Убить пересмешника - Страница 12

– По-вашему, это правда – все, что говорят про Стра… про мистера Артура?

– Что именно?

Я рассказала.

– Это на три четверти негритянские сказки, а на четверть выдумки мисс Кроуфорд, – хмуро сказала мисс Моди. – Стивени Кроуфорд однажды даже рассказала мне, будто проснулась она среди ночи, а он смотрит на нее в окно. А я спросила: «Что же ты сделала, Стивени? Подвинулась и дала ему место?» Тогда она на время прикусила язык.

Еще бы не прикусить! Мисс Моди кого угодно заставит замолчать.

– Нет, деточка, это дом печали, – продолжала она. – Артура Рэдли я помню мальчиком. Что бы про него ни говорили, а со мною он всегда был вежлив. Так вежлив, как только умел.

– Вы думаете, он сумасшедший?

Мисс Моди покачала головой:

– Может, и нет, а должен бы за это время сойти с ума. Мы ведь не знаем толком, что делается с людьми. Что делается в чужом доме за закрытыми дверями, какие тайны…

– Аттикус со мной и с Джимом всегда одинаково обращается – что дома, что во дворе!

Я чувствовала, мой долг – вступиться за отца.

– О господи, девочка, да разве я о твоем отце! Я просто старалась объяснить, что к чему. Но уж раз о нем зашла речь, я тебе вот что скажу: Аттикус Финч всегда один и тот же, что у себя дома, что на улице… Я пекла торт, хочешь взять кусок с собой?

Я очень даже хотела.

Назавтра я проснулась и увидела Джима с Диллом на задворках, они о чем-то оживленно разговаривали. Я вышла к ним, а они опять свое: иди отсюда.

– Не пойду. Двор не твой, Джим Финч, двор и мой тоже. Я тоже имею право тут играть.

Дилл с Джимом наскоро посовещались.

– Если останешься, будешь делать все, как мы велим! – предупредил меня Дилл.

– Ты чего задаешься? Какой командир нашелся!

– Поклянись, что будешь делать, как велим, а то мы тебе ничего не скажем, – продолжал Дилл.

– Больно ты стал важный. Ладно уж, рассказывайте.

– Мы хотим передать Страшиле записку, – глазом не моргнув, заявил Джим.

– Это как же?

Я старалась подавить невольный ужас. Мисс Моди хорошо говорить, она старая и ей уютно сидеть у себя на крылечке. А мы – дело другое.

Джим собирался насадить записку на удочку и сунуть сквозь ставни в окно Рэдли. Если кто-нибудь пойдет по улице, Дилл зазвонит в колокольчик.

Дилл поднял руку – в ладони у него был зажат серебряный обеденный колокольчик моей матери.

– Я подойду с той стороны, – говорил Джим. – Мы вчера с улицы видели, там один ставень болтается. Может, я хоть на подоконник записку положу.

– Джим…

– Нет уж, мисс Придира, сама ввязалась, так нечего теперь на попятный!

– Да ладно, только я не хочу сторожить. Джим, знаешь, в тот раз кто-то…

– Нет, будешь сторожить. Ты обойдешь дом с тылу, а Дилл будет смотреть за улицей, если кто пойдет, он зазвонит. Поняла?

– Ладно уж. А что вы ему написали?

Дилл сказал:

– Мы его просим очень вежливо, пускай он иногда выходит из дому и рассказывает нам, что он там делает, и пускай он нас не боится, мы ему купим мороженого.

– Вы просто спятили, он всех нас убьет!

Дилл сказал:

– Это я придумал. По-моему, если он выйдет и посидит с нами немножко, ему станет веселее.

– А почем ты знаешь, что ему дома скучно?

– Попробовала бы ты сидеть сто лет взаперти и питаться одними кошками! Спорим, у него борода выросла вот до этих пор.

– Как у твоего папы?

– У моего папы нет бороды, он… – Дилл запнулся, словно припоминая.

– Ага, попался! – сказала я. – Раньше ты говорил – у твоего папы черная борода…

– А он ее летом сбрил, если хочешь знать! Могу показать тебе письмо. И еще он мне прислал два доллара…

– Ну да, рассказывай! Может, он тебе еще прислал кавалерийский мундир и саблю? Врунишка ты и больше никто!

Отродясь я не слыхала, чтоб кто-нибудь так врал, как Дилл Харрис. Среди всего прочего он семнадцать раз летал на почтовом самолете, и побывал в Новой Шотландии, и видел живого слона, и его дедушка был сам бригадный генерал Джо Уилер[11], и он оставил Диллу в наследство свою шпагу.

– Молчите вы, – сказал Джим. Он слазил под крыльцо и вытащил желтое бамбуковое удилище. – Пожалуй, этим я достану с тротуара до окна.

– Если кто такой храбрый, что может пойти и дотронуться до стены, так и удочка ни к чему, – сказала я. – Тогда прямо пошел бы да и вышиб дверь.

– Это… другое… дело… – отчеканил Джим. – Сколько раз тебе повторять?

Дилл достал из кармана листок бумаги и подал Джиму. И мы осторожно двинулись к дому Рэдли. Дилл остановился у фонаря, а мы с Джимом завернули за угол. Я прошла вперед и стала так, чтобы можно было заглянуть за угол.

– Все спокойно, – сказала я. – Никого не видать.

Джим обернулся к Диллу, тот кивнул.

Джим привязал записку к удилищу и протянул его через палисадник к окну. Он тянулся изо всех сил, но удилище оказалось коротковато, не хватало нескольких дюймов. Он все тыкал удилищем в сторону окна, наконец мне надоело смотреть издали, и я подошла к нему.

– Никак не закину записку, – пробормотал Джим. – В окно-то попадаю, а она там не отцепляется. Иди на улицу, Глазастик.

Я вернулась на свой пост и стала глядеть за угол на пустынную дорогу. Время от времени я оглядывалась на Джима, он терпеливо старался закинуть записку на подоконник. Она слетала наземь, и Джим снова тыкал удилищем в окно, и под конец я подумала, если Страшила Рэдли ее и получит, так прочитать не сможет. Я глядела вдоль улицы, и вдруг зазвонил колокольчик.

Я круто обернулась – вот сейчас на меня кинется Страшила Рэдли с оскаленными клыками… но это был не Страшила, а Дилл, он тряс колокольчиком перед самым носом Аттикуса. У Джима сделалось такое лицо, прямо смотреть жалко, и я уж ему не сказала – «говорила я тебе…». Нога за ногу он поплелся по тротуару, волоча за собой удилище.

– Перестань звонить, – сказал Аттикус.

Дилл зажал язычок колокольчика, стало тихо-тихо, я даже подумала, лучше бы он опять зазвонил. Аттикус сдвинул шляпу на затылок и подбоченился.

– Джим, – сказал он, – ты что здесь делаешь?

– Ничего, сэр.

– Не виляй. Говори.

– Я… мы только хотели кое-что передать мистеру Рэдли.

– Что передать?

– Письмо.

– Покажи.

Джим протянул ему грязный клочок бумаги. Аттикус с трудом стал разбирать написанное.

– Зачем вам, чтобы мистер Рэдли вышел из дому?

– Мы думали, ему с нами будет весело… – начал Дилл, но Аттикус только взглянул на него, и он прикусил язык.

– Сын, – сказал Аттикус Джиму, – слушай, что я тебе скажу, повторять я не намерен: перестань мучить этого человека. И вы оба тоже.

Как живет мистер Рэдли – его дело, говорил Аттикус. Захочет он выйти на улицу – выйдет. Хочет сидеть дома – имеет на это право, и нечего всяким надоедам (а это еще очень мягкое название для таких, как мы) совать нос в его дела. Кому из нас понравится, если вечером перед сном Аттикус без стука вломится к нам в комнату? А ведь, в сущности, так мы поступаем с мистером Рэдли. Нам кажется, что мистер Рэдли ведет себя странно, а ему самому это вовсе не кажется странным. Далее, не приходило ли нам в голову, что, когда хочешь что-нибудь сказать человеку, вежливее постучать в парадную дверь, а не лезть в окно? И последнее: пока нас не пригласят в дом Рэдли, мы будем держаться от него подальше и не будем играть в дурацкую игру, за которой Аттикус однажды нас застал, и поднимать на смех кого бы то ни было на нашей улице и вообще в нашем городе…

– Вовсе мы его не поднимали на смех, – сказал Джим. – Мы просто…

– Ах, значит, этим вы и занимались?

– Чем? Поднимали на смех?

– Нет, – сказал Аттикус. – Только разыгрывали историю его жизни на глазах у всех соседей.

Джим, кажется, даже возмутился:

– Не говорил я, что мы разыгрываем его жизнь! Не говорил!

Аттикус коротко усмехнулся:

– Вот сейчас и сказал. И чтоб больше вы все трое этими глупостями не занимались.