Убей фюрера, Теодор - Страница 3

– В Москве доработаем, – останавливает коллегу капитан. – Давай Мюллера.

В пенале холодные стены. К ним мучительно приятно прижаться после допроса. Так коротаю время, пока в клетуху не возвращают Фашиста.

Облик его, до того бесцветный, что прошёл бы мимо него на улице – не заметил, теперь расписан палитрой сумасшедшего художника. Трогаю свои распухшие губы. Боюсь, выгляжу ничуть не лучше.

– Я здесь не вынесу…

– Вешайся.

– Теодор! – немец наваливается на меня, словно в порыве похоти, и яростно шепчет на ухо. – Нас отправят в Москву. Нужно бежать по пути!

– Отвянь, а? Выход отсюда один – оттрубить от звонка до звонка и откинуться.

– Меня обвиняют в шпионаже! Могут и в расход. Вам просто говорить, статья-то уголовная.

Тут и огорошиваю его, что сам хожу под пятьдесят восьмой, только не кричал об этом на каждом углу. В транзитке и пересылке катит, дальше тихариться бессмысленно. Опытные говорят – в лагере на перекличке зэк называет статью.

– Майн Гот! Вот почему вас тоже в Москву…

Мы снова шагаем по тюремным коридорам, впереди маячит узкая спина с влажным потным пятном на рубахе. Ночью он прижимается губами к моему уху, и неожиданно всё меняется.

Сокамерник говорит на современном немецком, что учили в школе, а не архаичном наречии фольксдойче. Главное, тон другой. Ещё час назад мужчинка был никакой, камерная шестёрка, даже имя его «Ганс Мюллер» в Германии звучит как «Иван Петров» в России. Слышен тихий голос человека, привыкшего командовать и ожидающего повиновения. Я раздражённо его одёргиваю.

– Ты, часом, не ссученный? Врезали мусора по арбузу, подписался меня на рывок подбить и куму вложить?

А он опять за своё.

– Вы умны не по годам, Тео. И прекрасно понимаете, что нормальная жизнь вас не ждёт никогда, даже если выдержите лагерь. Поражение в правах, вечное поселение вдали от крупных городов… Согласны прозябать или возьмёте судьбу в свои руки?

Я крепко сжимаю пятернёй его распухшую щёку. Шипит от боли, но терпит.

– Ты кто, мать твою через колено?

– Не тот, за кого меня принимает госбезопасность. Я очень непростой человек. Могу сильно помочь вам, если сбежим.

Обрываю его фантазии. Пусть сбежим – что тогда? Воры имеют какой-то шанс, их на воле встретят, поддержат, спрячут до поры… Но кому нужны мы, двое беглых контрреволюционеров?

Наутро нас вызывают по одному. Фашист собран, спокоен. Больше его не били. Меня тем более. Затем роскошное авто марки ГАЗ-А выкатывается из тюремных ворот на улицу Красина. Коротко стриженный затылок капитана маячит перед лицом. Лейтенант Чувырин развалился на заднем сиденье. Мюллер нацепил привычную уже маску интеллигентной размазни и жмётся ко мне, подальше от лейтенанта.

Словом, едем по первому разряду, а не в милицейском «воронке». День стоит солнечный, до вокзала близко. Прелесть поездки портят наручники. Левое запястье пристёгнуто к Фашисту браслетами из тёмного металла. Не удивлюсь, если царских времён.

Новенький чёрный фаэтон приковывает к себе множество взглядов. В центре Казани всего несколько древних автоколымаг, не свежее наручников. А так – подводы, брички, пролетки.

Я тоже ловлю на себе взгляд. Из-под личины размазни прорезался ночной Мюллер. Оловянные глазки кричат: ахтунг! Последняя возможность бежать!

Знает, сволочь, после пересылки ждёт тюремный вагон, потом – неприступные стены московских изоляторов. В итоге, если его не прислонят к шершавой стенке, попадёт в лагерь. Там рвануть легче лёгкого. Но некуда, кругом тайга.

Отворачиваюсь. Пусть мучается.

Тут колесо Фортуны делает поворот. Капитан приказывает тормознуть.

– Чувырин! Сгоняй за папиросами.

Лейтенант топает в магазин за углом. Водитель немедленно вылезает из-за баранки, поднимает левую створку капота. Наверно, очередной раз переживает триумф в глазах казанских мальчишек, колупаясь в кишках новенького авто.

Чувствую возню. Мюллер вытаскивает из шва на брюках тонкую проволочку с загнутым концом. Миг – и наручник выпустил мою руку из похотливых объятий. Рыбьи глаза приказывают: действуй, камрад.

На миг зажмуриваюсь, как перед прыжком в ледяную воду. Погнали наши городских!

Шею капитана сдавливает удушающий приём. Опер дёргается, хватает моё предплечье. Правильнее тянуться было к кобуре. Вместо хозяина вытаскиваю его наган. На глазах изумлённой публики пара арестантов с синими рожами выпрыгивает из машины.

Водитель едва успевает вынуть из мотора запачканные руки. Вырубаю его банальным апперкотом в печень.

– Куда?

Мюллер решительно кивает на боковую улочку в сторону железной дороги. Правда ли у него схрон или просто импровизирует? Посмотрим.

Он – плохой бегун. Припадает на ногу. Наверно, Чувырин врезал ему в коленку. Я на голову выше, но совсем не в восторге от перспективы тащить подельника на себе. Толпа зрителей с энтузиазмом расскажет второму гэбэшнику про вектор нашего бегства… Оп, накаркал!

– Ста-а-ять, козлы драные!

Между глухой стеной какого-то склада и покосившимся забором раскачивается толстый лейтенант, едва переводит дух после стометровки. Догнал-таки. Уймись, а? Отпусти нас от греха подальше, я тебя пощажу, как капитана и водилу.

Но нет. Рожа потная, красная, наган пляшет в руке, вот-вот выстрелит. Погибать из-за дурости? И я решаюсь. Просто выхода другого нет. Шаг в сторону, за спину Мюллеру, чтоб не видно было, как выдерну капитанскую волыну. Стреляю под рукой подельника. Сто раз бы так, нарочно не попал бы. Пуля пробивает гимнастёрку под орденом Красного Знамени. Чувырин опускает ствол и изумлённо глядит вниз, на яркое пятно. Струйка крови выкатывается из жирных губ. Объёмная туша растекается по мостовой.

– Вышак… – я хватаю подельника за косоворотку и трясу как грушу. – Под вышак меня подвёл, Фашист!

Он цепляется за мои руки, в одной из них дёргается наган, дуло уставилось в фингал на его скуле.

– Успокойтесь, Тео! Мы уедем туда, где казнь большевика считается доблестью.

– Пшёл на…

Пытаюсь сбросить его, но тщетно. Знает же, что пропадёт без меня, хромой, избитый, с легавыми на хвосте. А вспомнит ли потом, кто его вытащил, – вопрос.

«Роллс-ройс» выкатился из Ганновера, блистая хромированной решёткой радиатора с изящной фигуркой богини экстаза. Дорогое авто понеслось в Берлин.

– В современной Германии есть некое очарование первобытной дикости, не так ли, дядя? – Элен проводила глазами марширующую колонну молодых мужчин в одинаковых светло-коричневых рубашках, чёрных бриджах и высоких сапогах.

– Именно первобытной, дорогая. Мировая война и муки после Версаля сорвали с германской нации тонкий слой цивилизованности. Теперь они варвары, гунны. Чем они гордились раньше? Поэзией, философией, техникой. А сейчас?

– Золотыми медалями на Берлинской олимпиаде.

– Именно. Мускулы важнее мозгов.

– Но вы предпочитаете вести дела именно с ними.

Сэр Чарльз Колдхэм элегантно управлял лимузином, восседая справа от пассажирки на водительском кресле. Он, живший в Германии десятый год, не желал хоть в какой-то мере сливаться с аборигенами, оставаясь типичным британским джентльменом. В своём, естественно, понимании. С правым рулём ездить по континенту неудобно, но Колдхэм ни за что не променял бы английское авто на «Майбах», «Мерседес», «Хорх», «Опель» или, тем более, на обещанный народу «Фольксваген».

В его аристократическом лице неуловимо проглядывало нечто, унаследованное от английских флибустьеров Карибского моря. Когда владелец «Ройса» иронически улыбался в жёсткие усы, меж тонкими губами была видна полоска неровных, но очень крепких зубов. Кажется, ими только выдёргивать пробку из бутыли с ромом, отмечая успех абордажа!

– Такова британская традиция – собирать богатый улов в бедных странах. Хотя нынешний рейх выбирается из нищеты. Не без моей помощи. Боюсь, поэтому скоро утратит былую привлекательность. Ограничения в торговле практически уже не действуют, стало быть, мои деликатные услуги «Рейнметаллу» не особо ценны.