Убей фюрера, Теодор - Страница 16

– Готов выступить на открытом процессе и сорвать маску с контрреволюции, гражданин следователь! – гаркнул Фирин и подмахнул протокол, не читая. – Рассчитываю на снисхождение за содействие органам госбезопасности!

– Будет тебе снисхождение… Увести!

– Спасибо, гражданин подполковник. Я ж всё же не чужой…

От наивности последней реплики усмехнулся даже мрачный Ягода. Сломленный Фирин цеплялся за иллюзии как утопающий за соломину. Когда его увели, Мешик шагнул к Ягоде и без разговоров отвесил зуботычину. Это ещё не интенсивный допрос, только предупреждение, что особые методы не заставят себя ждать.

– Издеваешься, гнида?

Удар левой. Голова Ягоды мотнулась, на разбитых губах вздулись пузыри крови.

– Клевещешь на честных сотрудников НКВД? Кроме Фирина, – оговорился подполковник. – Признавайся, кто действительно в твоей шайке?

– Понятно… Какие обвинения пустить в ход, а что придержать на потом. Гражданин следователь, позвольте дать вам совет…

– Мне от тебя не советы, а показания нужны. Правдивые!

Ягода вытер губы.

– Будут показания. Сейчас. А пока – совет. Решите с начальством, кто в очереди на арест. На того и пишите мои признания.

– Ты мне не указ, что делать. Кто входил в твою преступную организацию? Ну? Быстро!

Арестант неожиданно распрямился, не вставая с табурета. На миг на его унылой физиономии промелькнула тень некогда всесильного главы НКВД, вершителя миллионов судеб.

– Никто. Потому что никакой организации не было. Агранов – просто подлец-лизоблюд, Слуцкий не более чем жалкое подобие Артузова, но вряд ли они шпионы и заговорщики. Я неугоден кому-то наверху. Возможно, Самому. Ежов исполняет его приказ вашими руками. Я подпишу любые признания без пыток, так как плохо переношу боль. Затем вы меня расстреляете. Договорились?

– Нет.

Мешик наклонился близко к арестанту, едва не касаясь лица Ягоды. Тот отодвинулся назад, насколько мог сделать, будто приготовился ударить головой.

– Нет, Генрих Григорьевич. Ваше дело настолько важное, что меня не поймут, если обойдусь без интенсивного допроса. Время терпит. Подумайте до завтра, что скажете, когда начну спрашивать по-настоящему.

Ягоду увели. Подполковник устало сгрёб бумаги. Расследование продвигалось по законам театральной интриги. Арест и допросы были только первым актом пьесы. В ней наметились основные сюжетные линии, коим предстоит дойти до логического конца. Фамилия капитана Чеботарёва, затерянного позади высокопоставленных руководителей ГБ, подобна ружью на стене. Если верить Станиславскому, это ружьё непременно должно выстрелить.

Впервые в жизни пересекаю границу цивилизованно – с паспортом и через пограничный пост. Меня вообще впечатляет эта сторона работы в разведке. Из СССР люди уезжают редко, проходят долгую процедуру получения загранпаспорта. В отвратительно воняющем трюме парохода, доставившем меня в Гамбург, паспорт никто не спросил. А тут за кордон – запросто. Приказ, короткий инструктаж, и мы катим на служебном «Хорхе» в сторону Чехословакии. По легенде, направляемся на завод «Шкода» с деловым предложением, оттого нам троим выделено респектабельное авто с приятным запахом кожи в салоне.

Дюбель крутит баранку. Его крепкий затылок от избытка здоровья поделен горизонтальной складкой, сверху декорирован полями лёгкой летней шляпы. Мы уже не в школе, и я знаю его настоящую фамилию – Маер, а также записанную в документах. Естественно, они не совпадают, как и у меня. Обер-лейтенанту Лемке, обладателю язвы желудка и совершенно неарийской носатой внешности, некий шутник оформил аусвайс на фамилию Кацмана, что привлекло нездоровое внимание на германской стороне.

Машину не обыскивают. Особый инвентарь упрятан глубоко и надёжно, но не бывает тайников, что невозможно найти. Чех заставляет открыть багажник и шевелит усами, принюхиваясь. Усы не обнаруживают предосудительного багажа.

Далее начинается Судетская область, чрезвычайно похожая на Северную Баварию. Те же аккуратные домики в немецком стиле, вывески на немецком языке, невысокие горы, скорее даже – холмы. Дюбель крутит толстой шеей. Он уроженец Судет, такой же фольксдойче, как и другие наши однокашники.

Офицер не намерен разглядывать чешские красоты, для него это пустая трата времени. Сожрав что-то диетическое из термоса, Лемке объявляет обсуждение задания. Дюбель тут же попадает пальцем в небо.

– Почему бы нам не грохнуть Готвальда, герр обер-лейтенант? Сниму его с крыши из снайперки, все дела.

С заднего сиденья улавливаю раздражение командира ещё до того, как он начинает сопеть.

– Каким местом слушали приказ, рядовой? Никаких убийств с профессиональным почерком! Вы что думаете, ефрейтор?

Вообще-то мы с Дюбелем – слишком низкие чины, чтоб думать в присутствии офицеров.

– Осмелюсь предположить, герр обер-лейтенант, Готвальд – не лучший объект. Он на виду, охраняется коминтерновцами и, наверно, людьми НКВД. Как бы случайно его убрать не выйдет.

– Верно. Продолжайте.

Данке! Я приравнен к мыслящей фауне. Теперь сопит Дюбель. Его роль демонстративно ограничена – нажимать на спуск и крутить баранку. От этого рядовому обидно.

– Ликвидация Готвальда приведёт к тому, что Москва назначит другого главой чешских коммунистов. Всех не перестреляем с крыши.

У Дюбеля, вероятно, другое мнение, но разумности достаточно, чтоб промолчать.

– Так. Ваши предложения, ефрейтор?

– Выбираем объект помельче. Инсценируем бытовое-уголовное. Самый простой вариант – ограбление.

– Смысл?

– Потом нужно деликатно намекнуть товарищам большевикам, что, если продолжат упорствовать по поводу Судет, следующие трупы будут из самой верхушки.

– Поздравляю, ефрейтор. Если бы вы до этого не додумались, я бы сам предложил подобный план. Но более радикальный.

– Слушаю, герр обер-лейтенант.

Он сидит ко мне вполоборота. Крючковатый нос нездорового цвета и серые круги под глазами делают похожим его на птицу-трупоеда. Быть может, я пристрастен. Если не считать Бориса, в Германии мне не встретилось ни одного субъекта, с кем бы по доброй воле посидел за кружкой пива.

Кстати, о пиве. Проезжаем городок, буквально у шоссе примостилось и увеличивается на глазах заведение, где можно дегустировать местное, холодное. Лемке прикрикивает на Дюбеля, вздумавшего сбросить скорость, и мы вновь углубляемся в загородные ландшафты. Сады перемежаются с холмистыми неудобицами.

– …Нужно убрать двух или даже трёх коммунистов, – не слезает со своего конька начальство.

– Лучше евреев, – поддакивает Дюбель, впервые заслужив одобрительный кивок Лемке.

– Да, лучше. В любом случае перед акцией мы согласуем детали плана с Берлином.

– Дело не в евреях, – я пытаюсь скрыть свои эмоции от предстоящего. Наверно, это плохо удаётся. – Несколько смертей коммунистов явно укажут, что цепочка убийств не случайна.

– Верно, ефрейтор. Значит, их нужно объединить. Где евреи – там деньги. Пожертвования или московские субсидии по линии Коминтерна, если его вконец не разогнали. Версия для полиции будет, что держателей партийной кассы хлопнули свои же крысы. Когда дерьмо уляжется, Готвальд получит намёк, откуда выросли ноги. Нет возражений? Работаем!

Работа приводит нас в Брно. Лемке, уточняя последние штрихи операции на совещании в гостиничном номере, цедит:

– Раньше городской театр назывался Немецким, здесь ставились пьесы германских авторов. После войны неблагодарные славянские свиньи его переименовали. Сейчас это «Театр на стене» чеха Иржи Магена.

– Зато подступы и отход удобные, – вставляет Дюбель. Под желчным взглядом начальника торопливо гасит сигарету. Лемке – радетель правильного образа жизни и сохранения здоровья, даже если уже нечего сохранять.

Вечером здесь состоится премьера оперы «Ромео и Джульетта» Сергея Прокофьева. В свите композитора ожидаются товарищи из ГУГБ. Кто-то из них передаст деньги чешским коммунистам. Дальше последует наш выход на сцену. Желательно – при минимуме зрителей.