Тысяча и одна минута. Том 4 - Страница 1

Ходит Глупость по белу свету, нечесаная, нестриженая, с глазами шальными, заспанными, в сером кафтане, в поношеных лаптях, в плисовой шапке с заломом, кушаком подпоясаная.

Ходит Глупость по белу свету, завитая, приглаженная, с очками зелеными, в черном фраке, в лаковых сапогах, в картузе с аршинным козырьком.

Сошлася Глупость в сером кафтане с Глупостью в зеленых очках; давай, говорят, друг с другом потягаемся, которая глупость глупее из нас!

– Я, говорит Глупость в сером кафтане, по большей части, в деревне живу; многого не знаю, про малое смекаю, умею коня в борону запречь; знаю, что коли три пальца да два пальца, будет три-да-два, а сколько это вместе, не ведаю!

Я, говорит Глупость в зеленых очках, живу чаще в городе; об малостях не думаю, а хитрое и мудреное как на ладони у меня: знаю я сколько звезд на небе, знаю из чего месяц вылит, из чего солнышко соткано и какие и от чего прорехи на нем!

Повесила голову Глупость в сером кафтане, призадумалась, размахнула руками и сказала Глупости в зеленых очках: «ну, будь же ты Глупость глупее меня!»

Это пока не сказка. а присказка; ведь присказка перед сказкой что верста торчит в дороге полосатая: без неё не узнаешь, далеколи ушел и длинен ли еще остается путь.

Где-то давно и далеко, не на нашей стороне, не в нашей улице, жил был старичек Фома умная голова; у него были три сына, что три ясные сокола, один другого выше, один другого красивее. Но, знаете, люди добрые, на белом свете ничего не смекнешь по виду, хорошо ли оно, дурно ли: с виду и серый воробей такая же птица как соловей, и тоже на двух ногах, а великая разница: иного голосистого соловья и на двух воробьев не сменяют… Оно и между людьми случается: иной, издали глядишь, точно ясный сокол, а подойдешь поближе, глухой тетерев… Так вот и у старичка Фомы дна то сына были туда и сюда, умели и тын огородить и хлеб смолотить, и хоть не такие были мудрые-смышленые, как сам отец их Фома, а знали всякую работу деревенскую. Меньшой же сын, Иванушка-дурачек, уродился ни в отца ни в братьев, хомяк-хомяком, ничему не мастер, за то ничего на нем и не спрашивается: лежит-себе на печи, да потягивается, разве нет-нет да поохает… «Что ты, Ванюша, охаешь?» спросит старик Фома. Да так, батюшка, правый бок отлежал, так на левый ворочаюсь! Только и разговору. Однако, хоть был он дурак-дурак, а не околотень: отца любил и слушался: заставит тот бывало его сделать какое дело не-мудрое, пошлет его куда отнести что нибудь, хоть ночью, хоть в дождь, не откажется, оставит свою печь теплую и сделает все по отцеву приказанию; а иной порой и умных братьев не дошлешься; вестимо: умный делает всегда по своему уму, а дурак что приказывают.

Пожил наш старичек Фома умная голова с своими детьми и сбирается он умирать… Сколько, видно, на свете не живи, а умереть все надобно: так уж заведено из-покон веку; стало нам самим не выдумывать стать два века жить! Вот призывает он к себе детей своих и говорить им так:

«Дети мои любезные, орлы мои сизокрылые, наступает для меня час воли Божией, должен я с вами расстаться на веки вечные; но прежде нежели я умру, хочу, что бы вы меня всегда поминали, и приказываю вам жить между собою дружно, согласно, брата своего дурачка-Иванушку не обижать, бу де он вас в чем не послушает, побранить его да заставить то сделать ласкою. В этом сундуке, который я всегда при себе держал, найдете вы триста рублей; братнину долю возьмите себе, одевайте его и содержите этими деньгами… Вот вам теперь мое последнее благословение и вот вам еще последний приказ мой: когда вы меня схороните, то приходите ко мне на могилу, каждый из вас по одной ночи, стеречь мое тело и творить молитвы по моей грешной душе!..»

Поговорил еще с ними отец Фома и к вечеру его как не было.

Поплакали братья по покойнике, а Иванушка-дурачек так ревел, что насилу его палкой уняли; похоронили отца Фому, снесли его на кладбище, уложили в могилу темную, поставили белый камень и пошли домой наследство делить. Пришел и Иванушка-дурачек, залег на печь; братья считают деньги да на них радуются, а он ворочается да охает; грустно стало дурачку Иванушке: некому его спросить «что ты, Ванюша, охаешь?»

Темнеет на дворе, стали мужички в избах огонь зажигать; вспомнили братья отцево приказание. Не хочется большему к отцу на могилу идти; зачем, думает он, мертвому нужно, чтобы его могилу стерегли? лежи-себе, и так никто не вытащит, а молитву за упокой я и дома прочту!.. Однако, думает, зазорно не исполнить что отец перед смертью велел; посылает он брата среднего, тот говорит: тебе идти! Спорили они этак битый час; потом вспало им на разум дурака послать…

– Ступай, говорит большой брат Иванушке, к отцу на могилу.

«А ты что?.. чай твой черед!»

– Мне неколи: надо коровам да овцам сена задать.

«Ну, пусть средний брат идет.»

– Ему надо в лес по дрова ехать.

«А мне что за дело; я не пойду без очереди!»

– Прямой ты дурак: не хочешь исполнить батюшкина приказания!!. А я еще думал тебе красную шапку купить.

Захотелось дурачку-Иванушке красной шапки, да и то, думает, непригоже не сделать, что отец велел. Слез он с печи и пошел в огород, вырыл себе репы да моркови, любимого своего лакомства и побрел к отцу на могилу. Пришедши, прочел там молитву, какую умел, лег подле могилы и зачал морковку грызть.

Наступила полночь, раздался гул в сырой земле, захрустели-затрещали кости покойников, поворотился белый камень на могиле Фомы и вышел он из под него точно-живой, только белый что снег, и спросил громким голосом: кто пришел ко мне на могилу?

«Я батюшка, твой сын, дурачек-Иванушка.»

– А для чего же старший твой брат не пришел?

«Ему, батюшка, неколи…»

– А, знаю я это неколи, молвил покойник Фома; сам будет виноват, если за свою леность и непослушание упустит счастье свое! Спасибо сын мой милый, Иванушка, что ты не поленился пришел; подарю я тебе за это подарочек, тебе на радость, а мне на помин души.

Стал старик Фома лицем на полдень и сказал тихим голосом, точно ручей прожурчал: «Уть, уть моя утушка!.. Где ты моя сизокрылая?.. Взвейся скорей поподнебесью, прилети ко мне ясным соколом!»

Потянул с юга тихий ветерок, зачернелось на небе темное пятнышко и спустилася серая утка перед стариком Фомой… Смотрит Иванушка-дурачек, не надивуется, что такая за утка чудная; не только у иного крестьянина, а даже и на барском дворе такой нет ни одной: крылушки у ней сизые, лазоревые, головка бисерная, вместо глаз два бриллиантика; пройдется по земле, остановится и выронит вместо яйца большой изумруд!..

– Вот, говорит старик Фома дурачку Иванушке, вот тебе, сын мой любезный, подарок мой; поминай меня им! Когда тебе будет нужда в чем, покличь к себе серую уточку, будет несть она тебе яйца, и за каждое её яйцо дадут тебе всего, что только тебе надобно. Ступай-же теперь домой, да смотри, ничего не говори братьям до-время.

Запел первый петух, опустился старик Фома опять в свою могилу, камень белый на место стал; вспорхнула-полетела сизая уточка на полдень. Остался один дурачек-Иванушка; подивился, покачал головой и побрал себе домой.

Подтрунивают над ним братья, подсмеиваются: «что, дурак, видел во сне хорошего? не унес ли кто батюшку из могилы?» ничего я не уял страшного, отвечает дурачек-Иванушка, а привиделось мне во сне, будто две совы смеялись над филином, что он днем плохо видит.

«Дураку дурацкие сны и грезятся, примолвили братья дурачка-Иванушки.