Убийство на Аппиевой дороге (ЛП) - Страница 7

- Вы были у дома Клодия?

- Да.

- Это правда, что говорят?

- А что говорят?

- Что Клодия убили.

- Правда.

Незнакомец вздохнул, совсем не так как вздыхали в толпе – медленно и раздумчиво.

- Бедный Публий. Значит, он мёртв, к худу это или к добру. – Он склонил голову набок, внимательно оглядел меня. – Мы случайно раньше не встречались?

- Вряд ли.

- А по-моему, да. Да, теперь я уверен.

- Ты что, видишь в темноте, гражданин?

- Отлично вижу. И у меня хорошая память на голоса. Ты ведь отец Метона, верно? А ты, - обратился он к Эко, - его брат, тебя зовут Эко.

- Да, верно. – Я попытался рассмотреть его. Густые брови, сплющенный, как у кулачного бойца, нос. Кто бы это мог быть, если он нас знает?

- Мы встречались в прошлом году, когда вы приезжали навестить Метона в Равенне. Я тоже служу под командованием Цезаря. – Он умолк, выжидая; но видя, что я по-прежнему не узнаю его, пожал плечами. – Что там за зарево – не пожар?

- Нет. Толпа с факелами.

- Там столько народу?

- Да. Пришли увидеть тело. Его жена, Фульвия…

- Фульвия? – Это было произнесёно с какой-то странной интонацией, словно имело для него особое значение.

- Да. Она оплакивает мужа. Да ты, наверно, слышишь и отсюда.

Он снова глубоко вздохнул.

- Пожалуй, надо и мне туда пойти. Что ж, до свидания. Гордиан. До свидания, Эко. – Он шагнул к телохранителям, и они продолжили свой путь.

- До свидания, - отозвался я, всё ещё не имея понятия, с кем говорю. Дождавшись, пока они отошли, я обернулся к Эко.

- Ты знаешь, кто это?

- Да. Мы действительно встречались в прошлом году - в ставке Цезаря, в Равенне. Он поскромничал, когда сказал, что тоже служит под командованием Цезаря. По словам Метона, он один из ближайших его помощников. Фактически правая рука. Мы виделись мельком, я и сам забыл об этом. Странно, что он нас узнал. Хотя он ведь политик, а политики хорошо запоминают людей. В Риме он уже несколько месяцев, добивается должности. Я пару раз слышал, как он выступал с речами на форуме. Да ты и сам наверняка его видел.

- Может, и видел. Как его зовут?

- Марк Антоний.

Глава 3

За завтраком Бетесда и Диана потребовали от меня подробностей. Щадя их аппетит, я старался по возможности опускать наиболее натуралистические детали; но мои женщины желали знать всё. Впрочем, политические соображения и препирательства мужчин оставили их равнодушными. Зато они проявили живейшее любопытство ко всему, что касалось убранства дома, и в особенности к тому, как выглядела и вела себя Клавдия.

- Неужели прошло уже четыре года после суда над Марком Целлием? – спросила Бетесда, осторожно дуя на ложку с горячей кашей.

- Да, почти.

- И подумать только, за всё это время мы ни разу не видели Клавдию.

- Вообще-то, ничего удивительного; нам ведь не приходится вращаться в высшем обществе. Хотя, кажется, она всё это время не часто появлялась на людях. История с судом не прошла для неё бесследно. Она показалась мне совершенно другой женщиной.

- Правда? А мне вот показалось, что она довольно-таки демонстративно пригласила тебя в дом своего брата – так, чтобы ты почувствовал, что тебя отличили. Ей что-то от тебя нужно.

- Да будет тебе, Бетесда, она просто не помнила себя от горя.

- В самом деле?

- Говорю же, она с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться в голос.

- Ну, рыдать – это одно. А не помнить себя от горя – другое.

- Не понимаю.

- Нет? Ешь осторожнее, Диана. Каша ещё горячая. Смотри, не обожгись.

Рассеяно кивнув, Диана проглотила полную ложку.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Я ничуть не сомневаюсь, что она в горе из-за смерти брата. Все знают, как они были близки – по крайней мере, так считалось. Да ещё он погиб такой ужасной смертью, судя по ранам. Ужасно! – Бетесда помешала кашу в тарелке. От тарелки поднялся пар.

- Но что?

Диана кашлянула.

- Думаю, мама хочет сказать, что… - Они переглянулись и обе согласно кивнули. – Эти её носилки и охрана... Да ещё и с главного входа. Да, так и есть.

- На что это вы намекаете?

- Ну, хотя бы… - Бетесда снова зачерпнула ложкой кашу, осторожно попробовала и, решив, что каша успела достаточно остыть, проглотила. – Ты говорил, что кроме главного входа, есть ещё боковая дверь, через которую вы и вошли.

- Да.

- И оба входа ведут в главную переднюю?

- Верно.

- Так вот, не знаю, как Клавдия, но если бы я не помнила себе от горя, у меня духу не хватило бы показаться всей этой толпе. Я постаралась бы сделать так, чтобы меня никто не видел. Клавдия вполне могла проскользнуть в дом незаметно. Просто войти через ту самую боковую дверь. Что мешало им всем троим – ей, Метелле и Аппию - сойти с носилок у подножия лестницы, подальше от толпы, подняться к входу и спокойно войти в дом? Их никто бы даже не заметил.

- Да, пожалуй, она могла бы.

- Вместо этого, - подхватила Диана, - она велит целой армии рыжих великанов-гладиаторов расчищать путь в толпе и едет сквозь толпу в своих носилках с занавесями в красно-белую полоску, которые в Риме знает любая собака.

- Так, чтобы её появление уж точно все заметили, - кивнула Бетесда.

- И долго потом о ней говорили, - закончила Диана.

- И к чему вы клоните? – спросил я, переводя взгляд с одной на другую.

- К тому, папа, что Клавдия хоть и была охвачена горем, но себя при этом очень хорошо помнила.

- Именно, - подтвердила Бетесда. – И точно разыграла своё появление.

- Вы просто не были там. Вот если бы вы сами увидели всё это отчаяние, всё горе…

- Чем драматичнее, тем лучше, - отвечала Бетесда. – Пойми меня правильно, я нисколько не сомневаюсь в её горе; но горе не помешало ей выставить себя напоказ. Она прекрасно понимала, что не сможет появиться перед всеми рядом с телом брата, когда его покажут толпе – это право его вдовы, Фульвии.

- Вот почему Клавдия решила напомнить о себе единственно возможным способом – пышно обставив своё появление.

- То есть, вы считаете, что она элементарно работала на публику, лишь бы отодвинуть невестку на второй план.

- Вовсе нет. – Бетесда нахмурилась, явно раздосадованная моей непонятливостью. – Она претендовала лишь на то, что принадлежит ей по праву.

- На сочувствие толпы, на ту долю участия, которая, как она полагает, ей причитается – ведь это и её горе, - пояснила моя дочь.

- Понимаю, - сказал я, отнюдь не уверенный, что действительно понимаю. – И раз уж речь зашла о демонстративностьи, мне сразу же бросилась в глаза нарочитость в поведении Фульвии.

- Нарочитость? – переспросила Бетесда.

- Нарочитость, папа?

- Я же говорил: в доме она вела себя совершенно бесчувственно, даже когда они с Клавдией заспорили, надо ли обмывать тело, и Фульвия заявила Клавдии, что это не её дом и не её муж. А потом, перед толпой, Фульвия вдруг начинает вопить, да так, что кровь стынет в жилах!

- Но где же нарочитость, папа? - Жена и дочь глядели на меня с совершенно одинаковым выражением недоумения, и у меня шевельнулось подозрение, что они меня просто разыгрывают.

- Я всегда считал, что отдаваться горю женщина может лишь дома, в своём кругу, а на людях должна проявлять сдержанность. А не наоборот.

Бетесда и Диана недоумённо переглянулись.

- Какой же в этом смысл?

- Причём тут смысл, дело в чувствах…

- Муж мой! – Бетесда укоряюще покачала головой. – Разумеется, Фульвия не хотела отдаваться горю в присутствии тебя, постороннего человека, в обстановке своего дома. Она повела себя с достоинством – так, чтобы её мать могла гордиться ею; чтобы её дочь раз и навсегда поняла, что значит быть сильной; чтобы поставить на место золовку с её рыданиями. И чтобы покойному мужу не в чём было её упрекнуть – раз уж вы, римляне, верите, что лемур умершего некоторое время пребывает рядом с его телом. Так что она повела себя как нельзя более достойно.