Убить перевертыша - Страница 34

— Вроде бы.

— Тогда спать.

— Не, я еще посижу, послушаю вашу волну.

Сергей включил приемник, поставил его на черный блокнот с надписью «Adjutant» и раскрыл альбом репродукций Каспара, который все лежал на столе. Опять подумал о творческом родстве его с художником Васильевым. Что у них общего? Мистицизм пейзажей? Хотя Васильев, пожалуй, более национален…

В приемнике время от времени что-то потрескивало, и он принялся крутить ручку настройки. Треск не пропадал. Тогда он хлопнул по приемнику ладонью.

— За что вы его бьете? — насмешливо крикнул из кухни Клаус. Он мыл посуду.

— Помехи какие-то.

— При чем же тут приемник?

— У моего знакомого машина была, пока не пнешь, не заведется, невпопад ответил Сергей.

— Вы, русские, все-таки дикари. Считаете, что все вокруг живое.

Это показалось Сергею обидным, и он, взяв приемник, пошел к Клаусу.

— Послушайте сами.

Музыка лилась плавная, чистая, и никаких помех не было.

Они посмотрели друг на друга, один насмешливо, другой виновато, и Сергей снова вернулся в гостиную, поставил приемник на прежнее место. Помехи появились снова. Чтобы не злиться, он выключил радио и через минуту снова включил, уже из любопытства. Сигналы повторялись с четкой периодичностью.

Подошел Клаус, взял приемник вместе с блокнотом, походил по комнате, послушал четкий периодический треск. Поставил транзистор на стол, отошел с блокнотом в руке. Мелодия лилась чистая. Тогда он принялся осматривать блокнот.

— Откуда он у вас? — спросил холодно.

— Подарили. Попутчица в поезде.

— Интересная попутчица. Извините, но я вынужден…

Клаус сходил на кухню, принес нож, большой и острый, резким движением вспорол кожу и вытащил лист рифленого картона.

— Вы знаете, что это такое?

— Понятия не имею.

— Вам прицепили «маяк». Кому это надо?

Сергей пожал плечами.

— Вы, оказывается, важная птица. С хвостом.

Он в задумчивости походил по комнате, еще раз осмотрел блокнот и аккуратно засунул рифленую картонку под кожу обложки.

— Как же вы так неосторожно?

— Я же не знал…

— Ладно, подойдите к окну, постойте, поглядите на улицу.

За окном была все та же тихая, чистая улочка, разноцветные горбы легковых автомобилей поблескивали в свете фонарей.

— Скорей всего, в одной из этих машин и находится приемник, настроенный на ваш «маяк». Кого-то вы весьма интересуете. Не знаю зачем, но удовлетворять подобное любопытство, думаю, не стоит. Сделаем так: я сейчас выпущу вас через заднюю дверь. Пойдете по улице налево. Метров триста до бензоколонки, где всегда есть такси. Поезжайте на вокзал, садитесь в первый же поезд, куда бы он ни шел. Этот блокнот останется здесь, утром я выброшу его в мусорный бак. Вы поняли?

— Понял, — пробормотал Сергей, ошарашенный таким открытием.

— Сейчас вы разденетесь возле окна, будто собираетесь спать, задернете шторы, погасите свет. А потом быстро оденетесь и уйдете. И еще вот что. Вы, я вижу, человек неопытный, а потому советую просмотреть свои бумаги. Имена, адреса, номера телефонов надо уничтожить. Ничего с собой, все запомнить.

Проводив Сергея, Клаус принялся тщательно, сантиметр за сантиметром, осматривать стены, мебель, привезенный курьером шарф. Внимательно перечитал письмо и записку. Посидел, подумал, потирая грудь над занывшим больным сердцем, и, оставив письмо на столе, прошел в туалет. Там он чиркнул зажигалкой, сжег записку над унитазом и спустил воду.

Улицы северных немецких городов напоминают иллюстрации к сказкам Андерсена. Особенно ночью. Сергей подумал об этом сразу, как только оказался в узком переулке перед клетчатым фасадом старого дома типично немецкой, как ее называют, фахверковой архитектуры. Ему бы в эту минуту думать о себе — «маячок» свидетельствовал о чем-то весьма серьезном, а он все бы любовался красотами. "Не ученый, — сказал бы Мурзин, — не битый".

Тихо было в переулке, тихо и пустынно, — почтенные бюргеры все уже почивали под своими любимыми перинами.

Скоро Сергей вышел на неширокую улицу, уставленную машинами, и сразу увидел ярко освещенную бензоколонку. Внутри, за высокими стеклами витрин, забитых мелкотой товаров, маячила чья-то фигура, а больше не видно было никаких признаков обитания. И два «Фольксвагена», стоявшие возле витрин, ничем не отличались от множества других машин, оставленных на ночь. Но как только он остановился, раздумывая, у кого бы спросить, как один из «Фольксвагенов» мигнул фарами и из него вышел человек в высокой фуражке. Таксист.

— Прошу, — сказал он, открыв заднюю дверцу.

Сергей обошел машину, намереваясь сесть рядом с шофером. Вероятно, он все же здорово нервничал, иначе с чего бы ударился лбом о дверцу.

— Русский? — спросил шофер.

— С чего вы взяли?

— Ругнулся по-русски.

— Ну и что?

— Так ведь я тоже русский.

— Значит, земляки, — холодно сказал Сергей. — Давай на вокзал.

Шофер засмеялся и спросил по-русски:

— Удираешь? У меня тоже раз было. Хищная попалась, чуть не захомутала. Только зря на вокзал-то, разыщет. Поехали сразу в Бремен, там поездов больше.

Сергей промолчал, подумав, что если будет разъезжать на такси, то до Штутгарта не доберется. Об Эмке и думать нечего. Она сама, небось, одними проповедями живет, — студентка же.

— Полста километров, полчаса, и все дела. Да ты не бойся, я дорого не возьму. Знаю: наши всегда на мели. Или ты из этих, новых?

— Не из этих, — сказал Сергей. И решился. — Ну, давай. Ехать так ехать…

Машина как-то сразу выскочила на автобан и понеслась с пугающей скоростью.

— А ты откуда, если не секрет? — спросил шофер.

— Из Москвы.

— Надо же, и я из Москвы. Черемушки знаешь?

— Кто же их не знает! Москвич такого вопроса не задал бы.

— Да? Ну, значит, я совсем онемечился.

— Как ты тут оказался? — спросил Сергей. — Если не секрет, конечно.

— Теперь уж не секрет. Прапорщиком был, на армейском складе. Ну и сам понимаешь…

— Проворовался?

— По нынешним временам разве это воровство?

— Дезертировал?

— Фу, какое слово! Попросил политического убежища.

— Какая у прапора политика?

— А я на политзанятиях прокололся. Болтал чего не зная. Еще чуть — и выставили бы меня на Восток. А я решил не дожидаться и ушел на Запад.

— Взял и ушел? Так просто?

— Совсем не просто. Особисты, политработники, командиры, слежка за каждым шагом, построения, проверки, за территорию ни ногой.

Он замолчал. Темень подступала с обеих сторон, испещренная россыпями близких и дальних огней. Впереди стлалось чистое полотно шоссе. Было полное ощущение полета ни толчков, ни тряски.

— Не жалеешь, что удрал на Запад?

— Жалею. Немного бы повременить, и мог бы уйти не с пустыми руками. Войска-то все побросали, только ленивые и дураки не озолотились. Шесть ведь армий стояло, три танковые, две общевойсковые, одна воздушная. Имущества горы. А вывезли крохи. В газетах писали, что если, мол, задействовать полностью железные дороги Польши, то надо 15 лет, чтобы все вывезти. А этот, как его… ну, ваш "лучший немец", приказал — в три года… Говорят, в Союзе тоже сплошная растащиловка?

— Тоже.

— Там-то кто?

— Те же, кто и раньше, — властвующие номенклатурщики. Раньше они делали это скрытно и понемногу, а потом сообразили, что лучше открыто и помногу, и под видом реформ кинули лозунг: хватай, кто сколько может. И началось. После семнадцатого года Россию растлевали лозунгом "Грабь награбленное", теперь аналогичный лозунг — "Грабь накопленное".

Замолчали, думая каждый о своем. Сергей ругал себя за болтливость. Ему бы исчезнуть понезаметнее. А теперь шофер, уж точно, не забудет его.

Дорога влетела в тоннель, образованный высокими бетонными стенками с обеих сторон, и от их близости показалось, что скорость еще увеличилась.