроде как, своя компания.

— Однако ты нахал, — спокойно сказал бородач. И ни слова больше не говоря, пошел вдоль берега.

Трое его друзей в угрюмом молчании последовали за ним.

Маленький этот эпизод не испортил настроения. Пили за прошлое и будущее, хвалили выпивку и закуску и терпеливо ждали, когда организатор этого царственного пикника Лешка Миронов, объявит что-то главное. Привыкли к тому, что все должно иметь свою причину и цель.

Первым не вытерпел Маковецкий, спросил:

— В честь чего праздник?

— Давно не виделись. Тебе мало?

Маковецкий хитро подмигнул Мурзину. Тот кивнул в ответ. Оба поняли: явно что-то мудрит друг Миронов, но лезть ему в душу не стали — захочет, сам скажет. Всем им довелось побывать на загадочном Востоке, где каждый себе на уме, и они научились помалкивать. Там ведь как — проявишь нетерпение, и собеседник настораживается, замыкается, порой навсегда. Здесь, правда, не чужой Восток, а Миронов не хитромудрый шейх, можно бы и спросить. Но привычка, как говорил поэт Пушкин, свыше нам дана.

— Ты пей, — сказал Мурзин Маковецкому. — Дыши природой и не ломай себе голову.

Круглая физиономия Миронова расплылась в ухмылке, и стало ясно: он и в самом деле что-то задумал.

— Во, голос не мальчика с журфака, но мужа. Пейте, братцы!..

— Муж — объелся заморских груш, — проворчал Маковецкий. — Жена не выдержала этакого испытания. — Он тяжело повернулся к Мурзину, спросил: Чего не женишься? Женилка, небось, не отсохла?

— Не трави человеку душу, — сказал Миронов.

— А чего? Жену мы ему подыщем в лучшем виде. Приедем другой раз с бабами, а? На это самое место.

Не понравилась Мурзину шутка друга-приятеля, а сверх того не понравилась его осведомленность. Ответил зло:

— Кто про что, а вшивый все про баню.

— Лучше быть таким вшивым, как я, чем таким дураком, как ты, — резко ответил Маковецкий. И встал. — Пойду донки закину, зря я их, что ли, с собой брал!

Он выдернул из открытого багажника машины свою сумку с иностранной надписью на черном лоснящемся боку и поволок ее к обрыву, тяжело, пьяно ступая, хрустя ветками, обильно нападавшими со старых сосен.