Убить мертвых - Страница 15

— Почему?

— О, тебе стало интересно, не так ли? Почему? Да потому что, сказав, что моего мужа нет дома, я умолчала о кое-каких подробностях. Он ушел от меня два года назад — решил попытать счастья на твоем поприще. Он не столь одарен, как ты, и не стяжал твоей славы. И я не думаю, что ему удастся прожить так же долго, как тебе. Он бросил меня, потому что ему вздумалось побывать в древнем городе, что зовется Гисте Мортуа. Он никогда не вернется, я на это и не рассчитываю. Может быть, он нашел себе другую женщину, лучше меня, и решил остаться с нею. А может, обрел свой город на склоне холма или в озере, куда его снесло оползнем. Призрачный город. И этот город убил его. Он никогда не мог объяснить толком, говорил, что Гисте стоит одновременно в нашем и каком-то ином мире, и найти его можно только в правильное время, когда звезды располагаются по-особенному. Но мой муж был из тех, кто никогда не отрекается от зова плоти. Наверное, потому он и не достиг высот в твоем ремесле, Парл Дро.

Она встала, повернувшись лицом к мерцанию дождевых струй.

— Этим утром, — проговорила она, — незадолго до рассвета я видела девушку. Она шла по улице, прошла прямо под моим окном. Больше никого вокруг не было. Я ее не узнала, но, впрочем, было еще довольно темно. Потом я увидела — что-то блестит. За ней оставались мокрые следы. Она шла к странноприимному дому монахов. Когда она подошла к стене, окружающей монастырь, уже светлело, и я увидела сквозь нее кирпичную кладку.

Умолкнув, женщина продолжала стоять и отрешенно смотреть на дождь.

— Возможно, тебе стоит попробовать сменить ремесло, — наконец произнес Дро.

— Может быть, стоит... Немного позже я раскинула карты для гадания. Мне выпал Король Мечей, то есть ты. А в Зодиаке — водяной знак двух Рыб и воздушный знак Лиры, слабость и гениальность — наверное, это твой больной юный друг. И она тоже там была. Дева верхом на единороге, захлестнувшая цепь вокруг его шеи. Берегись, мой прекрасный герой.

— Хорошо, — отозвался он. — Спасибо за предупреждение.

— Если я буду нужна тебе зачем-нибудь, — сказала она, — мой дом стоит сразу за гончарной лавкой. А зовусь я Синнабар.

— Я запомню.

— Ничуть не сомневаюсь.

Днем, когда шел дождь и мягкие тени скользили по потолку гостиницы, лихорадка унесла Миаля в неведомые просторы на своих огненных крыльях. Он все время что-то бормотал, и монахи один за другим подбирались к нему, чтобы послушать. Под предлогом, что нужно поддерживать огонь в жаровне, принести угля, новое одеяло, благовония или влажную тряпицу, чтобы смочить иссушенные лихорадкой губы страдальца, они собирались у его кровати и услышали множество совершенно бестолковых историй.

Они услышали о странном пристрастии Холодного Графа к обнаженным девицам верхом на спинах жеребцов при лунном свете. Они узнали о дочери Серого Герцога и о том, что произошло между нею и менестрелем в лесу. Они слушали о придворных оргиях и играх, и о печальном времени года, когда река несет золотые листья, птицы улетают на юг, а денежки — в чужие карманы. Они внимали рассказу Миаля о вечно пьяном отце с налитыми кровью глазами и ремнем, зажатым в кулаке, и о том, что стало с задирами, которые думали, что отец менестреля на склоне лет потерял форму; рассказам о герцогах, трактирщиках, слугах и тюремщиках...

Монахи охали и ахали, слушали, затаив дыхание, и тихонько подвывали от восторга. Вместе с Миалем им доставалось на орехи от отца, вместе с Миалем их соблазняли девицы, вместе с Миалем они уходили от погони. Они прятались, воровали, играли музыку, занимались любовью и ночевали на грязном тюремном полу — вместе с Миалем.

И когда сумрачный день стал клониться к закату, они понурились вокруг ложа больного, словно маленькая смерть разлучала каждого из них с одолженной на время чужой жизнью.

Потом с западной стороны неба в облаках открылся просвет, янтарный луч низкого солнца скользнул в окно. Лихорадка Миаля тут же отступила, разбилась на тысячи осколков о какой-то высокий и пылающий берег, словно вечерний луч был условным знаком. Больной прерывисто вздохнул и обмяк на тюфяке, расслабился, задышал спокойно и ровно, будто напевая тихую песню, в которой не было слов.

Братия стала уныло расходиться. Разочарованными голосами возблагодарили они высшие силы за исцеление недужного и поспешили прочь — все, кроме одного, назначенного дежурить ночью у ложа больного.

Оставшийся монах задремал. Ему снился обед, который постепенно сделался трапезой в замке Холодного Графа. По залу гарцевала на черном жеребце распутная девица и бросала трапезничающим цветы и фрукты. Но когда очередь дошла до монаха, девица швырнула ему в подол рясы разъяренного тюремщика, сжимающего в кулаке сыромятный ремень.

Святой брат в ужасе проснулся.

Солнце уже село, окна затопила густая синева. Он хотел встать и зажечь свечи, когда снова ощутил на своем колене чье-то прикосновение. Не тюремщика с кнутом, конечно — для этого касание было слишком легким. Монах хихикнул, решив, что это, должно быть, заблудившийся щенок монастырской сторожевой собаки. Он протянул руку, чтобы ласково потрепать звереныша... и наткнулся на что-то холодное, чешуйчатое, извивающееся.

С диким воплем монах вскочил, опрокинув стул. В этот миг луч света из трапезной упал через открытую дверь на кровать больного путника и на что-то бледное, едва видимое, вокруг нее. Это было немного похоже на дым, но больше — на воду, и в глубине этой воды что-то медленно переворачивалось и плавало.

У монаха мороз пошел по коже, он едва не упал без чувств. Кое-как святой брат доковылял до двери и вышел. О своем подопечном он не думал — он вообще не мог думать, пока не добрался до трапезной, где ярко горел свет.

К вечеру таверна стала заполняться народом. Убийца Призраков сидел на лавке в углу. За полчаса до заката он съел скромный ужин. Перед ним стояла бутыль с вином, полная на две трети и закупоренная. Он пил воду, когда в таверну торопливо вошли два монаха.

Все взгляды притянулись к ним. Всем известно, что монахи пьют охотно и с воодушевлением, однако они никогда не занимаются этим в мирских тавернах, полных греха. Но еще более любопытно было то, что монахи со всех ног бросились прямо к страннику в черном плаще.

— Ответь мне, — начал тот из братьев, что был потолще, хотя оба они отличались упитанностью, — тот ли ты, за кого мы тебя принимаем?

— Начнем с начала, — равнодушно сказал Дро. — Кем вы меня считаете?

— Одним из этих греховных и преступных... — выпалил менее упитанный брат, но другой монах осадил его.

— Тихо ты, дурак! — и сказал, обращаясь к Дро: — Мы полагаем, что ты сведущ в мастерстве изгнания неупокоенных духов.

Дро окинул их холодным взглядом.

— И что с того?

Тучный монах обуздал свою гордость.

— То, что нам требуются твои услуги, сын мой.

Все таверна смотрела на них и прислушивалась к разговору. Даже кошачий выводок, рассевшийся на бочонках с пивом, широко открыл глаза и навострил ушки.

— Дело вот в чем, сын мой, — заговорил менее упитанный брат, борясь с неприязнью. — Возможно, мы ошибаемся, но...

— Но в странноприимном доме, где мы ухаживаем за твоим другом, происходит нечто непонятное. Мы полагаем, ты должен проявить ответственность, сын мой.

— Признаю, — сказал Дро, — что один из вас мог как-нибудь ночью перелезть через монастырскую ограду. Но полагать отцами вас обоих было бы противно природе. Кроме того, мне кажется, что женщина ввела вас в заблуждение. Прикиньте по годам. Не думаю, что прихожусь кому-то из вас сыном, если только вы не сопровождали настоятеля в его похождениях.

По таверне прокатились злорадные смешки. Оба монаха потемнели лицом. Младший сказал:

— Он мошенник и нечестивец! Оставь его, идем отсюда. Тот брат-глупец в гостинице наполовину спал. И теперь мы должны терпеть оскорбления только потому, что безмозглому болвану привиделась бьющаяся рыба в подоле рясы!