У Геркулесовых столбов - Страница 8

– Ставь бутылку! – тут же потребовал Манаев.

И референт, на все соглашаясь, затряс головой:

– Две!.. Четыре!.. Сколько угодно!.. Всю жизнь тебя поить буду!..

Кажется, он даже прослезился. Лицо его сморщилось, как печеное яблоко, а из горла вырвался тоненький детский всхлип, он еще что-то бормотал, цепляясь за папку – вероятно, уговаривал, давал советы, – Манаеву некогда было разбираться: министр уже поднимался на второй этаж, поэтому он, все-таки выдрав папку, скоренько пообещал референту, что, конечно, все будет в порядке, и, не дослушав дальнейшего лихорадочного бреда, кинулся через вестибюль к пустынной мраморной лестнице.

Ему казалось, что он парит на бесшумных крыльях. Последние пятьдесят грамм вовсе не были лишними. Разумеется, они не были лишними. Они вернули ему ощущение полета.

Правда, полет этот чуть было не был прерван в самом начале. Потому что когда Манаев, не чувствуя ног, вознесся до второго этажа, то он увидел, что там, в коридоре, покрытом ковровой дорожкой, под торжественными портретами, обрамленными золотом и стеклом, расположена еще одна поперечная загородка, и внутри нее сидит точно такой же подтянутый, крепенький офицер с золотыми погонами и с красной нарукавной повязкой дежурного.

И он так же, как и первый, вежливо откозырял, и с такими же точно интонациями спросил Манаева:

– Извините, пожалуйста. Вы к кому, товарищ?..

Манаев объяснил, что он, собственно, ни к кому. Что он, собственно, – вот, немного сопровождает. Деревянная фигура министра в это время как раз скрылась за углом. Офицер оглянулся на нее и попросил Манаева предъявить пропуск.

– Какой еще пропуск? – удивился Манаев.

Выяснилось, что для прохода в закрытую часть здания требуется специальный пропуск – с фотографией и с подписями четырех генералов.

Разумеется, никакого пропуска у Манаев не было.

– Дык, это самое… – растерянно сказал он.

И затем объяснил, что, собственно, а зачем ему пропуск? Вот же он, Манаев, собственной персоной. Живой человек, все на нем нарисовано. Зачем еще какие-то пропуска? Но майор не согласился с этим аргументом. Тогда Манаев объяснил, что пропуск он сегодня оставил дома. Торопился, забыл, не посмотрел в кармане парадно-выходного костюма. Но вообще говоря, это не имеет никакого значения. Его, Манаева, тут все знают. Слава богу, руководит уже – сколько лет. Ты, майор, сходи – спроси любого, тебе скажут. Но майор почему-то не захотел никуда идти. Он все тем же размеренным голосом твердил, что необходим специальный пропуск. Согласно внутреннего распорядка. И без пропуска он разрешить не может. Доводы Манаева не производили на него впечатления. Оставалось, по-видимому, последнее средство. Манаеву очень не хотелось к нему прибегать. Но, судя по всему, другого выхода не было. Поэтому он перегнулся через барьер и, сладострастным жестом извлекши из пиджака бутылку, водрузил ее прямо на стол, перед носом оторопевшего майора.

– Без обмана, – негромко сказал он.

Дальше произошло что-то странное. Майор не сделал ни одного движения, не ответил, не шелохнулся, даже не изменил выражения угрюмо-сосредоточенного лица, но бутылка вдруг со стола исчезла: раздался чуть слышный хлопок и шевельнулись под струей воздуха разложенные бумаги. А сам майор как-то неловко уронил авторучку и полез за нею под стол, оттопыривая зад, обтянутый форменными брюками. Он там возился, матерился, посапывал, задевал локтями о перекладины и, казалось, был весь поглощен этим трудным занятием. Продолжалось это, наверное, секунд тридцать пять. Манаев недоумевал. Однако недоумение его быстро рассеялось – потому что майор вдруг высунул откуда-то снизу багровое, набрякшее венозной кровью лицо и, как идиоту, прошипел, видимо находясь в последней стадии негодования:

– Ну что ты задумался, попа ушастая? Дома будешь думать, а сейчас – проходи!

– Виноват! – радостно ответил Манаев.

Министра он догнал на середине поперечного коридора. Министра трудно было не догнать. Министр шествовал точно робот: прижимая руки к бокам и как заведенный, совершенно механически переставляя ноги. Было в нем что-то нечеловеческое. Не хватало только скрипа суставов и решетчатой гнутой антенны на голове. Тем не менее среди золоченых портретов он выглядел очень внушительно. Манаев невольно заробел и, пристроившись сзади, неожиданно для себя пропищал виноватым, заискивающим, противным голосом:

– Все в порядке, Мокей Иванович… Можете не беспокоиться… Папочка – вот она, папочка – тут…

Ему самому было неприятно от такого заискивания, тем более что министр даже бровью не повел – продолжал точно так же равномерно вышагивать, и только, наверное, метров через пятьдесят раздалось утробное начальственное громыхание:

– Ты что это себе позволяешь, Павлуша?.. Исчезаешь куда-то по своим личным делам… Я тут тоже – без доклада, без документов… Я такого, понимаешь ли, не потерплю… Я тебя, понимаешь ли, отсюда – в три шеи… Я Ивана, понимаешь ли, на твое место возьму… А тебя, понимаешь ли, вместо него – крутить баранку… Я тебя предупреждаю в последний раз… Тут тебе, понимаешь ли, не сенькина лавочка!..

Все это он произносил не поворачивая головы. Фразы громыхали как тяжелые камни. В интонациях переливался административный гнев. Манаев попытался было еще раз объяснить, что он вовсе не Павлуша, что Павлуша остался в вестибюле, но, забежав немного вперед и заглянув в остекленевшие, мутные, будто сделанные из пластмассы глаза министра, понял, что никакие объяснения здесь не пройдут, и поэтому просто взял всю вину на себя:

– Больше не повторится, Мокей Иванович…

– То-то же, – удовлетворенно сказал министр. – Ты мне какой доклад в прошлый раз написал? Я тебя спрашиваю: какой доклад? Я там половину слов не знал, что обозначает. Мекал, как этот… ну, в общем, сам понимаешь…

Сильно накренившись в левую сторону и потоптавшись на месте, чтобы развернуться, он вошел в небольшой, очень светлый хозяйственный тупичок, заканчивающийся громадным окном, на широком подоконнике которого, безразлично покуривая, сидели двое мужчин в одинаковых неброских костюмах, и, игнорируя их присутствие, повелительно бросил: «Жди меня здесь», – а затем, опять потоптавшись, чтобы правильно развернуться, скрылся за темной лакированной дверью, на которой латунной тусклостью выделялась неброская буква «М».

Судя по характерному журчанию, донесшемуся изнутри, там располагался туалет.

Манаев принялся ждать. Он подождал пять минут, разглядывая коридор, в котором в общем-то ничего интересного не было, потом подождал еще пять минут, изучая противоположную дверь, где, в отличие от первой, выделялись уже другие буквы – «ХЗ», а затем – еще пять, в течение которых он, не подавая вида, искоса рассматривал обоих мужчин, курящих на подоконнике. Странные это были мужчины. Наконец, он подождал пять минут уже просто так – ничего не разглядывая, а лишь тихо, но внятно ругаясь сквозь сжатые зубы. Министр не появлялся. Было непонятно, чем он там занимается столько времени. Или, может быть, он просто уснул? Или, может быть, провалился в канализацию? Манаеву все это надоело. – «А что? – подумал он. – А в конце концов, ничего!» – и довольно сильно постучал костяшками пальцев в дубовую дверь.

Ему почему-то показалось, что сидящие на окне мужчины сейчас очень строго и требовательно окликнут его:

– Вы куда, гражданин?

Но его никто не окликнул. Мужчины спокойно курили, думая о своем. Тогда Манаев повернул ручку двери и очутился внутри.

Самое интересное, что министра в туалете не было. Вместо него у вычурной, явно импортного производства раковины стоял невысокий, но очень плотный, коренастый человек, стриженный под «укладку руководителя», и, просовывая круглую ушастую голову под кран, видимо находясь в изнеможении, плескал себе в лицо холодную воду.

Он неодобрительно посмотрел на Манаева, но не произнес ни звука.

Больше в туалете никого не оказалось. Там было всего две кабины, разнесенные друг от друга, – в настоящий момент обе распахнутые и просматривающиеся насквозь. И в одной из них лежала на полу знакомая Манаеву темно-синяя шапочка.