Тюрьма - Страница 30

Ровные дорожки. Прямые, как по нитке протянутые, тщательно прополотые грядки.

Садовник и Патрик рвали бобы. Заметив отца, мальчик бросился к нему. Ален подхватил его на руки, и Патрик крепко обнял его за шею.

— Как рано приехал! А где мама? Он искал глазами мать.

— Мама задержалась в Париже.

— Она приедет завтра?

— Вряд ли. У нее много работы.

Патрик не слишком огорчился. Фердинанд снял замызганную шляпу, обнажив бледную лысину, которая заблестела на солнце, словно полированная кость. Это было неожиданно при его обветренном, загорелом до темноты лице. Неожиданно и немного жутко.

— С благополучным прибытием, господин Ален.

— А мама не приехала, Фердинанд, у нее много работы. Ты не забыл, что обещал мне сделать лук?

Огород был как картинка из книжки. Дом тоже словно сошел с красочных страниц видового альбома.

— Патрик! Идем, пора завтракать.

— Колокол еще не звонил.

У них был даже колокол, рядом с кухней, и Лулу, жена Фердинанда, звонила в него перед каждой трапезой.

— Здравствуйте, Лулу!

От нее пахло кроликами, луком, душистыми травами.

— Добрый день, господин Ален! Она только пристально посмотрела на него, не осмеливаясь ни о чем спрашивать при ребенке.

— Мама не приедет, — объявил Патрик.

На кого он похож? Глаза как у матери, темные, то живые, то задумчивые. Переменчивые. Нижняя часть лица — его, Алена.

У Лулу был большой, выступающий под клетчатым фартуком живот, толстые ноги; на макушке жидкий узелок туго скрученных седых волос.

— Завтрак поспеет через несколько минут. Будете есть филе селедки? Патрик просил, я и приготовила.

Ален, должно быть, не расслышал. Он прошел мимо столовой в гостиную. Здесь в одном из углов в старинном шкафу треугольной формы стояли бутылки и бокалы. Ален налил себе виски, и Патрик с любопытством смотрел, как он пьет.

— Вкусно?

— Нет.

— Вкуснее лимонада?

— Нет.

— Так зачем же ты пьешь?

— Все взрослые пьют. У взрослых не всегда поймешь, почему они поступают так, а не иначе.

Тревожный взгляд, брошенный на него мадемуазель Жак, предупредил Алена, что следует выбирать выражения.

— А гости завтра приедут?

— Нет, сынок, не приедут.

— Никто-никто?

— Никто.

— Тогда мы весь день будем играть с тобой вдвоем!

— Меня тоже не будет.

— Ты уезжаешь? Когда?

— Скоро.

— Зачем?

А в самом деле, зачем? Но как объяснить пятилетнему человеку, что два-три часа в атмосфере этого дома невыносимы для его отца? Слишком о многом напоминает ему здешняя обстановка.

Гувернантка тоже была удивлена. Спускавшаяся по лестнице горничная спросила:

— Внести чемодан, месье?

— Я ничего не взял с собой, Ольга.

Зазвонил колокол. Об оконное стекло, звеня, билась оса. Он и забыл, что на свете есть осы.

Обедать сели втроем: Ален, Патрик и мадемуазель Жак. Овальный стол был украшен синей фаянсовой вазой с большим букетом цветов.

— Ты не взял филе, папа.

— Сейчас я возьму, я задумался.

— Что с тобой? Устал?

— Да, было много работы.

Он не солгал, работы было много. Грязной работы. Той, какую обычно человек проделывает лишь раз в жизни — нисхождения в глубины своего «я». Он соскреб с себя оболочку, соскреб все, до самого нутра, до сердцевины, так что выступила кровь. Теперь это уже позади. Раны не кровоточат. Но можно ли от него требовать, чтобы он стал прежним?

Минна не догадалась, что сегодня утром ей выпало на долю соприкоснуться с чем-то таким, что ей наверняка никогда больше не доведется испытать.

Но и здесь, дома, никто об этом не догадывается: ни Патрик, ни гувернантка, ни Лулу.

Ален ел, улыбался сыну.

— Мусик, можно налить мне в воду капельку вина?

— Завтра. Ты же знаешь — вино только по воскресеньям.

— Но завтра не будет папы.

Мадемуазель Жак вопросительно посмотрела на Алена и налила Патрику в стакан несколько капель вина.

Завтрак тянулся бесконечно. Окно было раскрыто. Слышалось пение птиц. Иногда в комнату залетали мухи, кружили над столом и стремительно уносились в открытое окно, навстречу солнцу.

— Подать кофе в салон?

Салон. Холл. Будто никогда и не было слова «гостиная».

Ален прошел туда, сел в кресло, обитое коричневой кожей. Увидел, что капот «ягуара» жарится на солнце, но не было душевных сил подняться и отвести машину в тень.

— Пойду посмотрю, позавтракал ли Фердинанд. Он обещал сделать мне лук.

Мадемуазель Жак не знала, уйти ей или остаться.

— У вас будут какие-нибудь распоряжения, господин Ален?

Он долго думал.

— Нет, пожалуй, никаких.

— Если позволите, я пойду посмотрю, что делает Патрик.

Ален допил кофе, поднялся по лестнице и обошел все комнаты второго этажа. Потолки были низкие, обстановка почти вся в деревенском стиле. Грубая крестьянская мебель. Но в целом все выглядело весело и просто.

Нарочито просто. Поддельная, фальшивая простота. Чтобы гости, приглашенные на уик-энд, ахали и удивлялись. Таким же поддельным, фальшивым был интимно-вкрадчивый тон журнала «Ты».

И таким же фальшивым был… Ни к чему! Слишком поздно! А может быть, слишком рано? Он открыл дверь в спальню. Волнения он не почувствовал.

Ален спустился вниз и застал Патрика в обществе садовника, который мастерил ему лук. Неподалеку стояла мадемуазель Жак.

К чему медлить? Ален подошел к ним, нагнулся к Патрику и поцеловал его.

— А на будущей неделе ты приедешь с мамой?

— Наверно.

Лук сейчас интересовал Патрика больше, чем отец.

Ален молча пожал руку мадемуазель Жак.

— Вы уже уезжаете, господин Ален?

— Дела, Фердинанд.

— Вам ничего не нужно? Может, захватите в Париж малость фруктов?

— Нет, спасибо.

Ален пошел попрощаться с Лулу.

— Кто бы мог подумать, господин Ален! — соболезнующе затараторила она, утирая глаза краем передника. — Такая женщина…

Какая? Он отошел от Лулу, так и не узнав этого. Ален включил стартер, и машина вихрем вылетела за ворота усадьбы «Монахиня».

А теперь он будет пить. Теперь можно и должно. Все, что было сегодня, вплоть до мельчайших подробностей, и даже близость с Минной все было решено и обдумано заранее. Как странно, что роль эта выпала на долю молоденькой фламандки, которую он впервые увидел только вчера и только потому, что случай привел ее к нему в дом.

Возможно, роль не бог весть какая значительная. Во всяком случае, менее значительная, чем это воображает Минна.

Времени в запасе оставалось еще немного. Он пробыл на вилле меньше, чем рассчитывал. Он чувствовал, что задыхается там. Его отъезд — а он хотел уехать спокойно и никого не удивляя — походил на бегство.

Ален гнал машину на полной скорости, но не в направлении Парижа. Он достиг Эвре, через который ему уже не раз случалось проезжать. Он искал бар, но по сторонам мелькали фасады ярко-желтых или сиреневых бистро, где виски, конечно, не подают.

Несколько минут он блуждал в лабиринте похожих друг на друга улиц, пока не заметил дорожный знак и надпись: «Шартр».

Шартр так Шартр. Он не проехал и пятнадцати минут, как заметил туристский мотель. Вывеска изображала стоящую на газоне старую коляску. Раз мотель — значит, непременно есть и бар.

Действительно, бар в мотеле был. Бармен слушал по радио репортаж со скачек.

— Двойное…

Он чуть было не передумал, но бармен понял его на лету и схватил бутылку «Джонни Уокер». Не он один употребляет этот термин. Двойной скоч, двойное виски, двойное… От одних этих слов его мутило.

— Неплохая погодка для прогулки на машине.

Ален рассеянно буркнул «да». Плевать ему на погоду. К его программе она отношения не имеет. Он едет не на парад.

— Еще раз двойное.

— Кажется, вы у нас бывали.

Конечно, бывал, старина. Все и повсюду его уже знают. Даже там, где он никогда не бывал. Просто-напросто потому, что его фотография напечатана на первой полосе газет.