У моря Русского - Страница 7

— Ты баял, деду, и здесь русских много. Пошто не ищешь их? Середь чужих когда-нибудь все равно пропадем. А наших бы найти…

— Найдем, Андрейка. Прознал я, что в Суроже живет Никита Чурилов и много других русских. Немало с Ники-тушкой мы в молодости песен перепели, игр переиграли. Часто наезжал он в то время в наше село суровье покупать. Вся семья Чуриловых искони торговые гости. Вот к нему дойти я думал. Уж он-то приютит нас с тобой.

— Дорога туда далека, деду?

— Не далека, да трудна. Пойдем, сынко.

Идут старый и малый. В древний Сурож лежит их путь.

Поздний вечер укрыл город своим темным крылом. В крепости Санта-Кристо слышатся глухой рокот барабана да протяжные звуки рожка — это бодрствует стража.

Спят сурожане.

Свернувшись на сухой траве, разбросанной под навесом, отдыхает от дневных трудов утомленный виноградарь. Храпит торговец в своей спаленке рядом с лавкой. Разметав на пуховых подушках пышные руки, спит женка русского купца.

Блаженно почивают стражи городских законов — синдики. Спокойно спит в крепостной цитадели хозяин Сурожа — консул, комендант крепости и казначей Христофоро ди Негро.

На берегу моря, там, где раскинулась русская слобода, тишина и безветрие. Еле слышно плещет вода в борта судов. Обвисли паруса. Окна домов темны. Только в хоромах сурожского купца Никиты Чурилова через плотно закрытый ставень пробивается полоска света.

Сегодня хозяин приготовился к большому ночному труду. На столе лежат несколько книг. Одна из них, обложенная черевчатым бархатом с серебряными застежками, раскрыта. Никита, макая серое гусиное перо в чернила, вписывает в книгу слово за словом.

Много дней ведет хозяин дома книгу, которую назвал «Житие у Русского моря». Вот он положил перо, задумался. Перевернул листы, решил перечитать, что написано.

Углубился купец в чтение. Темно-русые волосы с проседью закрывают почти половину широкого лба. Борода обложила всю нижнюю часть лица и спустилась на грудь. Взгляд из-под нависших бровей проницательный, нос и губы крупные, во всем облике чувствуются спокойное достоинство, неторопливость и большой ум.

Тихо шелестят страницы. На первой из них написано:

«Благословясь, с именем Господа Бога нашего на устах, берусь я за сей труд. Ныне идет от Сотворения мира шесть тыщ восемьсот первое лето[8]. Времена пошли тяжелые и беспокойные, и я по велению совести и сердца моего удумал рассказать потомкам нашим о житии людей русских на берегах моря великого. Народу русского в Суроже ли, в Кафе ли и в иных местах достаточно, но на Руси о них мало что знают.

Ибо дела письменные идут на языке латинском и только о них писаны. Книги священные пишутся на языке греческом иже в них и дела церковные говорят только о православных людях, в коих чтут грек, армян и русских вместе, а отдельно наших не поминают. И оттого не только в дальних землях, а и у нас в Москве о фрягах знают больше, чем о нас, русских. И оттого обидно мне стало и сел я под старость лет писать о нашем житие у меря Русского.

Господи благослови, с изначала о граде Суроже почну:

Старики рассказывали, будто торговые гости на Руси пребывают здесь с незапамятных времен. И основали они бок о бок с градом Сугдеей русскую слободу и назвали ее Сурож, отчего среди нас и город этим именем прозывается. Говорят, произошло это имя от села Сурожик, что под Москвой. Будто многие гости торговые переехали сюда из того сельца и продавали здесь полотно льняное. Во времена древние лен называли сурожем, сеяли его всегда после ржи, потому и су-рожь. Ведь и доныне холстина льняная, неотбеленная суровьем прозывается.

В город наш ведут две дороги: одна малая через Дюр-мень, Ай-бар, Ак-Мечеть и Альму. Другая, торная, идет левее через Карасубазар и Солхат на Кафу. От Солхата через Салы можно добраться и до нашего города с прекрасной гаванью.

Из «Жития Стефана Сурожского» узнал я, что полтыщи лет назад к Сурожу пришел новгородский князь Бравлин со дружиною, десять дней бился с греками и овладел Сурожем. Тогда русская рать овладела также Корсунем, Кор-чевом и другими городами. Летописец рассказывает далее о добром деле русского князя, который по просьбе сурож-ских священников отпустил на свободу всех пленников, что были взяты в бою от Корсуни до Корчева.

О граде нашем помянул неведомый песенник в «Слове о полку Игореве», вместе с Корсунью и Тмутараканью. Когда городом овладели кыпчаки — кочевые племена, деды наши и прадеды торговли в Суроже не оставили. Они привозили сюда с Волги буртасские меха, а из северных краев шкуры соболя, бобра, которые ценятся в Суроже очень дорого. Ежели верить греческому синаксарю, на полях которого безвестный летописец отмечал главнейшие события Сурожа, то татары окончательно овладели городом 26 декабря 1239 года».

Никита заложил страницу шелковой тесемкой, прислушался. Кто-то тихонечко стучал в дверь. Недовольно сказал — «войди», закрыл книгу. В дверях стояла Кирилловна.

— Егорку Мечина нечистый принес.

— Сейчас выйду, — сказал жене Никита и с сожалением подумал: «Вот соседа бог дал — не глядя на Устав по ночам шляется».

Русская слобода жила дружно, со всеми соседями Чурилов пребывал в согласии, только одного Егора Мечина недолюбливал. «Переметная сума он», — частенько говаривал Никита про Мечина. И верно. Все сурожане русские обычаи блюли строго, иноземщину перенимали только ту, что для дела в пользу да для жизни. Веры православной держались твердо, честь и гордость русскую не роняли. А этот, будто попугай, перенимает, что надо и что не надо. Извивается перед каждым латинянином, словно перед князем. Хоромы, отцом рубленные, развалил и построил на фряжский манер, а носит, — срамота смотреть, — нительные чулки повыше колен да короткие штаны, дабы от фрягов не отличаться. Латиняне ходят друг к другу, сидят, цедят вино через соломинки, пустословят. И он завел эту стать — как удумает, так и лезет то к одному, то к другому. Вот и сейчас болесть его принесла.

Никита глянул на Егора, аж плюнул. Бороду всю как есть, негодяй, оскоблил!

— Уж коли себя позоришь, то людей хоть бы пощадил! — укоризненно произнес Никита. — Срам какой, оголил скулы да грех этот ко мне в дом тащишь.

— Эх, Никнтушка-а! — протяжно заговорил Мечин. — Забыл ты русскую пословицу: попал в волчье стадо, лай — не лай, а хвостом виляй.

— И верно, што в волчью. Тебе ли с фрягов пример брать, русскому-то человеку?

— А фряги, поди, тоже люди.

— Подумай, што говоришь. Хуже волков они.

— Не скажи, Никитушка. Они, пожалуй, поученей нас с тобой будут во много. Их к нам на Русь малую толику завезти — поучили бы нас торговать, строить, людей лечить. Была бы польза.

— Пустоголов ты, я вижу, — с сердцем произнес Чурилов. — Неужели не видишь ты, как тысячи русских людей не только с окраины, но и со всей Руси, кандалами гремя, идут на рынки невольничьи. Неужто страдания их болью в сердце твоем не отзываются?

— Ин куда хватил. То татар вина, а фряги лишь торговцы.

— И опять недомыслишь, Мечин. Татарин землю не пашет, хозяйство большое даже самый богатый не ведет. Скот пасти, да услужение делать — много ли ему рабов надобно. Ежели бы не фряги, татары давно бы на землю осели, пахали, сеяли, сады растили. А фряги знай свое твердят татарве: «Воюйте чужие земли, берите ясырь, везите больше рабов нам. Мы продадим их за морем, деньги большие вам заплатим». Тысячи, десятки тысяч пленных ведут татары, и все фрягам мало. А ты заладил, словно сорока, — «поумнее нас, строи-и-тели». Оглянись окрест, што они здесь построили? Только крепость Сантукристу и ничего более заметного. А в Кафе што? Тоже только крепость, и то, говорят, руками рабов возведенная. В Москве ты давно был?