У Земли на макушке - Страница 36
БЕСЕДА ЗА МЕШКОМ С КАРТОШКОЙ
С утра я заступил на круглосуточную вахту — начальник станции назначил меня дежурным по лагерю. Новая метла чисто метёт, и начал я с того, что вывесил «Правила поведения в кают-компании». Среди отдельных товарищей правила вызвали настоящий переполох — не потому, что в кают-компанию отныне следовало приходить в смокинге, а потому, что засорение родного языка преследовалось свирепыми, воистину драконовскими мерами: от одного до пяти вёдер воды для камбуза — в зависимости от тяжести преступления. Завтрак прошёл в необычной тишине. Вряд ли участники дипломатических переговоров подбирали выражения с такой тщательностью: вскользь брошенное слово могло слишком дорого обойтись. — Какая жалость, что Имярек уже улетел на материк, — сокрушались товарищи, — он один обеспечил бы камбуз водой на целый год вперёд!
Кое-кто, впрочем, пострадал и в этот день: под овации друзей нарушитель вскакивал из-за стола, хватал ведра и с непрожеванным бифштексом во рту мчался в баню за водой.
Обязанности дежурного чрезвычайно обширны: от чёрной работы на камбузе и уборки помещения до ночного обхода лагеря. Только успевай! Но, пожалуй, наименьший энтузиазм вызвал у меня мешок картошки, которую надлежало очистить, вымыть и притащить в камбуз. Чего только не придумывают люди для заполнения своего досуга! Одни прогуливают собак, другие остервенело буравят во льду лунки ржавым коловоротом, третьи — это обычно физики, только что на глазах кинозрителя открывшие нечто совершенно гениальное, — изводят соседей жутким пиликаньем на скрипке. Но видел ли кто-нибудь из вас чудаков, которые для собственного удовольствия садились бы чистить картошку?
Пожалуйста, на льдине таких хоть отбавляй. Кают-компания — это постоянно действующий клуб станции; есть у человека незанятых полчаса — обязательно зайдёт, людей посмотреть и себя показать. Поэтому вместе с дежурным всегда чистят картошку два-три приятеля, а иной раз желающих набирается столько, что дежурный позволяет себе кое-кому отказать.
— Что я — рыжий? — обижается желающий.
— Много вас таких, — ворчит дежурный. — а мешок один. Самим не хватает.
— Погоди, — грозится отвергнутый, — придёшь послезавтра.
Мне помогали расправляться с мешком радист Яша Баранов и Володя Гвоздков, инженер-локаторщик. Мы сидели и беседовали о разных разностях, время от времени прерываясь для того, чтобы лишний раз обругать картошку. Она была прескверная, грязная и порубленная, вроде той из овощных ларьков, которой домашние хозяйки предпочитают более дорогую рыночную. «Фифти-фифти», как говорят англичане: половина картошки шла в очистки. Мне удалось выяснить, что угощает зимовщиков этим деликатесом магазин, находящийся в Ленинградском морском порту. Честь и хвала вашей предприимчивости, труженики торговли, сбывающие залежалый товар со стопроцентной гарантией полной безнаказанности! Пусть звуки фанфар, которые раздаются в честь перевыполнения плана реализации, заглушат слабые угрызения вашей совести!
— Картошка — бог с ней, — проговорил Володя. — Не хватит— каши наварим или макарон. А чем заменить вот этот хлам?
В тамбуре между камбузом и кают-компанией высится пирамида металлических коробок, проходя мимо которых трудно удержаться от тех самых слов, засоряющих родную речь. Будь благословен и ты, кинопрокат, отобравший для полярников из сотни тысяч картин, созданных человечеством, полтонны самой отпетой халтуры, когда-либо позорившей экран, кинопрокат, оградивший себя от критических снарядов мощнейшей броней, делающей абсолютно неуязвимой эту организацию. Я пишу свою филиппику с сознанием некоторой безнадёжности: кинопрокат всё равно от неё отмахнётся, не поведя ухом. А вдруг всё-таки «в Лете не потонет строфа, слагаемая мной»? А вдруг кто-нибудь, от кого многое зависит, прочтёт эти строки, задумается и скажет: «А ведь в самом деле — безобразие получается, товарищи!»
Как и у всякого промышленного предприятия, у кино есть отходы, так сказать, стружка. Её положено сдать в утиль, на переплавку. Попробуй всучи потребителю вместо угля шлак или вместо книги — обрезки бумаги. Немыслимая чушь! Но кинопрокат рассуждает по-иному. Он запросто может заставить вас проглотить закрашенный патокой кусок жмыха, причём сдерёт за него деньги, как за свежий яблочный пирог.
Может быть, это делается в силу жизненной необходимости? Отнюдь нет! Самое странное и необъяснимое заключается в том, что кинопрокату куда выгоднее продавать именно яблочный пирог.
Ежегодно на экранах страны появляется две-три сотни новых фильмов, из которых два-три десятка, вполне приличных. Так что, если собрать лучшие фильмы последних лет да ещё забытые и полузабытые ленты, их наберётся достаточно для выполнения финансовых планов. Быть может, и тогда зритель будет ворчать — уж так устроен этот странный человек, — но в его ворчании послышатся ласковые нотки: пусть подсохший, чуть подгоревший, но всё-таки яблочный пирог, а не жмых, который в войну крошили молотками.
А вот что получается в жизни. Выползает из киностудии на костылях фильм-неликвид, во время демонстрации которого поседели члены просмотровой комиссии, и встаёт кошмарный вопрос: что с ним делать?
Проще всего было бы списать фильм в макулатуру, намылить холку директору студии и даже — бог видит, что я человек с добрым сердцем, — лишить директора премии. Но на списание никто не пойдёт — убыток! И фильм силой толкают в прокат, как двухгодовалому беззащитному ребёнку ложку с опостылевшей манной кашей. При этом кинотоварищ рассуждает так: «Да, картина получилась полное барахло, но ведь зритель об этом не знает! Значит полтинник выложит, а миллион полтинников — и картина окупится». Выйдя из зала, зритель, конечно, будет плеваться — но это уже его личное дело. Да, чуть не забыл, надо разыграть Петра Васильевича!.. Алло, Петя, это я! Обязательно посмотри «Верблюд на площади», yxx-x, здорово! Потом позвони. Привет!».
И потирает руки, довольный собой.
На второй день залы будут пустыми, но полдела сделано. Теперь можно копии фильма о верблюде разослать точкам, не имеющим возможности сопротивляться: судам дальнего плавания, отдалённым геологическим экспедициям и полярным станциям. Эта операция необходимо для массовости: если фильм просмотрит определённое число зрителей съёмочный коллектив получит дополнительные премиальные в виде повышенной категории, а прокат избавиться от изнуряющих споров со студией. Да и думать не надо: вали барахло в кучу, сами разберутся!
Следовательно моряки, полярники, пограничники и многие другие зрители вынуждены потреблять несъедобную продукцию только потому, что съёмочная группа хочет получить премию, а кинопрокат, наоборот, не хочет думать. Я полон безграничного уважения к высокополезной деятельности Министерства культуры и Комитета по делам кинематографии, но смею робко заметить, что прокату — как бы выразиться потактичнее? — они не уделяют должного внимания. Если уж записано, что кино есть искусство, то нечего относиться к нему словно к сбыту уценённых гардеробов на рынке; лубочная картинка, если даже наклеить на неё ярлык: «Рембрандт. Подлинник» — всё равно остаётся лубочной картинкой. Имей я право давать министрам советы, я бы порекомендовал взять в кинопрокате список фильмов и списать в утиль всю заваль, которая превращает кино, «страну грёз», в сомнительное коммерческое предприятие. Но я не член коллегии и не имею права советовать; лишь констатирую этими строками мнение моряков, рыбаков и полярников, с которыми беседовал на данную сверхтрепещущую тему. Это не фельетонное жонглирование фактами, а вопль о помощи. Куда вечером идти полярнику на полюсе? Любоваться торосами? Так он уже знает их наизусть, и к тому же пурга, мороз, медведи…
За разговорами о кино мешок с картошкой заметно худел. Володя Гвоздков весьма кстати напомнил, что дежурному по лагерю дано диктаторское право выбора кинокартины, и после ужина ребята с превеликим удовольствием в двадцатый раз следили за симпатичным преступником Деточкиным, угоняющим очередной автомобиль.