Убей страх: Марафонец - Страница 90

10. Помни: страх не бесконечен, ибо изначально его не было. Лишь испивший сбой страх до дна получит Знание, чтобы сознательно, но не вслепую помочь Ему сохранять равновесие Мира в его бесконечности, всякий раз нарушаемое выбором смертных, который всегда предопределён Им…

И всё.

Что за бредятана, подумал Чернов, откуда у меня эта бумажка? Опять он не помнил ни хрена… Или кто-то засунул её в карман рибоковской куртки, пока Чернов пребывал в эпилептиформном выключении?.. Тогда этот «кто-то» его и выключил — по логике. Чтоб, значит, засунуть в карман бумажку. И одновременно зачем-то донельзя изгваздать одежду, избить безжалостно, выколоть птичку и надпись «Исход»…

Исход — откуда куда?

К кому эти десять заповедей, к какому такому Моисею?..

То, что это заповеди, подтверждало их число, а также назойливое «помни» и постоянное пиететное обозначение кого-то с помощью местоимения и с прописной буквы. Опять по логике — Бога… А кто тогда Моисей?.. Ну уж точно — не Чернов, увольте!..

Чернов отложил листок, встал, подошёл к окну. Сквозь по-зимнему грязноватое стекло виден был край парка. Пошёл снег. Хлопья падали крупные, будто нарезанные из бумаги для ёлочного рождественского представления. Хлопья падали вертикально и медленно, погода стояла тихая-тихая. А улица внизу обезлюдела. Получалось, что снег разогнал народ по домам, по конторам, по школам…

Странный какой-то день выдался.

Чернов почему-то — не ко времени и не к месту — представил себе мысленно лето, жару, длинную-длинную дорогу, тянущуюся вдоль медленной-медленной реки, и себя самого — устало и обречённо бегущего по ней куда-то. И сразу ощутил где-то на уровне поджелудочной железы липкий и жгущий изнутри страх, который он до сих пор успешно давил в себе, не давал вырваться… Да что же, чёрт возьми, происходит, возмутился он, опять пытаясь заглушить этот страх, что ж меня так заколбасило? Человек я или тварь дрожащая?.. Цитатой, жаргоном, привычными литературными штучками опускал ситуацию и в то же время по-берсеркерски распалял себя, разжигал злость — не на кого-то или на что-то, а просто так — ну, быть может, на себя любимого! — как всегда делал это в спортивном прошлом перед стартом. Особенно когда соперники того стоили, когда злость действительно — позарез. И ведь помогало — тогда, в спорте… А сейчас кто соперник?.. Кто — неизвестно, но сволочь большая и силён, судя по всему, необычайно… Взглянул на картину неизвестного художника, висящую над столом: там всё так же безустанно бежал по красно-жёлтой пустыне босой бегун в белых одеждах. Бегун на картине, Бегун перед нею… Тот бежит, а этот?.. Неуж-то добегался Бегун?..

И на автомате отметив, привычно ёрничая: веришь в сверхъестественное, старичок, докатился, действительно добегался, вон даже сам себя с большой буквы величаешь… и бешено, сшибая на бегу кресло, рванул к письменному столу, цапнул давешний проклятый листок, мухой пробежался по строкам, упёрся взглядом в назойливо повторяющееся: помни, помни, помни, помни…

И вспомнил всё.

И вспомнил всё, что видел, пережил, знал. Бесконечный Путь его, сложенный из бесконечного числа разных Путей, по которым он шёл, призванный в Вечность, то один шёл, то со многими, но всегда — наедине с Тайной, которую пытался постичь всякий свой Путь, и, бывало, уже приближался ко входу в неё, но Всякий его Путь в итоге непременно завершался смертной жизнью, где не было места памяти Вечного.

Так и складывался бесконечный Путь его: из попыток вспомнить знаемое и понятое, из собирания по крупицам нового знания и понимание вновь узнанного и — чёрных бездонных провалов в памяти, потому что смертный — в земной жизни, а Вечный — в Вечности, и память одного коротка, но последовательна, а память второго бесконечна, но заперта наглухо.

Сказано в Книге: «Вспомнить всё — значит подобрать ключ к Тайне. Вспомнивший всё стоит на пороге Тайны и слушает страх свой: надо ли открывать Тайну и не ведать, что сделает с тобой бесконечное Знание, в кого превратит, или спокойнее уйти от входа, потому что много конечных Путей — это всё же не один бесконечный. Так легче. Но вспомнивший всё и сумевший побороть страх свой и перешагнуть порог между ничем и всем станет велик от начала Света и до прихода Тьмы. Хотя прав он в страхе своём: малое знание — малая печаль, а бесконечное Знание — печаль Бесконечности. Но лишь знающий сумеет обрести силу справиться с печалью. Но лишь справившийся с нею поймёт ужас Бесконечности… И нет покоя на бесконечном Пути. Так что пусть Вечный выберет: вспоминать или нет…»

Кто ему сказал эти слова?..

Некто в пустыне, давным-давно, подначивающий юного смертного, сына такого же древодела, как и тот, что мастерил рогатки для борьбы с Псом: Чернов отчётливо помнил последний свой Путь, вернее — отрезок одного бесконечного, который виден сейчас неразрывным. Некто в пустыне, злой и весёлый, вставший на очередном Пути Вечного, только-только вырванного в Вечность из смертной жизни в крохотной деревушке по имени Нацерет в древней земле Ханаанской. Где обитал в смертной жизни, там и должен был пройти Путь в Вечности, так бывает.

— Ты призван спасти народ свой? — спрашивал называющий себя Зрячим, неясной внешности, меняющийся, предстающий юноше то человеком, то птицей, то животным с рогами.

— Призван, — спокойно и просто отвечал юноша, которым стал Чернов в памяти своей.

— Тебе повезло, Бегун, ты уже однажды, чуть не тысячу лет назад, спасал его, а Сущий не любит, чтобы кто-то более чем раз являлся своему народу в ипостаси Вечного. Тебе, видишь, позволил.

— Я не знал этого, память моя молчит. Но то, что ты поведал мне, объяснимо: мой народ избран Сущим, а кто лучше смертного из народа знает, какой Путь избрать для него в Вечности?

— Две ошибки сразу, Бегун. Первая: ни один смертный из народа, даже если он — земное воплощение Вечного, не знает ни крохи из того, что нужно остальным смертным. Это — ошибка множества смертных вождей в бесконечности земных жизней. Они думают, что изведали Истину, а не ведают самих себя… Но вторая ошибка совсем непростительна для Бегуна. Разве ты не понял в бесконечной череде своих прежних Путей, что нет в Вечности выбора ни для смертного, ни для Вечного? Всё предопределено, так и записано в Законе, который ты, Бегун, и принёс своему народу давным-давно… Впрочем, что это я?.. Ты же лишён памяти, потому что так и не добрался пока до Знания…

— Я действительно не помню, что когда-то был Бегуном, Мне только сказали о том… Такой же, как ты, тоже Зрячий, только он не менял облика. Человеком явился и человеком исчез… Но ты утверждаешь, что память может вернуться?

— Может, Бегун. Только нужно побороть страх перед Знанием.

— Я ничего не боюсь.

— Поэтому меня и послали к тебе, Бегун. В нынешнем твоём Пути Сущий предложит множество испытаний, чтобы проверить тебя — на страх. Однако все эти испытания будут легки по сравнению с испытанием, которое есть дверь в Знание.

— Я не боюсь, Зрячий. Я ничего не боюсь. Тем более какой-то двери.

— Не боишься?.. Ну, смотри тогда…

Они очутились будто-то бы на Вершине величайшей горы — непредставимой юному нацеретянину, пусть даже на время обретшему статус Вечного. Они стояли на вершине, а внизу кипел мир. Именно так: кипел. Сменяли друг друга в беспрерывном потоке времени малые и великие города; из места в место шли по земле народы; крохотные с такой высоты, но почему-то отчётливо различимые людишки убивали друг друга камнями, стрелами, копьями, мечами, похожими на римские, что носили в земле Ханаанской легионеры Империи. А ещё пролетали вровень с облаками, плывущими внизу, какие-то огромные железные, как и мечи римлян, птицы, и птицы поменьше, но тоже железные, и из тех и других падали к земле чёрные предметы, земля внизу взрывалась, и города уходили в образовавшиеся воронки вместе с домами, садами, жителями. А ещё горели горы, а ещё двигалась земля, а ещё большая вода проливалась на города… И звёзды на внезапно ставшим чёрном небе угрожающе мигали, сближались, отдалялись, а когда одна из них оторвалась от небесного свода и понеслась вниз, вниз, вниз и уже почти долетела до горы, где стояли Зрячий и Бегун, последний — не Бегун вовсе, а насмерть перепуганный юноша-нацеретянин — закричал в страхе: