Убийственный призрак счастья - Страница 22

Офра хотела что-то сказать, но передумала, молча кивнула и поднялась со стула.

– Когда начинать?

– Чем раньше, тем лучше. Можешь даже сегодня. Хотя нет, сегодня уже поздновато. Завтра с утра. В любом случае, на сегодня ты свободна. Можешь отправляться домой. А я подожду Алекса.

Офра немедленно воспользовалась редким великодушием шефа. Впрочем, Розовски скучал в одиночестве недолго. Не успела закрыться за девушкой дверь, как в кабинет проскользнул мрачный Маркин. На вопросительный взгляд начальника, махнул рукой.

– Ни черта, – сказал он усталым голосом. – Ни черта никто не знает. Пустым местом был твой Пеле. Серой, незаметной мышкой… – он помолчал немного, потом добавил: – Во всяком случае, в последние полгода… Ну, действительно, живет вместе с матерью. Действительно, вышел из тюрьмы полгода назад. Отсидел две трети срока, освободили за примерное поведение. В течение всего времени заключения практически не имел нареканий. Из увольнительных возвращался минута в минуту. Да, еще: во время отсидки прошел курс лечения от наркомании. Это у него была третья судимость. Выйдя из тюрьмы, встал на учет в институте национального страхования и на бирже труда. Жил на пособие. Плюс пенсия матери. Все, – он помолчал немного, потом спросил нарочито нейтральным тоном. – Ты был у Каплана-младшего?

Натаниэль кивнул.

– И что? Вернул аванс?

– Нет, Саша, не вернул. Потому что расследование продолжается. И потому меня по-прежнему очень волнует информация о Пеле. В том числе и о том, где он провел тот злосчастный вечер.

– Для раввина злосчастный, – поправил Маркин. – Для Пеле злосчастным был совсем другой вечер. Позавчерашний… Ну какая информация? Ты мне велел выяснить насчет контактов Цедека и покойного раввина. Ну, они познакомились в этой самой больнице. Больница содержится главным образом на средства каких-то американцев, учредивших фонд помощи наркоманам… Да, так насчет их знакомства именно в больнице нам рассказывал господин Каплан-младший. Могу добавить только, что покойного раввина тамошние пациенты действительно воспринимали чуть ли не Мессией. Цедек отнюдь не изъявлял в тюрьме желания лечиться от наркомании, напротив: при каждом удобном случае старался добыть хотя бы крохотную порцию. Так что в больнице он оказался по решению суда. Но после одной или двух бесед с рабби Элиэзером его словно подменили.

– Ага… – протянул Натаниэль. – Ну, скажем так, это нам не дает ничего, кроме уверенности в том, что Пеле не мог убить рабби Элиэзера. Полиция сейчас слегка видоизменила версию и рассматривает соучастие Пеле в убийстве раввина и ограблении синагоги. Ну, понятно, самого Цедека убил неизвестный сообщник. Но фактически у полиции, кроме весьма, весьма косвенной улики – украденного свитка – есть только одно основание для подозрений, а именно: отсутствие алиби. Вернее, алиби у него, может быть, и есть, но он упорно отказывался его представить и не желал внятно объяснить, где именно находился и чем занимался вечером двадцать третьего февраля сего года с десяти до одиннадцати часов.

– А теперь уже и не сможет, – добавил Саша. – Может, любовная история? Завел роман, и не хотел компрометировать женщину. А что? Влюбился в замужнюю даму, имел с ней свидание как раз в момент убийства рабби Элиэзера. И теперь не хочет ее компрометировать. А? Шерше ля фам!

– Пеле в роли рыцаря, берегущего честь дамы? – с сомнением произнес Розовски. – Прямо как в кино: «Я был у дамы, но ее имя назвать не могу. Надеюсь, вы меня понимаете, господин следователь?» Кстати говоря, он запросто мог бы именно так и сказать в полиции. Но он ведь и этого не сказал!

Маркин пожал плечами, осторожно положил трубку на журнальный столик, так, что она удерживалась в нужном положении с одной стороны пепельницей, а с другой – пустой чашкой.

– Ничего-то мы о нем не знаем… – Розовски произнес это чуть усталым тоном, заложив руки за голову и глядя чуть вверх.

Маркин усмотрел в сказанном упрек в свой адрес и счел нужным защититься:

– А о нем никто ничего толком и сказать не может. Я все, что можно было, собрал. И потом: мы же не героическую биографию пишем. Мы пытаемся определить вполне конкретную вещь: где находился господин Цедек двадцать третьего февраля сего года с двадцати одного до двадцати двух часов. Так?

– Так, – согласился Натаниэль. – Но что-то у нас с тобой плохо получается это определение… Сплошная психология. Почему Пеле не мог убить раввина? Потому что раввин был его благодетелем и вообще – господин Цедек с уважением относился к религии и ее служителям. Почему он отказывался сообщить о своем местонахождении в момент случившегося? Боялся навредить своими показаниями кому-то, скорее всего, женщине. Все это малоубедительно. Впрочем, и полицейские резоны – тоже.

– По крайней мере, у них есть одна реальная улика – украденный свиток, – возразил Маркин. – Который наш рыцарственый и религиозный подопечный, по его собственным словам, собирался кому-нибудь толкнуть. Ох, – спохватился Маркин, – прости, господи, что так о покойнике… В общем, нужны безупречные доказательства его невиновности, каковыми могут быть либо показания свидетелей, видевших Пеле в момент убийства за тридевять земель от Кфар-Барух, либо его собственные показания, которые можно проверить… Зря ты вновь взялся за это дело, – убежденно заявил Маркин. – Формально-то мы могли закончить. Помер объект, извините, господин Каплан.

Натаниэль поставил чашку на стол и внимательно посмотрел на помощника. Пожал плечами.

– Рабби Элиэзер когда-то был нашим соседом. Если я откажусь, что я скажу маме? Нет, уж лучше работать бесплатно, чем с ней ругаться. Ты же мою маму знаешь. Типичный пример еврейской мамочки, которая страшнее арабского террориста: с ней нельзя договориться…

– Но ведь она в Москве, – заметил Маркин.

– Это ровным счетом ничего не значит, – безнадежным тоном ответил Розовски. – Моя мама вездесуща. Она будет незримо присутствовать в этой комнате и в моем служебном кабинете, она будет преследовать меня до тех пор, пока я не сделаю все, что должен сделать – с ее точки зрения.

Маркин проворчал:

– По-моему, для того чтобы втянуть тебя в авантюру, много усилий не требуется… Ладно, мне-то что. Ты приказываешь, я исполняю… А что у тебя? Каплан-младший что-нибудь рассказал?

– Он рассказал мне много интересного, – ответил Розовски. – Вот, например, известно ли тебе, Саша, что максимальный срок пребывания грешной души в аду, согласно еврейским представлениям, не может превышать двенадцати месяцев?

– Здорово, – восхитился Маркин. – Всего год? Вполне можно вытерпеть! После такой-то жизни!

– Рано радуешься, – зловеще произнес Розовски. – Знаешь ли ты, что такое диббук?

Маркин помотал головой.

– Ага, – удовлетворенно протянул Натаниэль. – Так вот, Саша, поскольку, как ты правильно заметил, такой ад нашему брату не страшен, его надо еще заслужить. Есть категории грешников, чьи души даже черти принимать не желают. Вот эти особо грешные души болтаются себе между адом и землей и испытывают, говорят, мучения куда более страшные, нежели грешники в самом аду. И для того, чтобы прекратилась эта пытка неизвестностью, грешной душе надобно исправить хотя бы часть своих прежних малопочтенных деяний. Для этого-то она и вселяется в чье-то подходящее тело и начинает им распоряжаться по собственному усмотрению. Вот такое явление – а заодно и эта грешная душа – называется диббук. Читай пьесу классика еврейской литературы Анского «Диббук» или смотри американский фильм «Стигмата» – очень похоже… Вот, кстати, – Натаниэль оживился, – ты, например, типичный образчик великого грешника. Столько крови у меня попил за годы совместной работы, что я наверняка вселюсь в тебя после смерти. Тут-то ты у меня получишь. На всю катушку, – пообещал Розовски и зловеще ухмыльнулся. – Уж я тебя заставлю подергаться!

– Во-первых, кто у кого попил кровь – это вопрос, – огрызнулся Маркин. – А во-вторых, не радуйся, может, я умру раньше и сам в тебя вселюсь.