У Геркулесовых столбов - Страница 13

Вот и сейчас Леня сделал все сразу – спросил, как дела, не дожидаясь ответа, выразил удовлетворение тем, что Пасков, спасибо, нашел время к ним заглянуть, передал пачку книг хлопчику, стоящему с другой стороны стола, несколько озабоченно поинтересовался – останется ли Игорь Михайлович на фуршет, опять выразил удовлетворение тем, что Пасков от подобной чести решил уклониться, и, потянув новую пачку, обернутую в хрустящую типографскую коричневую бумагу, сказал, что подумал над тем вопросом, который у них в последнем разговоре возник, тут – Марек Бортанский, он сейчас на одной популярной радиостанции, подойди – по-моему, это как раз то, что тебе требуется.

– Марек здесь?

– Да, вот он, у монитора…

Кто изменился за эти годы, так это Марек. Он не то чтобы вырос, но стал как-то значительнее, осанистее, по-современному представительнее, в кожаном пиджаке, в дорогих джинсах, в бадлоне, скрывающем горло, а на запястье руки, делающей величавые жесты, как драгоценность вспыхивал огоньками браслет явно не дешевых часов. Девушка, чье лицо было Паскову смутно знакомо по телевизионным обзорам, точно завороженная кивала после каждого его слова. Речь шла о монтировании сюжета из разнородного материала. Пасков немного послушал, отметил как специалист чрезмерную пространность Марекова разглагольствования – все это можно было сказать намного короче, – а потом, чувствуя, что поучение может затянуться до бесконечности, деликатно покашлял и попросил Марека буквально на три минуты.

– Я же занят, вы видите, – недовольно ответил Марек.

Однако смилостивился и все-таки поинтересовался, в чем дело.

Задетый тоном Пасков сухо объяснил суть вопроса.

– Аналитика? – сказал Марек. – Ну, знаете, аналитики сейчас много…

Сдерживая раздражение, Пасков пояснил, что речь идет не столько об аналитике, коей и в самом деле хватает, сколько о социотерапии, рассчитанной на индивидуальное восприятие. Наработаны простые и достаточно эффективные методы очистки психики, и, наверное, знакомство с ними может быть интересно широкому кругу слушателей.

Это тоже была идея Додона. Не надо рекламы – во-первых, дорого, а во-вторых, реклама уже всех раздражает. Мы ведь работаем с более-менее интеллигентной публикой. Не будем ничего втюхивать, будем просто, по-человечески объяснять, чем мы занимаемся. Вообще время от времени появляться в эфире.

Мареку это, впрочем, было по барабану.

– Терапия? Терапии тоже сейчас хватает, – сказал он, пожевав темные, как у негра, неопрятные губы. – Так я все-таки не понимаю, чего вы хотите?

– Извините, я ничего не хочу, – вежливо ответил Пасков и вернулся на место.

Он был зол – прежде всего на себя самого. Ну ладно Марек – дурак-дураком, всегда был несколько туповат, хотя раньше это не так бросалось в глаза. Но он-то, Пасков, тоже хорош. Нарушил одно из важнейших правил нового времени: никогда ничего не проси. Сам же и сформулировал его несколько лет назад. Просить можно только у самых близких друзей. И то нечасто. А всем остальным либо представляй просьбу в виде проекта, который их может заинтересовать, либо сразу же предлагай оплату – неважно чем, но, опять-таки, чтобы выглядело не просьбой, а деловым предложением. «Ты – мне, я – тебе», иначе нельзя. И вот – так глупо. Купился на то, что с Мареком когда-то были приятелями. Но это – когда-то. А ныне уже совсем иная эпоха.

Он был действительно так зол на себя, что даже не сразу отметил, что некая женщина из соседнего ряда смотрит на него как-то чересчур пристально. Тоже машинально на нее глянул – вроде лицо знакомое, отчужденно кивнул, сел, без надобности открыл портфель, переложил, просто чтобы остынуть, бумаги из первого отделения во второе, вытащил авторучку, снял с нее колпачок, снова надел. Такие вот обыденные операции успокаивают. И только когда вновь захлопнул портфель, поставил его у сиденья и чуть откинулся, чтобы профессионально расслабиться: все-таки впереди были час-полтора муторного сидения, до него, как от взмаха крыльев, прояснивших сознание, вдруг дошло, что – смотрит Мизюня.

Самое интересное, как Пасков на это отреагировал. Он снова, будто во сне, поднял портфель, бесшумно положил его на колени, откинул крышку, неторопливо, будто ничего важней сейчас не было, переместил бумаги в прежнее отделение, расправил загнувшийся от перекладываний уголок методички, защелкнул замки, без стука опустил портфель рядом с сиденьем и лишь потом вновь откинулся, якобы превратившись в слух, положил руки на подлокотники, с силой сжал мертвое дерево.

Сколько же он ее не видел? А вот те самые десять лет, которые Леня Бергер решил сегодня отметить. Чудовищное количество времени, темный придонный ил, который незаметно образуется жизнью. Ведь он практически не вспоминал о ней все эти годы, за исключением, разумеется, тех сумасшедших бессонниц, навалившихся в сентябре, тех огненных дней, недель, месяцев, когда он точно безумный метался по комнате, опустевшей после кончины Ксении Павловны, не мог дышать, жить, ни о чем другом думать, читать, работать, протягивал руку к допотопному телефону с размахрившимся нитяным покрытием провода – отдергивал пальцы, опять протягивал, иногда даже набирал первые три цифры номера, но затем все равно отчаянно бросал трубку… Нет, все-таки был один случай, кажется, лет семь-восемь назад, поехали за город, он уже тогда был знаком с Зикой, первые попытки ухаживания, еще неясно, приятели какие-то промежуточные, потом исчезли, все как обычно – палатки, водка, легкий переносной приемничек. И вот у багрово-угольного костра, который уже почти прогорел, только – жар, только слабые красноватые отблески, обозначающие сидящих, в колоссальном июльском сумраке, под звездами, в набухающей тишине, часов в десять вечера, услышали по приемнику, что в Петербурге дожди, и вдруг точно разодралась пелена прошлого: черный слякотный город, скользкие тротуары, ужасный ветер, несущий с Невы волны сырого холода, фонари в ореолах, пролет Съездовской линии, и среди этого – сияющие от счастья глаза Мизюни… Он вдруг поднялся тогда и, как призрак, пошел по траве к озеру. Свернул за деревья – камыш, слоящаяся над водой зыбкая простыня тумана… Ни времени, ни пространства… «Где ты?» – тревожно спросила Зика. – «Здесь…» – «Где-где? Я не вижу…» – Он протянул руку и, обхватив теплые плечи, грубовато привлек к себе… Вот, а мог бы так и не сделать ей предложение. С Зикой тоже, надо сказать, было непросто. Наладилось только года через три или через четыре. Главное в семейной жизни – терпение… А потом уже – нет, нет-нет, никогда, ни разу. Закопал в такие глубины, засыпал таким количеством мусора, такими загромоздил делами – больше не пробивалось. Доходили слухи, что она дважды собиралась замуж. Так и не собралась, что-то там у нее не связалось. Никаких подробностей Пасков не знал, все – через третьи руки, нет общих знакомых, только искаженное эхо, тень бывшей реальности. И еще слухи, что работает вроде бы в той же фирме. Чуть ли не отделом там стала руководить. Хотя как раз в это можно поверить.

Память, вопреки желанию, восстанавливала увиденное: уже поплотневшая, но еще очень ухоженная, тщательно, по-видимому, следящая за собой женщина, всегда помнящая о своем возрасте и не позволяющая ему брать над собой вверх. Холеная, временами, наверное, высокомерная. Пасков встречал таких в административных структурах. Поднимет брови, спросит: «Что вам угодно?..» – и это – Мизюня, это – горячий трепет от одного только случайного прикосновения?.. Пасков видел, что рядом с ней оставалось свободное место. Надо бы, вероятно, подсесть, хотя бы из вежливости, поздороваться, о чем-нибудь поговорить. Но о чем мы можем с ней разговаривать? Спросить, как жизнь? Ответит, что у нее все в порядке. В том-то и дело, что у Мизюни всегда все было в порядке. Пасков помнил, что когда у нее обокрали квартиру – месяца через три примерно после знакомства, вспыхнула в это время такая криминальная эпидемия: милиция уже развалилась, но кроме бандюг никто этого факта толком не осознал, – то помимо денег (и что там были за деньги?) унесли, вот уроды, еще и специальные объективы; пробовала тогда работать фотокорреспондентом, непрерывно «чмокала» что-то, порхала из конца в конец города, идут спокойно по улице, вдруг – стой, подожди, секундочку!.. – поспешно расстегивает сумку с аппаратурой. Зачем, кому это нужно? Поиграют и выкинут. К обычному аппарату такие объективы все равно не подходят. А ей без них – смерть: ни кадр издалека не схватить, ни панораму, ни обзорный формат. Рассказывала, всплескивая руками: «Возвращаюсь домой – дверь распахнута; вхожу тихонько, как не к себе, на кухне – милиционер. Строгим голосом спрашиваю: «Вы кто?» – Он отвечает: «Я – Вова…» Со смехом, хотя чувствуется, что в голосе – слезы. Новые объективы, как выяснилось, это четыреста долларов. Где взять бедной девушке четыреста долларов? Кажется, после этого фотографию и забросила.