#тыжемать. Материнство по правилам и без - Страница 7

Вернувшись в Россию, я вызвала российского педиатра, надеясь на то, что она посрамит французских коллег и дарует мне рецепт спокойствия. Врач прибыла на двадцать минут раньше заявленного времени и была крайне недовольна тем, что мы не встретили ее у двери со сломанным домофоном. (Мы же собирались ее встретить, но ровно в то время, когда было условлено.) Затем она прошла в комнату, брезгливо повертела мальчика двумя пальцами так, как будто это был не нарядный младенец (да, я даже зачем-то его нарядила), а какое-то сомнительное существо. К. разрыдался. Затем врач выслушала мои жалобы и сказала: «Садитесь и записывайте». Я села и начала послушно писать – диету для кормящей матери.

Диета эта, сразу закралось в мою голову подозрение, была направлена на то, чтобы довести кормящую мать до депрессии, а если таковая у матери уже имелась, то по возможности усугубить ее. Более того, я уже видела эту диету, пока сама пыталась найти лечение от колик в интернете. Я пыталась сказать врачу, что я уже в курсе диетических ограничений, но она строго велела мне не перебивать. Затем повернулась к Алеше, который укачивал рыдающего К., и с претензией сказала: «Папа, вы что, не можете успокоить ребенка?!»

В бумаге, оставленной врачом, значились два диагноза – дисбактериоз и лактазная недостаточность, а также было приложено направление на анализ кала. Какашки следовало отвезти на другой конец Москвы.

Не знаю, что спасло меня от поездки с биоматериалом моего дражайшего младенца на «Речной вокзал». Скорее всего, яростное сопротивление моего мужа, который против лишней фармакологии, а также то, что педиатр прописала мне невообразимую диету из ничего, от которой я сходила с ума и падала с ног. Вместо увлекательной поездки через всю Москву я начала кросс-консультации. Я написала израильскому педиатру, которого мне рекомендовали. Я написала нашему французскому педиатру. И получила одинаковые ответы. Анализы кала двухмесячного грудничка на углеводы и прочую фигню нельзя считать репрезентативными. Диагноз «дисбактериоз» младенцам до года не ставится. Какашки первого года жизни могут быть самых веселых цветов и с самыми веселыми запахами. А если у ребенка колики, ну что, это нормально. Рекомендации: правильное прикладывание (но и оно часто не решает проблемы), массаж (можно со специальным массажным маслом, в Европе такое есть для младенцев) и два месяца терпения. И да, оба врача затребовали от меня график прибавки веса. Я скрупулезно помещала К. на весы, замеряя его прибавки. По итогам получила ответ: у вас здоровый и очень упитанный ребенок, вы полагаете, он был бы таким упитанным, если бы у него были серьезные проблемы со здоровьем? Ждите, все пройдет. И да, забудьте о диетах. Ребенок может реагировать на отдельные продукты в рационе кормящей матери, но обделять себя не стоит. Ждите, ждите. Старайтесь спать, когда спит ребенок, так вам будет проще.

Разорвавшись между мнениями и педиатрами, я стала ждать. Младенцу исполнилось два с половиной месяца. И колики прекратились. Как будто ничего и не было. А я как-то спросила у подруги: «Почему ты мне не рассказала заранее об этой фигне?!» Она ответила с претензией в голосе: «Ты не спрашивала».

Мучимый коликами ребенок слегка успокаивался только тогда, когда я начинала петь. О пользе музыки для детей пишут во многих книгах о беременности и раннем развитии ребенка. Якобы даже в материнской утробе дети слушают музыку и реагируют на услышанное. Многие мои приятельницы и подруги уверяют, что так все и есть: их малыш, например, в восторге от группы Muse и категорически против певицы Рианны. Пока я была беременна, я пыталась периодически понять музыкальные пристрастия малыша, однако никакой четкой реакции на музыку не было – я могла слушать все что угодно. После рождения К. также не проявил себя особым меломаном, но слушать музыку любил. Особенно в моем исполнении.

Сперва я стеснялась – медведь наступил мне на ухо еще в далеком детстве, а вся моя музыкальная карьера ограничилась двумя месяцами в школьном хоре, куда меня взяли для комплектации состава и откуда я выпала по профнепригодности. Но с началом колик стеснения сразу отпали. Выбора, петь или не петь, не было.

Репертуар был прост: пара-тройка детских песен («Мама для мамонтенка», «Облака, белогривые лошадки», «Голубой вагон»), широкий ассортимент революционных и военных песен, оставшихся в памяти с того самого времени, когда я пела в хоре, а также несколько песен отечественных рок-исполнителей. В разгар колик моим коронным номером были прыжки на кровати с ребенком на руках и воодушевленное исполнение песни «Туман, туман, седая пелена» на два голоса с Егором Летовым.

Когда К. стал чуть постарше, а колики прошли, он стал относиться к моему песенному репертуару более осмысленно. Горячий плей-лист в полгода составляли несколько песен, которые я пела на репите целыми днями: все те же «Облака, белогривые лошадки», а также спешно заново выученные «Антошка, Антошка», «Жили у бабуси два веселых гуся», песенка из фильма про Красную Шапочку («Если долго-долго-долго…») и горячий хит «В траве сидел кузнечик». Кузнечика можно было петь бесконечно. Младенец расплывался в улыбках, махал руками и требовал выхода на бис. Мне казалось, что я скоро свихнусь.

Певческая программа дополнялась парой стихотворных произведений. Здесь фаворитом был «Мойдодыр», причем некоторые пассажи Косте нравились особенно: «Щетки-щетки затрещали как трещотки», «А она за мной, за мной, по Садовой, по Сенной» и «Смыл и ваксу, и чернила с неумытого лица». Помимо «Мойдодыра» я читала ему «Бородино», а также отрывки из «Евгения Онегина». Но они, конечно же, не могли тягаться со щетками-трещотками. «Бородино» казалось Косте скучноватым, а «Евгений Онегин» в смутные минуты жизни раздражал.

Слушать в записи любимые песни К. отказывался, ему было важно, чтобы ведущая партия принадлежала именно маме. Младенец соглашался лишь на две пластинки – «Бременские музыканты» и «Новые приключения Бременских музыкантов». Попытки поставить малышу мои любимые детские сказки провалились. Ребенок возмущенно тряс в воздухе ногами и успокаивался только в тот момент, когда вновь звучало «Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету».

Месяцев в шесть К. решил, что он ничуть не хуже мамы, и тоже начал подпевать или и вовсе исполнять сольные партии. Удавалось ему, к слову, это значительно лучше, чем мне. Бабушка, преподаватель музыки, послушав его пение, которое мы между собой называли песнями дельфина, заявила, что ребенок прекрасно интонирует и у него явно хороший слух. А папа малыша констатировал, что мое пение стало значительно лучше. Я даже стала попадать в ноты. Я, разумеется, раздулась от гордости. И стала подумывать о сольной карьере за счет мужа. Но вовремя одумалась.

Кстати, о муже. Если отвлечься от семейно-гормональных неурядиц, то я не могу не признать, что отец моего ребенка оказался близок к представлению об идеальном отце[10]. И даже хорошо, что не достиг идеала, потому что иначе мне было бы совсем тяжело осознавать свое несовершенство в ряде вопросов.

Он изначально был рад всему происходящему с нами. И пока я муторно просчитывала возможные позитивные и не совсем последствия расширения семьи, он искренне не понимал, что меня так тревожит. Ведь это же здорово, привет, сынок, ты меня слышишь, папа тебя ждет!

Он терпеливо сносил все издержки беременности. Таковых у меня, к слову, было немного, но те, что все-таки проявились, делали нашу жизнь невыносимой.

Он высидел все мои роды целиком. И не его вина, что К. после семи часов раздумий ломанулся на свободу ровно в тот момент, когда папа отправился выпить кофе и пару минут вздремнуть (он, правда, до сих пор уверяет, что не дремал, а гулял до ближайшей булочной за круассаном, но скажите мне, какие булочные во Франции работают в пять утра).