Убийца Войн - Страница 8

– Ваша милость, потрудитесь запоминать сны, – потребовал Лларимар, как обычно учтиво, но твердо. – Не важно, сколь незначительными они кажутся.

Жаворонок вздохнул, смотря в потолок, украшенный, разумеется, фреской. На этой изображались три поля, окруженные каменными пажитями. Видение его предшественника. Жаворонок закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

– Я… шел по берегу, – произнес он. – А корабль отчаливал без меня. Не знаю, где это происходило.

Перо Лларимара принялось быстро царапать. Наверно, он усмотрел в воспоминании многие символы.

– Были ли там какие-нибудь цвета? – спросил жрец.

– Парус на корабле был красным, – ответил Жаворонок. – Песок – бурым, конечно, а деревья – зелеными. Мне почему-то кажется, что и вода в океане была красная, да и корабль тоже.

Лларимар исступленно записывал – он всегда волновался, если Жаворонок припоминал цвета. Возвращенный открыл глаза и уставился на потолок с его яркими полями. С ленцой потянулся и взял у слуги с тарелки несколько ягод.

Зачем скупиться и скрывать от людей свои сны? Он был не вправе жаловаться, даже если считал глупостью суету вокруг своей особы. Ему отчаянно повезло. Он обладал божественной биохроматической аурой, телосложением, которому позавидует любой мужчина, а роскоши хватало на десяток королей. Права дуться у него меньше, чем у кого бы то ни было.

Загвоздка заключалась лишь в том, что… короче говоря, он, наверное, единственный в мире бог, который не верил в себя.

– Было ли что-то еще в этом сне, ваша милость? – осведомился Лларимар, оторвавшись от книги.

– Там был ты, Шныра.

Слегка побледнев, Лларимар выдержал паузу.

– Там был… я?

Жаворонок кивнул:

– Ты извинился за то, что постоянно докучаешь мне и не даешь распуститься. Потом принес большую бутыль вина и сплясал. Это было поистине славно.

Лларимар наградил его сумрачным взглядом.

Жаворонок вздохнул:

– Нет, больше ничего. Только судно. Даже оно уже тает.

Лларимар кивнул и встал, напугав слуг и заставив тех отпрянуть, хотя они, конечно, остались в комнате, держа наготове блюда с орехами, вином и фруктами.

– Тогда, ваша милость, не будем откладывать? – спросил Лларимар.

Жаворонок вздохнул и утомленно поднялся. Слуга метнулся, чтобы поправить застежку, которая разошлась, когда бог садился.

Жаворонок пошел бок о бок с Лларимаром, возвышаясь над жрецом на добрый фут. Однако мебель и дверные проемы подогнали под возросшие габариты возвращенного, так что неуместно низкими выглядели жрецы и прислуга. Жаворонок с Лларимаром переходили из покоев в покои, не пользуясь коридорами. Те предназначались для слуг и окружали здание по периметру. Жаворонок шагал по пышным коврам, сотканным в северных государствах, мимо прекрасных сервизов и прочей посуды, доставленной из-за Внутреннего моря. Каждое помещение украшали картины и каллиграфически выписанные стихи – творения лучших художников Халландрена.

В центре дворца находилась небольшая квадратная комната, расписанная красками потемнее – синими, густо-зелеными и кроваво-багровыми без красных и золотых цветов Жаворонка. Каждый цвет – истинный, самостоятельный оттенок, и различить его позволяло только третье повышение.

Едва Жаворонок ступил в комнату, краски ожили. Они стали ярче, гуще, при этом оставаясь темными. Бордовое теперь выглядело более настоящим бордовым, ультрамарин – более насыщенным ультрамарином. Темное и одновременно яркое – контраст, создать который мог только дох.

Посреди комнаты стоял ребенок.

«Почему всегда ребенок?» – подумал Жаворонок.

Лларимар и слуги ждали. Жаворонок шагнул вперед, и девчушка глянула в сторону пары жрецов в красном и золотом облачении. Те поощрительно кивнули. Нервничая, девочка вновь повернулась к Жаворонку.

– Ну-ну-ну, – произнес Жаворонок, пытаясь говорить ободряюще. – Бояться-то нечего.

Но девочка все-таки задрожала.

В памяти Жаворонка всплыли нотации Лларимара, который твердил, что это вовсе не нотации, ибо никто не читает их богам. Не следовало бояться возвращенных богов Халландрена. Боги были благословением. Они прорицали будущее, вели за собой и являлись источниками мудрости.

Чтобы существовать, им было нужно только одно.

Дохи.

Жаворонок колебался, но слабость добралась и до головы. Она закружилась. Украдкой выбранив себя, он опустился на колено и заключил лицо девочки в свои лапищи. Та залилась слезами, но четко и внятно, как научили, произнесла положенные слова:

– Моя жизнь – к твоей. Мой дох – стань твоим.

Дох вылетел облачком. Он прополз по руке Жаворонка – контакт был необходим, – и возвращенный втянул его. Слабость исчезла, головокружение улетучилось, сменившись кристальной ясностью. Он ощутил себя бодрым, воскресшим, живым.

Девчушка потускнела. Цвет ее губ и глаз слегка увял. Каштановые волосы отчасти утратили лоск, щеки стали бледнее.

«Ерунда, – подумал он. – Большинство людей даже не понимают, что лишились доха. Она доживет до старости. Будет счастлива. Семье хорошо заплатят за ее жертву».

А Жаворонок проживет очередную неделю. Поглощенный дох не усилил его ауру, и это было еще одним отличием возвращенных от пробуждающих. Последних порой рассматривали как низшие, рукотворные подобия возвращенных.

Без еженедельного доха Жаворонок умрет. Многие возвращенные, оказавшиеся вне Халландрена, жили всего восемь дней. Однако с дарованным раз в неделю дохом возвращенный мог жить бесконечно, не старея и получая ночные видения, в которых предположительно прозревалось будущее. Так и возник Двор богов с многочисленными дворцами, где богов выхаживали, охраняли и, главное, кормили.

Священники поспешили вывести девочку из комнаты. «Для нее это ерунда, – снова внушил себе Жаворонок. – Сущий пустяк…»

На выходе они встретились взглядами, и он увидел, что искорка в ее глазах погасла. Она стала бесцветом. Тусклой, или выцветшей. Человеком без доха. Тот больше не разовьется. Жрецы увели ее.

Чувствуя себя виноватым за внезапный прилив сил, Жаворонок повернулся к Лларимару.

– Ладно, глянем на подношения, – сказал он.

Брови Лларимара взлетели над очками.

– Вы приспосабливаетесь стремительно.

«Я должен хоть что-то отдать, – подумал Жаворонок. – Пусть даже безделицу».

Они миновали еще несколько красно-золотых комнат, идеально квадратных, с дверями со всех четырех сторон. У восточной части дворца вошли в другую, длинную и узкую. Стены увешивали картины и полотнища со стихами. Слуги остались снаружи; один Лларимар последовал за Жаворонком, когда бог шагнул к первому изделию.

– Итак? – спросил Лларимар.

Это была пастораль, изображавшая джунгли с поникшими пальмами и красочными цветами. Жаворонок узнал их, потому что видел такие растения в садах вокруг Двора богов. А в джунглях он никогда не бывал – по крайней мере, в нынешнем воплощении.

– Приличная картина, – ответил Жаворонок. – Не совсем в моем вкусе. Нагоняет мысли о внешнем мире. Хорошо бы там побывать.

Лларимар насмешливо взглянул на него.

– А что? – не понял Жаворонок. – Двор иногда надоедает.

– Вина-то в лесу немного, ваша милость.

– Я могу приготовить. Ферментировать… что-нибудь.

– Не сомневаюсь, – сказал Лларимар, кивнув подручным, оставшимся снаружи.

Младший жрец записал высказывание Жаворонка о картине. Где-то в городе жил заказчик, искавший благословения Жаворонка. Возможно, его желание было как-то связано с отвагой – клиент подумывал жениться или был купцом и собирался заключить рискованную сделку. Жрецы дадут толкование мнению Жаворонка о картине и сообщат заказчику предсказание – доброе или дурное – вкупе с точными словами, которые произнес Жаворонок. В любом случае сам акт посылки картины богу сулил заказчику известную удачу.

Якобы.

Жаворонок двинулся прочь от картины. Младший жрец метнулся, чтобы ее снять. Скорее всего, заказчик не написал ее сам, а поручил мастеру. Чем краше изделие, тем лучше отзывались боги. Впору было вообразить, будто грядущее определялось суммой, которую клиент платил живописцу.