Убей страх: Марафонец - Страница 22

Чернову хотелось логики.

Но, судя по всему, логики в действиях Великого Передвижника не наблюдалось. Или напротив: вся логика заключалась в её категорическом отсутствии. Последнее тем более убедительно, что Сдвиг из монгольской Испании — ко всему вышеперечисленному — вообще обошёлся без бега! Вопрос рвётся наружу сам собой: зачем тогда нужен именно Бегун? Впрочем, и ответ не задерживается: а вдруг этот парк аттракционов — не ПВ никакое, а этакий отстойник всех времён и народов для посещения туристов из разных ПВ?.. Во загнул, сам себя оценил Чернов… Но если поразмыслить на бегу да плюс к тому вспомнить читанное из фантастики, то не так уж и крепко загнул. Найдёт Зрячего — значит это не отстойник, а полноценное ПВ. Не найдёт — не исключено, что отстойник. Если последнее верно, то ещё вопрос: как тогда из него выбираться Чернову вместе с целым городом? Опять звать Небесный Огонь? Или ещё что-нибудь библейское — покруче?.. Или это вообще — конец Пути?..

Грустные размышления прервал резкий толчок и немедленное торможение. Два крепких парня в кожаных комбинезонах и пилотках держали Чернова за руки. На пилотках — жетоны с латинскими буквами «SS», над правыми нагрудными карманами — овальные бляхи с двуглавым орлом в серёдке и надписью по краям: «SECURITY SERVICE. DOWN OF JACKSONVILLE». To есть «Служба Безопасности. Низ (что значит „низ“? выходит, есть и „верх“, то есть „up“?..) Джексонвилля». В свободных от Чернова лапищах — короткие чёрные трубки, похожие на фонари известной фирмы «Maglite». Полиция?.. Местная охрана?..

— Куда прёшь, парень? — ласково поинтересовался один из «эсэсовцев».

А второй добавил целую серию вопросов:

— Украл? Наширялся? Кого-то потерял?

— Тороплюсь, — туманно объяснил Чернов, даже не пытаясь вырваться.

Он и в родном ПВ никогда не сопротивлялся представителям власти, считая это занятие непродуктивным и вредным.

— Здесь никто не торопится, — объяснил первый. — Здесь люди культурно отдыхают и ловят кайф. А ты своими действиями, парень, портишь красивую картину культурного отдыха. Ну-ка предъяви свою идентификационную карту…

— У меня её нет, — честно признался Чернов.

— Как нет? — прямо-таки опешил первый, даже хватку ослабил. — Куда она могла деться?.. — Сунув трубку под мышку, свободной рукой задрал Чернову рубаху, обнажил живот. Сказал с ужасом: — Смотри, Гай, чисто…

И второй с не меньшим ужасом подтвердил:

— Совсем чисто…

Легко было догадаться, что у Чернова на животе отсутствовало нечто: то ли бирка, то ли печать, то ли татуировка, но в любом случае имеющее название «идентификационная карта». И это тоже подходило под определение «фигец котёнку Машке». Чернова опять зажали с боков, поддёрнули вверх и легко понесли сквозь толпу, которая сама расступалась перед «эсэсовцами», влекущими в каталажку злостного преступника с чистым животом. Каталажкой оказался чёрный экипаж, похожий на яйцо. С тупой его стороны раздвинулись створки, Чернова кинули внутрь, створки сомкнулись, и он оказался один-одинёшенек в полной темноте на жёстком, пластиковым на ощупь полу. А яйцо снялось с места и бесшумно (как без двигателя вовсе!..) воспарило в воздух и полетело в пугающую неизвестность.

Попал, оригинально подвёл итог Чернов. А что с вефильцами теперь будет? Так и останутся аттракционом?.. Дерьмовый из тебя Моисей получился, дорогой Чернов: не начав толком Исхода, всё провалил к такой-то матери… К слову, мама-покойница как раз любила повторять сыну-бегуну:

— Когда быстро бегаешь, не хватает времени на подумать.

И была права: «на подумать» времени-то и не хватило… А яйцо довольно скоро завершило полёт, створки опять распахнулись, две могучие руки вырвали Чернова из тёмного нутра, и он оказался в длинном коридоре — перед железной решёткой. За решёткой находился лифт.

Первый «эсэсовец» задрал дверь к потолку (никакой на сей раз автоматики, всё вручную!), пихнул в лифт арестанта, потом сам зашёл с напарником. Лифт ехал медленно, но недолго. Остановился, выпустил троицу в такой же длины коридор, но — с запертыми дверями по обеим сторонам. В дверях — глазки.

Тюрьма, тоскливо догадался Чернов. «Эсэсовец» отпер одну из дверей висящим рядом на крюке огромным ключом, опять пнул Чернова в спину со словами:

— Посиди пока. До выяснения.

И дверь закрылась.

А перед Черновым во всей своей неприглядности (общей, получается, для любых времён и стран) была тюремная камера на два десятка двухъярусных коек, полутёмная (два махоньких зарешечённых окошка у потолка), с ржавого вида местом общего пользования в углу, с тусклой голой лампочкой у входа. Она-то и осветила нового заключённого, что позволило обитателям камеры его рассмотреть и нестройно приветствовать:

— С прибытием… Заходи, не бойся, не обидим… За что чалишься, братан?..

Последняя фраза услышалась Черновым именно так, поскольку прозвучала по-русски.

А местные зэки — вопреки читанному Черновым в отечественных и переводных детективах — смотрели на пришлеца вполне дружелюбно, многие улыбались, сидели на койках друг над другом, махали ногами (просто так) и руками (Чернову). Не все койки были заняты, вакансии имелись.

— Кто сказал «За что чалишься?» — биязычно поинтересовался Чернов: первая часть фразы — по-английски, вторая, ясный пень, — по-русски, поскольку, как и «пень», непереводима на язык Шекспира и Шоу. А на языке Толстого и Чехова это примерно означало: «Какое, товарищ, преступление привело вас в данное пенитенциарное учреждение?»

— Я сказал, — по-английски на этот раз ответил человечек, сидящий в нижнем ряду.

Был он именно мал, хлипок сложением, волосат, как хиппи, отчего трудно оказалось с ходу определить его возраст. Хотя точно — не юноша. Да, ещё: очки на нём сидели — круглые, профессорские, без оправы. Занятная деталь для тюремного сидельца, ботающего по фене, то есть использующего старый воровской жаргон. Чернов, как и всякий читатель отечественного детектива, более-менее в «фене» ориентировался.

Чернов подошёл к сказавшему. Очкарик подвинулся на шконке (по-русски — на койке), постучал ладонью по грубому одеялу, очень похожему на обыкновенное солдатское, на казарменное, довольно-таки чуждое заоконному суперпродвинутому миру.

— Русский, что ли? — спросил Чернов, усаживаясь на одеяло.

— Был когда-то и русским, — непонятно ответил очкарик, оказавшийся вблизи не просто не юношей, но человеком довольно старым.

Из-под немытых седых волос выглядывало маленькое морщинистое личико, одновременно выдававшее и скрывавшее возраст. То ли полтинник с гаком, то ли все сто без малого.

— А теперь кто? — задал очередной вопрос Чернов, дежурный вопрос, поскольку не так уж его интересовала загадка национальной миграции случайного партнёра по камере.

— А теперь — как все. Гражданин Мира Виртуального Потребления. — Фраза эта прозвучала вполне всерьёз.

Разговор вёлся всё-таки по-английски.

— Шутка такая? — Чернову становилось любопытно.

— С чего бы? — удивился очкарик. — Какие тут шутки? Над этим, парень, не шутят хотя бы потому, что чувство юмора в Мире Виртуального Потребления — или МВП для краткости — не поощряется повсеместно, но дозволено лишь там, где уместно.

— Где, например?

— Например, в Парках Смеха. Или в Залах Зрелищ. Или в Зонах Удовольствий.

— Это где и это что?

— Ты, парень, неместный, что ли?

— Угадал.

— Вот и соврал! Неместный в МВП попасть не может в принципе, а коли попал — его место у параши, — последняя часть фразы, понятно, по-русски. — Dura lex sect lex.

— Именно поэтому я здесь, — с грустью сказал Чернов. — Только, кажется мне, ваш закон не просто суров, но и… как бы сказать, чтоб не обидеть власти предержащие… не очень логичен. Ведь за что меня взяли? Бежал себе, торопился на встречу… — И ведь не солгал.

Очкарик поднял очи горе, поводил башкой, намекая, стало быть, что Всевидящий и Всеслышащий — всюду, камера — не исключение. Сказал строго: