Убийство в ЦРУ - Страница 72

— В постель?

— Абсолютно точно. Я для себя много лет назад установил правило: никогда не допускать, чтоб что бы то ни было мешало утехам любви, особенно с такой красивой и толковой женщиной, как ты, которая… — он медленно повел головой из стороны в сторону, — которой я обязан тем, что влюбился снова.

Кэйхилл пошла к своему плащу на диване. Эдвардс прыжком встал перед нею, обхватил рукой ей шею сзади, крепко вцепился кончиками пальцев в артерии. Она видела, как буграми заходили мускулы на голых руках, как потемнело от злобы его лицо.

— Терпение мое лопнуло, раз добром не хочешь, — рычал он, толчками прогоняя ее через всю комнату в спальню. Повалил ее на кровать, ухватил за ворот свитера и разорвал его донизу.

Кэйхилл скатилась с кровати и на четвереньках по полу добралась до двери, вскочила на ноги и бегом рванула в гостиную. Бросилась к плащу и попыталась укрыться за диваном, чтобы хватило времени вытащить револьвер. Эдвардс оказался слишком прытким: она еще, считай, револьвер не успела из кармана вытащить, а он уже ухватил ее кисть и вывернул ее — белый пластиковый пистолет упал на пол.

— Ну, сучка! — воскликнул он. — А ведь убила бы меня, да?

Он был настолько уязвлен, что на какой-то момент ослабил хватку. Кэйхилл высвободила руку и бросилась к углу, где на большом телевизоре оставила свою сумочку, схватила ее и лихорадочно принялась искать, где можно было бы спрятаться хоть на секунду, чтобы перевести дух и вооружиться распылителем. Места не находилось, единственный путь спасения — в хозяйскую спальню. Она вбежала туда и попыталась захлопнуть за собою дверь, но он легко распахнул ее, да с такой силой, что Кэйхилл кубарем полетела к кровати, ударилась об нее сзади коленями — и неожиданно пластом растянулась на спине. Руки при этом продолжали лихорадочно отыскивать в сумочке устройство.

Он грозно навис над нею, обшаривая глазами ее тело.

— Ты, деточка, не понимаешь, в какие игры играешь, да? Ты чего ждала, когда решила поискать острых ощущений в жизни и пришла в ЦРУ? Ты что думала: поиграешь в шпионов, а чуть что, коль бо-бо станет, домой к мамочке побежишь?

— Я… пожалуйста, не бей меня, — взмолилась она. Сумочка свалилась на пол, но Кэйхилл успела схватить распылитель и зажать его в правой руке; обе руки ее свешивались через край кровати.

— И не собирался, — сказал он. — Я не бью людей ради забавы. Иногда, впрочем… иногда так надо, вот и все. Не делай так, чтоб мне понадобилось тебя бить.

— Не буду.

Эдвардс не отрывал взгляда от ее обнаженных грудей. Улыбнулся.

— Ты красивая женщина. Увидишь, Коллетт, кончится тем, что мы будем вместе. Это будет отлично. Деньжат прикопим, потом махнем куда-нибудь насладиться всем на чертовом этом свете — и друг другом.

Он склонился вперед, сжал ее голову с боков обеими руками. Какие-нибудь сантиметры отделяли его лицо от ее. Эдвардс поцеловал Кэйхилл в губы, и ей удалось ответить на поцелуй, словно вспомнила она о той их ночи вместе. Наконец он слегка отстранил голову и произнес:

— Ты прекрасна.

Тогда она подняла руку и с размаху прижала распылитель к его губам. Большим пальцем надавила кнопку, ампула лопнула — и кислота с тысячью крошечных осколков полетела ему в лицо. Он задохнулся, упал на колени, руки принялись рвать безрукавку, лицо его свела судорога.

Кэйхилл тоже ощутила действие кислоты. Слишком близко ее лицо было к его. Она свесилась вниз, запустила руку в раскрытую сумочку, отыскала стеклянную ампулу с нейтрализатором, разбила ее у себя под носом и глубоко задышала, моля всех святых, чтобы противоядие сработало.

— Мне… — простонал Эдвардс. Он уже корчился на полу, протянув к ней одну руку, последним жизнь оставила у него на лице выражение мольбы. Кэйхилл лежала на животе, головой в ногах кровати, и широко раскрытыми глазами смотрела, как он дышал, как потом, дернувшись в последний раз, голова его завалилась вбок, — и он умер, уставившись на нее остановившимися глазами.

Спустя неделю она совершила последнюю поездку в Будапешт, чтобы рассчитаться и уладить все формальности с отправкой своих вещей обратно в Соединенные Штаты.

Джо Бреслин встретил рейс «Малев», которым прилетела Кэйхилл, и отвез ее на квартиру.

— Тебе незачем было беспокоиться насчет вещей, — сказал Бреслин, раскуривая трубку. — Упаковали бы для тебя в лучшем виде. Пиво есть?

— Пойди посмотри. Я не знаю.

Джо вернулся из крохотной кухоньки с бутылкой «Кебаньяи вилагош» и стаканом.

— Хочешь одну? Там их полно.

— Нет.

Он уселся на широкий подоконник, а она прислонилась к стене, сложила руки на груди, скрестила колени и понурила голову. Вздохнула, посмотрела на него и сказала:

— До конца своей жизни буду ненавидеть тебя, Джо, и вообще всех в ЦРУ.

— Говорю как на духу: мне горько от этого, — ответил он.

— Мне тоже. Если вдруг наступит день, когда я подрасту и начну понимать все, что произошло, может, тогда ненависть перестанет переполнять меня, как сейчас.

— Может быть. Знаешь, никому из нас не нравится делать то, что нам приходится делать.

— Не верю я этому, Джо. Думаю, в Управлении полно людей, которым это доставляет удовольствие. Я думала, что и мне тоже.

— Ты хорошо сработала.

— Правда?

— С Хегедушем ты управилась мастерски, я другого такого случая не помню.

— Он ведь правду про Толкера говорил, так ведь?

— Ага. Мне жаль, что Рыбак со своего места сорвался. Нынче он для нас бесполезен.

У Коллетт вырвался звук недовольства.

— Ты что? — спросил Джо.

— «Нынче он для нас бесполезен»! В этом все дело, ведь так, Джо? Люди ценятся только до тех пор, пока им есть что отдать. А после… мгновенный сброс.

Бреслин не ответил.

— Расскажи мне о Хотчкиссе, — попросила она.

Бреслин пожал плечами и затянулся трубкой.

— МИ-6, старожил, который зацепился. Они — британцы — заслали его в литагентский бизнес много лет назад. Отличная крыша, хороший предлог для разъездов и для того, чтобы держать руку на пульсе жизни литературного братства. В большинстве стран литературное — значит политическое. Содержание Хотчкисса в этом бизнесе для британцев окупалось вполне. Когда они учуяли, как, во всяком случае, нам говорят, что Барри переметнулась и работает с Эдвардсом, они спустили на нее Хотчкисса. — Смех Бреслина выдавал его восхищение. — Хотчкисс сделал больше того, на что они надеялись. Он на самом деле заставил Барри подумать о партнерстве с ним.

— Подумать? Они же стали партнерами.

— По правде, нет. Бумаги были поддельными. Мы полагаем, что подруга твоя предложила Хотчкиссу катиться подальше в тот вечер, незадолго до ее смерти. Такой исход предугадывался давно. Нужные бумаги были составлены, подпись Барри подделана еще в предвидении того, что сделка полетит к чертям.

— Но зачем?..

— Что зачем? Зачем было идти на все это? Британцы с самого первого дня выражали недовольство «Банановой Шипучкой». Они чувствовали, что постановщиками тут были мы, а их держали во тьме неведения в отношении многого, слишком многого. Ответ? Добыть кого-нибудь изнутри — в данном случае Барри Мэйер. Знать, что она замышляет, было все равно что спать с Эриком Эдвардсом.

— А Джейсон Толкер?

Долгая затяжка трубкой.

— Забавно с этим Толкером. Он действительно любил Барри Мэйер, но обнаружил, что сам попал между молотом и наковальней. Британцы подозревали, что она ведет двойную игру, но точно этого никогда не знали. Толкер знал, единственный, кроме Эдвардса, только что ему было делать с этими сведениями? Сообщить нашим и тем погубить женщину?

Этого он сделать не мог, а потому принялся работать над ней, пытался убедить ее бросить Эдвардса, выдать его и при этом надеялся, что они ее с крючка отпустят. Он многого добился, слишком многого. Она в конце концов согласилась сделать, как он просил. Эдвардс этого допустить не мог. Поэтому он ее и убил. И все это — понапрасну. «Банановую Шипучку» взяли и похерили.