Тысяча звуков тишины (Sattva) - Страница 3
– Ничего себе картинка! – С неудовольствием воскликнул молодой человек, явно почувствовавший намек на связь его аварии с прежним образом жизни. – Ты можешь предложить что-то альтернативное? Превратиться в истуканов, которые сидят в тишине и тупо смотрят на деревья? Это – выход?
– Давай еще тарелочку супа… – Шура протянул руку, и Лантаров, повинуясь, передал ему свою деревянную миску. Есть деревянной ложкой из деревянной миски было непривычно и неудобно. Но это была часть общей экзотики, и он воспринял ее как должное.
Шура налил добавки, поставил перед гостем еду. Затем также неторопливо добавил себе.
– Вообще, это хорошо, что мы сразу затронули содержание твоего пребывания тут. – Они стали есть, а Шура продолжал объяснять суть предлагаемой терапии. – Я хочу повторить, что все, абсолютно все будет зависеть от твоего желания.
Шура сделал особенное ударение на слово «твоего» и, прожевав гриб, продолжил:
– Ответственность – это тот мячик, который всегда будет на твоем поле. Я предложил, ты принял предложение. Но его можно аннулировать в любой момент.
– Хорошо, – твердо согласился Лантаров и подумал про себя: «Придется, старина, терпеть, все равно у тебя нет выхода».
– Так вот, это, во-первых, не техника лечения. Непосвященному человеку это может показаться мистикой или знахарством. Во-вторых, все это придумал не я. Мудрецы твердили об этом еще три – пять тысяч лет тому, а по ходу развития нашей цивилизации то тут, то там появлялись носители этих простых и одновременно глобальных знаний о мироздании. Мне лишь посчастливилось проверить эту систему и убедиться на себе, что она действует. Она состоит из четырех составляющих. Первая – правильное мышление. Вторая – правильное дыхание. Третья составляющая – правильное питание. И, наконец, четвертый аспект – движение, в нашем случае – физические упражнения.
Шура опять съел пару ложек, как бы давая время слушателю переварить информацию. Затем спокойно продолжил:
– В твоем случае с движением придется пока повременить.
Лантаров хмуро кивнул в ответ, сжал губы и слегка наклонил голову – всякие упоминания о его немощи вызывали у него неприятные ощущения. Но воля Шуры, ненавязчивая, не выпячиваемая и неприметная с первого взгляда, его не то чтобы подавляла, она подчиняла. Он полагал, что это из-за отсутствия всякой иной возможности действовать, но в глубине души понимал – это логическое подчинение слабого сильному. Но не подчинение грубой физической силе, а попадание под влияние какой-то удивительной харизмы, тонкой, струящейся из его естества, внутренней энергии, не довериться которой было невозможно. Лантаров точно ощущал в Шуре факел, зажигаемый знаниями, иными и более глубокими, чем его собственные знания. Внутренний голос неумолимо твердил ему, что в сравнении с этим непохожим на других людей лесным жителем он является безвольным, неприкаянным невеждой, но признание этого даже самому себе приносило дополнительные боль и страдания.
– Зато здоровым питанием, целительным дыханием и особенно благими, освобождающими от напряжения и беспокойства мыслями заняться можно и нужно. Попробуем?
Лантаров поскрежетал зубами и с усилием угодливо выдавил из себя:
– Конечно. Как же еще. Коль я уже тут, так чего уж мне отпираться…
– Я тебя не случайно спрашиваю – если ты не будешь верить, то победить наваждение будет гораздо сложнее. Теперь немного о тишине. Попробуй послушать ее, раствориться в ней. Чтобы услышать свой голос. Этот голос только в полной тишине может превратиться в свободный поток сознания, ведущий нас к верным впечатлениям о мире.
– К верным впечатлениям о мире, – задумчиво повторил Лантаров, пытаясь уловить смыл произносимых слов, – как это? Я не могу понять, какие впечатления верные.
– Не мудрено. Ты же жил в таком темпе, какой скаковые лошади не выдерживают. Так рано или поздно пришлось бы сойти с дистанции, и ты должен благодарить судьбу, что вышел из игры с минимальными потерями. Да что тут говорить, мы все жили на городской помойке – до тех пор, пока нас не прижала сама жизнь. А в городских условиях при постоянном шуме и наличии тысяч других раздражителей услышать свой голос мало кому удается.
Лантаров вскинул брови: «Чего ради это он нас уравнял? Часть лесной терапии?»
– А зачем слушать этот внутренний голос?
– Так мы можем обратиться внутрь себя и понять свое истинное «Я». Другими словами, это значит – понять собственную природу, обратиться к Богу.
– Ого! – присвистнул Лантаров.
«Вон куда он прет!» – подумал он.
– Бог в душе каждого живущего, и он помогает преодолеть любую преграду, недуг или сомнения. Все начинается с мыслей, но привести к Богу они могут лишь в тишине. Вот для чего необходима тишина… Для преодоления беспокойства в душе. Для создания пространства покоя. Не забвения, не смерти заживо, как у премудрого пескаря из одной старой сказки Салтыкова-Щедрина. А покоя – в смысле, спокойного, осознанного, сосредоточенного движения в одном направлении. Ведь, может, ты об этом не думал, но многие болезни, если не большинство их, вызваны спешкой. Спешка уводит от гармонии, лишает способности слушать собственный голос, затем логическим продолжением этого становится бегство от Природы – своей собственной и вселенской. А это вызывает беспокойство, как раны, открываются зоны напряженности.
Он немного помолчал, будто сосредоточился на том, чтобы тщательно прожевать пищу. А затем добавил еще несколько фраз, особенно запомнившихся приезжему горожанину:
– И еще одно, Кирилл. Этот аскетизм, конечно, может показаться тебе глупостью. Но если ты глубоко задумаешься над его смыслом, обязательно поймешь причину. Здоровый человек сам по себе противоречит идее экономической эффективности современного общества. Очень хорошо, что ты убедился в больнице – пациент без денег обречен на угасание, он попросту неинтересен. В больнице мы должны платить за то, что больны – нас ждут и воспринимают, то есть любят, исключительно больными и платежеспособными. Зачем врачам здоровые люди, если деньги приходят только тогда, когда люди больны? Потому вся мировая система построена не на концепции здоровья, а на концепции болезни. Людей травят токсичными идеями и стереотипами, засоряют опасной пищей, подкармливают отравленными добавками. Разве не для того, чтобы они прекратили думать, превратились в послушных телепузиков, безропотно поглощающих предложенный или навязанный пузикрем, и стали затем – по логике вещей, – больными? И дальше все – по порочному кругу. Медикаменты, разрушающие здоровые органы, – в пользу временного поддержания пораженных. И так далее и тому подобное…
Слова Шуры не походили на наставления, но звучали все же патетически, с некоторой торжественностью. Однако обижаться на Шуру было невозможно, его лицо и взгляд неизменно выражали благость, как будто он закрыл глаза и улыбался, подставив лицо теплым лучам утреннего солнца.
– Так, какой распорядок жизни в твоем санатории? – Лицо пациента теперь тоже отражало примирение с ситуацией. Временное, но все-таки достаточное для начала действий.
– Очень простой. Думаю, тебе надо адаптироваться пару-тройку дней. Присматривайся. Прислушивайся. Обживай новое пространство. Надеюсь, что многие ответы придут сами. А там мы начнем двигаться к свету. Вместе.
Лантаров проснулся довольно поздно – в окна игривым ребенком заглядывал день, безоблачно светлый и приветливый. Он отчего-то подумал, что давно не видел в окне такого бесконечного, совершенно бездонного неба. Он чувствовал себя изумительно отдохнувшим и свежим, как будто его накачали неведомым волшебным зельем. Это не было ощущением готового парить в пространстве воздушного шарика, скорее, впечатление ребенка после обморока, когда возвращается на миг утраченная Божья благодать. На сердце возникло давно не испытываемое наивное ощущение новизны и приближения чего-то наверняка приятного, как бывает у верующего после долгой молитвы. Он заметил, что печь уже весело трещала дровами, будто напевая энергичную песенку, – по дому давно растеклось ободряющее тепло. Но воздух в этой лесной обители все равно был другой – сочный и влажный, как мякоть спелого персика. Лантарову показалось, что никогда раньше он не чувствовал в воздухе такой предельной свежести и непорочности – ничто его не портило: ни стойкий запах больничных медикаментов, ни смог и копоть городских мостовых. И вездесущие молекулы этого воздуха казались активнее, смелее и настырнее, они проникали не только во все уголки тела, но даже в глубины мозга. Или, может, так ему просто казалось. Хотя в теле к привычной ватной слабости от твердого спартанского матраца добавилось ощущение ломкости, в голове уже неизвестно откуда возник невиданный доселе подъем, словно внутри сам собою открылся новый источник энергии. Шуры не было, и он твердо решил самостоятельно добраться на костылях до уборной.