У убийц блестят глаза - Страница 40

– Мне кажется, ты простудишься, если не наденешь на себя что-нибудь снизу. – Она встала и начала одеваться. Я сказал, глядя в ее спину: – Я проехал пять сотен миль, на меня наставляли ружья и пистолеты всякие нервные типы, я хотел отыскать свою жену, которая, возможно, совершила убийство и государственную измену. Не скажу, что я так считал, но был готов к этому. Я, наверно, не смог бы помочь ей выйти сухой из воды, избежать ответственности по закону, но постарался бы сделать все, чтобы смягчить ее участь. И после этого ты думаешь, я собираюсь сходить с ума из-за того, что ты сделала из меня дурака три года назад? Веди себя соответственно возрасту, принцесса.

– Я знала, что ты будешь добр ко мне, – сказала Натали, не оборачиваясь. – Но ведь все, что потом я делала, превратилось в ложь... Я имею в виду, что мы не сможем построить будущее на моей лжи, дорогой, верно?

– Допустим, что нет. Но мы всегда можем вернуться назад и начать с самого начала. И должен сказать, что мы уже приступили к решению этой задачи.

Она быстро обернулась и посмотрела на меня, а я сделал к ней один шаг. Больше и не требовалось в этой клетушке.

Утро в этом подземелье не отличалось от любого другого времени суток, но в коридоре началось хождение. Натали, сидевшая рядом со мной на кровати, зевнула и, протянув руку, включила свет. Мы были полностью одеты. Во-первых, потому, что замерзли, укрываясь одним тонким одеялом, правда, сейчас, как признак рассвета, из вентиляции начал поступать теплый воздух; а во-вторых, за нами могли прийти в любой момент, и хотелось сохранить благопристойный вид. Мы и не пытались спать, сон казался потерей времени, проговорили почти всю ночь, но не касались темы немедленных действий.

Натали заправила рубашку в шорты, надела свои мокасины, посмотрела на меня и рассмеялась:

– Вижу, я вышла замуж за настоящего жителя Нью-Мексико, который не снимает сапог, даже ложась в кровать. Если правительство пошлет нас в Техас, я приобрету шпоры, чтобы соответствовать. – Улыбка исчезла. – Грег?

– Что?

– Что ты собираешься делать? У тебя наверняка есть какой-то план.

– Ничего определенного. Но держись ко мне поближе. И будь внимательна. Можешь нести свой жакет на руке, не надевая, – он может понадобиться, чтобы набросить на подходящую личность в нужный момент. Они ждут подвохов от меня, но тебя не заподозрят... У меня нет плана, принцесса. Но есть теория. Относясь со всем уважением к своим прежним коллегам, я все-таки считаю их кучкой слабаков. Они не смогли даже устроить прямое убийство и не совсем готовы иметь дело с человеком, который не боится немного запачкаться кровью. Это звучит грубо, но ситуация очень сложная, и, если не предпринять решительных действий, нас ждут большие неприятности. Нет ничего опаснее неумелых действий кучки перепуганных идеалистов. И еще одно, принцесса...

– Я слушаю.

– Помнишь девушку, которая приходила в госпиталь несколько месяцев назад? Нину Расмуссен?

– Как я могла ее забыть! Даже здесь, под землей, сплетни распространяются быстро, как в доме престарелых женщин. —

Натали улыбнулась. – Мне известно все о вашем маленьком романе в горах, дорогой. Так что там с Ниной Расмуссен?

– Она гораздо сильнее всех, по крайней мере тех, с которыми мне пришлось столкнуться. Если у меня вдруг найдется лазейка для побега, уверен, что именно она встанет на пути. Я оставляю ее тебе. Однажды ты ее уже вывела из строя графином с цветами, здесь, правда, его нет, но полно камней. Если придется убрать ее, когда начнем действовать, не жалей, бей что есть силы, но учти – у нее. пистолет.

Натали молча изучала мое лицо, потом, поколебавшись, сказала:

– Но я думала...

– Что ты думала?

– Из того, что они мне говорили, я поняла, что она тебе нравится.

– Какое отношение это имеет ко всему происходящему! У меня уже есть одна жена. Ты хочешь, чтобы я завел гарем? В жизни настает момент, когда приходится разлюбить все человечество и сосредоточить усилия на одной цели. Сейчас я пытаюсь вытащить нас с тобой отсюда, принцесса. Нина Расмуссен, может быть, прелестная девица, но если встанет на пути – можешь снова бить ее по голове.

Натали еще некоторое время изучающе смотрела на меня, но сказать ничего не успела, потому что в этот момент раздался характерный звук – в замок вставляли ключ. Она приблизилась и с силой поцеловала меня в губы.

– Ладно, милый, – тихо сказала Натали, – положись на меня, я ее выведу из строя.

Люди, вошедшие в нашу камеру, были мне незнакомы. Но к нам отнеслись снисходительно, отвели сначала в туалетную комнату, позволили умыться, потом провели в маленькую столовую, где накормили завтраком, безвкусным, как в любом научном заведении. Вода была лимитирована, поэтому полагалась только одна чашка кофе. Когда мы закончили завтракать, в столовую вошла Нина. Ей не мешало бы причесаться и сменить пыльную одежду, почему-то ее взъерошенный вид не был для меня так притягателен, как раньше. Нет ничего лучше страстного скрепления семейных уз, после чего вы начинаете разглядывать других женщин с холодной объективностью. У эндокринологов, вероятно, есть объяснение сему феномену. Тем не менее с мальчишеской прической, пистолетом на боку и румяными щеками она являла контраст с бледными, безжизненными масками людей подземелья.

– Я отведу их к Директору, – объявила она, и наши охранники удалились прочь. Нина посмотрела на меня с улыбкой и, вытащив пистолет из-за пояса, вынула из него обойму, положила в карман, потом, оттянув затвор, показала, что патронник пуст. – На случай, если вы захотите выхватить у меня пистолет и попытаться бежать, ведь вы получили назад свою жену, доктор Грегори. Но даже такому большому и сильному мужчине навряд ли удастся отсюда вырваться с голыми руками. Идемте. Вас ждут.

Мы прошли по коридору и остановились у двери, в которую Нина заглядывала накануне вечером. Она постучала и, получив ответ, открыла дверь. Отступила в сторону, пропуская нас. В маленькой комнате собралось около дюжины людей. Я узнал Луиса Джастина и женщину по имени Минна Голдман, микробиолога. У некоторых из них лица казались смутно знакомыми. Сидевший за письменным столом человек напоминал белобородого пророка в комбинезоне. Невольно вспомнился знаменитый Джон Браун из Канзаса, хотя волосы и борода старого аболициониста на известной картине не были седыми.

– Вот и они, доктор Фишер, – сказала Нина. Я внимательно взглянул на начальственную фигуру. Фишер снял очки, протер их и надел снова жестом, который не соответствовал его суровому облику, но показался мне очень знакомым. Я неоднократно видел этот жест за несколько месяцев своего пребывания в Вашингтоне. Старый Фишер всегда протирал стекла очков, перед тем как решать новую проблему.

– Давно не виделись, Пол. Я должен был предполагать, что такой упрямец не может взять и свалиться за борт.

Он некоторое время смотрел на меня. Глаза его приобрели голубую непроницаемость с тех пор, как я видел его в последний раз. Они, казалось, смотрели в никуда, но видели все. Вам оставалось лишь удивляться, как он может видеть вас, если вы ничего не можете разглядеть в его глазах.

– Садитесь, – коротко пригласил он, и мы расположились на складных стульях, поставленных перед его столом.

Натали аккуратно сложила голубой кожаный жакет на коленях. Я заметил, что Нина не вошла вместе с нами в комнату.

Дверь была закрыта. Фишер окинул взглядом присутствующих – сидевших и стоявших.

Потом отрывисто заговорил:

– Когда я стал во главе организации несколько лет назад, раздавались протесты против политики руководства. Некоторые члены нашей организации считали, что мы ведем слишком агрессивный курс. По их мнению, лучше пассивно ждать земной аннигиляции, не пошевелив и пальцем против тех, кто, узурпируя власть Всевышнего, использует ее для разрушения всего человечества. Я привел такого человека сюда, чтобы предмет был окончательно ясен. Некоторые из нас с ним работали, я пытался его увещевать, но бесполезно. Я не говорю, что он воплощение Зла и должен умереть, высший суд не в человеческих руках, я хочу лишь сказать, что, если он останется жить, жизнь миллионов людей будет в опасности. И я не вижу другого выхода, кроме его устранения. Женщина была когда-то одной из нас и выбрала добровольно свой путь. Она предала наше дело, поэтому не заслуживает снисхождения.