У истины в долгу - Страница 6

– Вас просили выключить музыку, там сейчас все петь собираются.

– Вот это по мне, – обрадовался Володя, – идём, Яшка, споём вместе со всеми!

Они вернулись за уже преобразившийся стол, потому что увидели подносы со «сладким», а в глубоких тарелках красовалась черешня. Скоро её косточки полетели навстречу друг другу из самодельных салфетных трубочек.

Первыми запели родители. Папа Игоря Яблонского, всегда выступавший на всех собраниях, затянул «День Победы». Потом пели «Черемшину», «Калинку», другие песни. Все они звучали по-разному: одни весело и бодро, другие, поддерживаемые только несколькими голосами, обрывались на середине.

Когда этот импровизированный хор распелся, кто-то затянул песню, знакомую и любимую всеми в зале. Может поэтому весь зал с удовольствием поддержал её, слаженно и красиво. Но исполняли её особенно громко, не жалея голосовых связок:

– Розпрягайтэ хло-о-пци коней, та лягайтэ спо-о-чивать…

И такая торжественная мощь звучала в этой украинской песне, что, казалось, объединила она в себе не только эти простые и незамысловатые слова с мелодией, но и души поющих…

– Давай выйдем во двор, покурим, а то слишком душно здесь, – предложил Якову приятель.

Они спустились по ступенькам на прохладный асфальт большого двора под звёздным небом. Ярко светил ночной фонарь. Володя достал пачку «Шипки». Слишком резко вытянув сигарету, случайно поломал её. Закурил вторую и сделал несколько глубоких затяжек. По его напряжённому лицу было видно, что он что-то хочет сказать.

– Теперь ты понимаешь за что я люблю бывать у вас на выпускных вечерах? – прозвучал его вопрос. Я ведь не просто люблю петь. Нет. Это нечто другое… Понимаешь, я чувствую себя совсем по-иному, когда люди поют вместе. И я с ними, со всеми… Я ощущаю… почти физически… близость со своим народом… Поверь, это не пустые слова, а какая-то радость единения… Когда общий порыв… Когда у тебя просто дух захватывает… Жаль, что тебе этого никогда не понять…

Яша молчал. Не раз ему приходилось становиться заложником своей фамилии, переживать и страдать из-за этого. Он уже давно не верил в «светлое будущее», к которому все народы его страны идут плечом к плечу. Но он жил в этой среде и был так воспитан, что не мог даже представить себя изгоем, не мог поверить, что окажется лишним… И об этом ему сказал не кто-нибудь, а его друг… Сегодня он впервые почувствовал себя… чужим, чужим среди своих?..

Прошло несколько дней. Яша получил отпускные и вернулся из школы в приподнятом настроении. В их школу позвонили из отдела по туризму Облсовпрофа и сообщили, что у них можно купить горящую путёвку в Болгарию. Только оформить все документы надо было срочно, не откладывая на завтра, и директор предложил это сделать ему.

На письменном столе в своей комнате, рядом со свежей «Литературной» и «Известиями», он увидел незнакомый конверт, адресованный его родителям.

– Мама, – позвал он, – ты положила мне свежую почту, но тут есть письмо вам.

– И тебе, сынок, тоже, – вошла она в комнату. Это вызов из Израиля от Лины.

Яшина сестра уже несколько лет жила там с мужем и дочерью. Все эти годы в письмах звала своих родных приехать к ним. Она очень скучала, и надеялась на скорую встречу. Мать с отцом давно были готовы к выезду, но как только заводили разговор на эту тему, сын начинал нервничать и замыкался в себе.

Сейчас он тоже сидел, уставившись глазами в большой книжный шкаф. Мама повернулась, чтобы выйти, но неожиданно услышала:

– Мы уедем… я хочу уехать. Давай подождём папу с работы и вместе с ним всё обсудим.

– Извините, – позвонил он своему шефу спустя несколько минут, – мои планы изменились. Пожалуйста, предложите путёвку кому-нибудь другому.

Запах вкусной еды, детский смех, а теперь и хлопнувшая рядом бутылка шипучего вина – всё это уже было в Израиле. Второй Новый год, но теперь по еврейскому календарю – Рош ха-шана, Яков отмечал в мошаве[1] у своих родственников. Во дворе их одноэтажного дома был накрыт праздничный стол. Гостей было немного, но, несмотря на большую разницу в возрасте, все, от мала – до велика, были очень веселы. Они держались свободно, смеялись и говорили одновременно…

Яше налили вина, и оно ударило ему в нос острым мускатным ароматом. Брызги, настоящие брызги шампанского, вспомнил он свою бывшую ученицу Ниночку. Сделав несколько глотков, почувствовал, как спадает его напряжение от новой обстановки в гостях и прошедшего дня. Не часто приходилось ему расслабляться за прошедший год. Учёба в ульпане[2], а теперь и на курсах программистов, отнимала всё свободное время.

И, напротив, через дорогу, и по всей улице, и дальше – на соседнем холме, веселились в каждом дворе этого посёлка. Яков сначала не понял, почему все за столом, вдруг, встали. Он сидел на самом краю стола, а когда поднялся, почувствовал детскую ладошку, обхватившую его пальцы – рядом все держались за руки.

Их подняла песня, которая уже летела над всеми домами. Однажды он слышал её, ещё студентом, в одной компании. Она была записана на плёнке, которую проиграли тогда очень тихо. Боялись, чтобы не услышали соседи…

Но сейчас он почувствовал, как эта песня своим звучанием заполняет всё свободное пространство вокруг него:

– Ло-мир алэ ынэй-ным, ынэй-ным… (Давайте все вместе, вместе…)

Только эти слова он знал в переводе с идиша на русский. Но теперь он пел их вместе со всеми, высоко подняв голову, потому что ему казалось, что песня уходит в небо. А оттуда, получив благословение, через небосвод опускается за горизонт, где её подхватывают всё новые и новые люди. И она наполняет их сердца таким же человеческим теплом и радостью, как и его, а также пониманием того, что все они один народ, который должен быть вместе:

– Ло-мир алэ ынэй-ным, ынэй-ным…

Праздник продолжался. Звучали самые разные песни. И солисты из многих дворов уже поддерживались хором разных голосов всего селения. А на скольких языках их пели: иврите и румынском, польском и идиш, русском… Но больше всего удивило то, что многие знакомые русские песни пели на иврите: «Полюшко-поле», «Катюшу»…

Сестра Лина рассказала ему, что эта традиция идёт от теххалуцим (поселенцев), которые привезли с собой любимые мелодии, но сочинили к ним новые слова.

Яша был растроган и праздником, и теми чувствами, которые нахлынули на него – он ощутил свою сопричастность ко всему, что происходило вокруг. Это была та встряска, которая ещё раз убедила его в правильности своего нового жизненного выбора. Вспомнились и Володины слова, засевшие в памяти:

– Жаль, что тебе никогда не понять этого…

Теперь он в полной мере ощутил то, что испытывал его друг…

А ещё он думал о песнях, которые не только отражают душу своей страны, но своими мелодиями способны объединять людей, делать их счастливыми… Какая в них чувствуется сила и красота! Быть может та самая, которая призвана спасти мир…

Гриша уже более часа ворочался на диване, но сон не шёл, а в полудрёме каждый шорох раздражал его. Услыхав скрип входной двери, он прислушался и, пока вошедшие в прихожую снимали обувь, в комнату просочился запах еды из коридора – соседи готовили ужин.

– Кажется, папа спит, не шуми, – попросила жена дочку в прихожей.

Пряный аромат не подействовал на него и, повернувшись на бок, лицом к стенке, он только сильнее сжал глаза, натянув плед на свою голову. К холодильнику Гриша уже давно подходил только по надобности, зная, что без еды головной боли ему не избежать… После целого дня учёбы на курсах языка он, вернувшись домой, сразу плюхался на своё мягкое, удобное ложе, чтобы расслабиться и придти в себя. Это состояние пришло к нему недавно, сменив прежнюю, обычную для него бодрость.

Уже второй год эта семья, как и многие эмигранты, жила в Нью-Йорке. Родственники, ко дню приезда сняли им квартиру, а каждое утро начиналось для них с класса английского в одной из специализированных школ города. Дочь и жена Гриши изучали язык ещё там, в Союзе, и теперь он словно побежал к ним: они стали общаться с соседями по дому, уже понимали телепередачи для детей… Нашли подсобную работу в супермаркете, и перешли на более высокий уровень обучения во вторую смену.