У кладезя бездны - Страница 1

Ослепительно-желтое, застывшее в зените солнце било наотмашь, заливая иссушенную, много недель не знавшую дождя землю палящим, нестерпимым зноем. Разрушенные оросительные каналы больше не могли принести влагу на эту исстрадавшуюся землю, и она покрылась трещинами, как лицо много и тяжело жившего человека — морщинами. Температура в тени была сорок с лишним, а на солнце — едва ли не все шестьдесят, тень в этих забытых Богом краях была роскошью, равно как и вода, которую продавали на вес торговцы у дороги из грязных, двухсотлитровых бочек. Свежий воздух с океана сюда уже не дотягивался, жар был сухой, даже — иссушающий и здесь невозможно было не то, что жить — существовать.

Мира здесь не было. Жизни здесь не было. Но люди… люди здесь были.

Целые колонны людей выходили из Могадишо, из проклятого и забытого Богом Могадишо, из еще более разрушенного Байдоа, города на половине пути между Могадишо и абиссинской границей. Каждый преодолевал этот путь, как ему позволяли его финансовые возможности. Кто-то — покупали билет на автобус, старую, разрисованную развалину шестидесятых годов, без кондиционера, но зато с огромным багажником на крыше, на котором можно было уместить груз размером с сам автобус. Некоторые — самые богатые — ехали на своих пикапах и грузовиках — хотя бензин в последнее время сильно вздорожал и он не всегда был на бензоколонках. Некоторые — шли за своими стадами скота, которые они гнали к границе чтобы там продать, они ехали на мулах и ослах, этих маленьких мохнатых грузовичках, которые несли хозяина, везли свой груз в переметных сумах-хурджинах или даже были впряжены в телегу-одноколку. [1]Некоторые гнали быков и коров — худые, красно-бурого цвета, длиннорогие африканские быки и коровы, истинное богатство этих мест. Наконец, те, кому совсем не повезло в жизни — шли пешком, затрачивая на этот путь по несколько дней, перемещаясь в основном ночью, а днем отсиживаясь в ужасных лагерях у дороги, состоящих из нор в земле, самодельных жилищ из картонных коробок и ржавого железа. Этим, последним — чаще всего не везло в дороге, они умирали под беспощадным африканским солнцем, и никто кроме природы не заботился о том, чтобы похоронить их тела по христианскому или какому-либо другому обычаю. В последнее время возле этой дороги, развелось много грифов — так земля заботилась о чистоте своей. Голенастые, ободранные, лысые грифы лениво перелетали с места на место, с любопытством вглядывались в людской поток, словно размышляя — кто из этих проходящих мимо людей достанется им на обед. Никто не заботился о мертвых, которых просто оттаскивали с дороги — ведь сейчас некому было даже позаботиться о живых…

В числе тех, кто шел сейчас к городу Доло Одо и рискнул идти днем, несмотря на жару — шел один человек. Среднего роста, он был одет так, как были одеты большинство жителей этих мест. Закрывающая ноги длинная полотняная юбка макави, сандалии, вырезанные из лысых автомобильных шин, длинная белая рубаха, свободная и ничем не подпоясанная и что-то типа тюрбана на голове, только повязанного не так, как предписывают нормы ислама. Но спокойно идущий вслед за тремя своими мулами и стадом коз человек и не был правоверным. Он был европейцем, но европейцем нетипичным. Внешность его — представляла долгий продукт смешения европейской, арабской и негритянской кровей, такие люди встречаются на побережье Средиземного моря. Темная, намного темнее, чем у европейцев, оливкового цвета кожа, короткие, курчавые волосы, которые сейчас не были видны под тюрбаном, черные, блестящие как оливы глаза, пухлые губы. Руки его — мозолистые, покрытые трещинами — выдавали в нем рабочего человека, а настороженный взгляд, который этот человек то и дело бросал по сторонам, чтобы понять, не угрожает ли что-нибудь его животным его товару — и человека осторожного. Никто не знал этого человека, и никому из идущих и едущих по сильно разбитой и давно не ремонтировавшейся дороге людей не было до него дела — и ему не было никакого дела ни до кого. Он просто шел к одному ему ведомой цели и гнал свой скот.

Было видно, что этот человек идет по дороге не первый раз, что он имеет торговлю и торговлю удачную. Мулы, которые везли товар этого человека — выглядели молодыми и крепкими, телеги были достаточно новыми и стояли на больших, ошиненных колесах — правда, шины представляли из себя сплошную полосу резины, натянутой на обод, так дешевле. Каждый мул был впряжен в телегу, на которой был аккуратно привязан товар в больших мешках из-под гуманитарного риса, сильно получивших хождение в последние годы. Товара было много, каждая телега была нагружена так, что груженая — была выше роста взрослого человека. Следом за мулами — плелись, понурив голову и время от времени хватая что-то с дороги козы, штук двадцать. Козы на той стороне стоили не так то дорого, не настолько дорого, чтобы оправдать их перегон — но возможно, этот человек собирался продать коз в Абиссинии для того, чтобы получить за них быры, которые можно там же, по хорошему курсу обменять на настоящие германские рейхсмарки. Это было хорошее помещение капитала, потому что за последние четыре года итальянская лира, имеющая хождение в Сомали обесценилась по отношению к рейхсмарке ровно наполовину, и если раньше за одну рейхсмарку можно было получить двадцать лир — то теперь некоторые менялы уже называли цифру пятьдесят. Германская рейхсмарка была самым надежным помещением капитала в этой части света, точно так же как русский рубль на Востоке и североамериканский доллар в Новом Свете. Поэтому, видя покорно бредущих в караване коз и торговца, длинным пастушьим посохом собирающего отстающих — никто не удивлялся.