Убить мертвых - Страница 24

Он почти тут же нашел ее. В своем стремлении подразнить, покрасоваться и ускользнуть Сидди достигла удивительных успехов.

Там, среди деревьев, было озерцо — черное и мерцающее, как купол ночного неба. Казалось, посмотри наверх — и увидишь округлую брешь там, откуда выскользнул этот осколок.

Луна высвечивала бледный силуэт Сидди — она стояла посреди озерца, и вода маленькими, медлительными водоворотами опутывала ее колени. Казалось, она выросла здесь, в этом озерце — тоненький бледный стебелек с лицом вместо цветка. Ее волосы намокли, потемнели от воды на концах, но она отбросила их с лица за плечи. Ее платье тоже промокло насквозь, стало тонким и просвечивающим, как бумага, так что Миаль ясно видел ее наготу. Рот ее был открыт в усмешке, взгляд — тяжел. Она нетерпеливо манила его, и менестреля обуяло такое же нетерпение. Однако он решился не сразу. Все в нем стремилось к ней, но блеск воды смущал его — она казалась такой холодной, такой невероятно неподвижной, хотя Сидди отжимала волосы и слегка переступала с ноги на ногу.

— Здесь? — спросил он хрипло и глупо.

— Да, о да! — простонала она.

И такое страдание послышалось в ее голосе, что Миаль не смог устоять. Он бросился в воду, стиснув зубы и сжав кулаки от пронзительного холода. С болезненным наслаждением он думал, что, наверное, Сидди снова ускользнет прочь, стоит ему приблизиться. Но вместо этого она простерла руки навстречу ему, хотя и не двинулась с места, будто ее ноги вросли в топкое дно озерца.

Неожиданно он оказался рядом и схватил ее. Инструмент тяжело стукнул его по спине вместо поздравления. Когда ее руки-змеи оплели его, Миаль на мгновение ощутил ужас — ужас оттого, что за сладкий миг неминуемо придется расплачиваться, что он в ловушке, что все усложнилось, запуталось. Но ужас не поспевал за сладкой пыткой страсти. Зато подоспел иной страх — что все сорвется, и его ждет лишь разочарование. Все могло рухнуть в считанные мгновения или сложиться счастливо, но менестрель уже не думал об этом. Даже невеселые соображения — как же они будут любить друг друга здесь, где ни лечь, ни прислониться, а под ногами топкая грязь? — еще не настигли его.

Со стоном Миаль отдался на волю страсти, его руки и глаза были заняты лишь девушкой, его разум и тело принадлежали ей. Он видел лишь бледность ее тела и тьму окружающей ночи, он обонял лишь тонкий аромат ее волос и кожи. Она прижималась к Миалю, и это было невыносимо прекрасно, его руки творили чудеса, лаская ее тело, а ее руки скользили по его затылку, зарывались в волосы, обнимали его, с неистовой силой вынуждая принять единственно возможную позу. И он жаждал подчиниться этим рукам, и стоять так, и остаться так, и погибнуть — так...

Вода словно взорвалась, накрыв его голову и плечи.

Плеск оглушил Миаля. Что-то потянуло его назад и заставило упасть на спину. Там, где его тело только что соприкасалось с другим, теперь, казалось, зияют рваные дыры, как в ветхой одежде. Он услышал свой собственный безумный вопль и замолотил руками по воде, распластавшись, погружаясь все глубже. Вода захлестнула его лицо. Он глотал ее, словно надеялся выпить всю, чтобы снова обрести возможность дышать... Что-то потащило его прочь из воды, перевернуло, страшный удар пришелся по затылку. Он чуть не свалился в это что-то — жесткое и неподатливое, в ответ оно снова рвануло его и потащило прочь.

Безумно счастливый уже оттого, что снова может дышать, ослепленный, ничего не соображающий, Миаль рухнул на колени, на твердую, как железо, землю. Он наклонился и закашлялся, прочищая нутро от воды. Из отверстия резона-хора тоже хлынула вода — инструмент кашлял вместе с хозяином. Немного проморгавшись, Миаль увидел прямо перед собой четыре стройные лошадиные ноги в металлических поножах. Ноги нетерпеливо переступали. А позади этих четырех были еще четыре и еще четыре.

Радость спасения уступила место телесной боли. Миалю было не просто плохо, а очень плохо. И его одолевал страх. Постепенно он понял, что девушка в озерце не издает ни звука. Полуобернувшись, он покосился на нее. Лицо Сидди было искажено ужасом и злобой.

С трудом преодолев свой ужас, менестрель заставил себя поднять глаза и посмотреть на всадников.

Трое мужчин, в кольчугах и просторных плащах, развевающихся как крылья. Темные самоцветы на запястьях или перстнях, а один камень отливает темно-красным. Недружелюбные лица, словно высеченные из мрамора, в обрамлении аристократических завитых прядей, сурово посмотрели на Миаля, потом на воду и девушку в ней.

— Ты, — сказал один из них, не глядя на менестреля.

— Я?... — заикнулся Миаль.

— Ты глупец, если пошел с этим. Или ты не способен отличить живую плоть от мертвечины?

Тошнота подступила к горлу Миаля. Он уцепился за ближайший куст и попытался извергнуть содержимое желудка. Незнакомцы не обращали на него внимания. Давясь желчью, он слышал их недобрые разговоры. Всадники, судя по виду, дружинники какого-то графа или герцога, вступили в пререкания с девушкой, стоявшей по колено в воде. Они называли ее самыми грязными словами, среди которых то и дело мелькало презрительное «неупокоенная!» Было ясно, что они вовсе не боятся. Они плевали в нее, называли воровкой, грозили ей какими-то таинственными карами, поминая могилы, червей, огонь, колесование. А она — она кричала на них в ответ, и голос ее был тонок, как у летучей мыши.

Миаль повалился на бок и скорчился, подтянув колени к подбородку, зажав гриф инструмента под мышкой. У него было смутное намерение уползти прочь, выбраться из леса и вернуться наверх, к Парлу Дро. Но прежде чем он успел осуществить свои смелые планы, один из всадников подъехал ближе, нагнулся в седле и рывком вытащил его обратно на открытое место. Всадник сурово смотрел на Сидди, но обращался к Миалю:

— Тех, кто путается с бродячими призраками, ждет суровое наказание. Окрестные леса кишат проклятыми мертвяками. Разве ты не знаешь? Тот, кто приютит неупокоенного или станет помогать ему, достоин присоединиться к ним. И смерть его не будет легкой. Хочешь узнать, что его ждет?

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Миаль.

— Я все равно расскажу тебе. Некоторые мудрецы полагают, что справедливо отсекать у виновного ту часть тела, которую он осквернил, общаясь с мертвыми. Кисть, если он протянул руку неупокоенному. Ухо, если он прислушался к речам призрака. Язык, если он говорил с ним. В твоем случае тебя ждет весьма неприятное усекновение, учитывая, чем ты тут занимался.

Это было так отвратительно, что просто не могло быть правдой. Наверное — шутка. Миаль вымученно засмеялся. Всадники тоже расхохотались, они хохотали долго и громко, гарцуя вокруг менестреля, так что у него начала кружиться голова. Потом один из них направил коня прямо в озерцо. Жеребец прыгнул, глаза его вращались, грива развевалась, желтые зубы обнажились в оскале — и это было страшно. В то мгновение, когда передние копыта коснулись воды, рука всадника метнулась к рукояти меча. Миаль видел бледное лицо Сидди, видел, как она отшатнулась, как меч обрушился на нее. Он представил, как безжалостная сталь рассекает ее кожу, кости, серо-зеленые глаза, чувственные губы. Тут кто-то набросил мешок ему на голову, и краски исчезли, а пронзительный крик девушки превратился в тонкий высокий свист, в дрожь натянутой до предела тонкой струны.

Когда Миаль пришел в себя, оказалось, что он крайне неудобно сидит верхом на лошади, уткнувшись лицом ей в гриву и крепко обхватив руками за шею.

Лошадь шла галопом. Две другие, слева и справа — тоже. Та, что справа, несла на себе двух седоков. Лошадь слева тоже была как-то странно перегружена, но один из ее всадников — тот, что сидел сзади — крепко сжимал в кулаке поводья лошади Миаля.

Все кончилось с неизбежностью, с горькой мукой, неправильно и несправедливо.

Когда всадники убили девушку, поняли ли они, что она не была мертвой? Но если так, они еще более опасны. Это ее тело там, на левой лошади? Наверное, те, кто живет так близко от легендарного Гисте Мортуа, чрезмерно подозрительны, им везде мерещатся призраки. Миаль должен был подумать об этом раньше, и Сидди тоже. Сидди...