Тысяча и одна минута. Том 3 - Страница 21
– Ах, ты дурья порода, да разве так на пир зовут кого?
«Вот, дурья порода!.. я кажись с вами породы одной, чего ругаетеся… вольно же не сказать, что-мол всех надо звать!»
– Поди-им, дура голова, хоть сходи пока в погреб, пива нацеди, да смотри ведра два не более… а мы сами пойдем гостей созывать!
Пошли братья по избам, куда Дурень ходил; простите-де, не вините нас в тон, что дурак вам сказал; мы ему совсем не так приказывали, да что станешь делать, такая голова глупая!
Ну, ради пира да извинения, соседи не долго сердилися; собрались, отправились; пришли все вместе с братьями Дурня; а его, Дурня нет, как нет.
Посадили гостей, стали потчивать, да стали Дурня доискиваться, куда ушел, насилу-насилу вспомнили, что за пивом он послан был. Побежал старший брат в погреб, дверь приперта изнутри; стучит-кричит Дурню: эй! что ты там делаешь? Отпирай скорей!
«Постой, отвечает Дурень из за двери, дай подплыть!»
– Что ты там городишь, голова глупая!.. на чем это ты там плаваешь?
«Да на корыте, спасибо, что было тут, а не то бы беда, хоть захлебывайся!..
Отворил дверь Дурень, смотрит брат! вот штука!.. и впрямь, точно море разливанное: яма пивом полнехонька, а Дурень в корыте разъезжает по нем, да покатывается сосмеху.
– Ах, ты злодей бессовестный!.. что ты это наделал, для чего ты это пиво-то выпустил?..
«Рад бы не выпустить, да как же быть: собака проклятая, распрострели ее, виновата все: стала в твориле, застит мне, мешает пиво цедить, я отгонял-отгонял, слов не слушает, я и кинул затычкою, что в руках держал, заткнуть стало печем, а пиво течет… я метаться туда-сюда, а уж мне по ворот!.. увидал я корыто, вскочил в него…. да видя, что пиво в бочку не нальешь опять, припер дверь, да с горя и ну кататься по нем!.. Чтож делать, хоть и жалко да покрайности повеселить себя довелось!»
Уж не знаю, чем братья угощали гостей и как они разделались с Дурнем за пиво; а только, по этому случаю, с тех пор видите и повелась пословица, что с дураком пива не сваришь!
Долго ли нет ли, а только жил Дурень благополучно с своей глупостью, и может быть ему бы так век свековать; да случись к этому такое дело: напади на него блажь: по свету пуститься странствовать, людей повидать и себя показать. Он наслушался, что вишь это куда хорошо, кто обошел края небывалые, и хоть бы ума в нем не было, хотя бы воротился таким же олухом, как и отправился, а все ему люди дивоваться будут: в чужой-де земле побывал, разных-де див повидал; видел такую сторону иностранную, где всякий простой мужик умеет говорить на иностранный лад, еще иногда и лучше, чем иные бояра у нас! Вот таких-то речей, Дурень наслушавшись и сам вздумал идти странствовать по белу свету.
Не далеко же и ушел.
Блудил-блудил по полям и по лесу, дошел до города какого-то да как увидел его церкви каменные да домы высокие с тесовыми крышами, с трубами кирпичными, так и всплеснул Дурень руками от радости: ну, пришел-де в землю иностранную!..
Подшел к городу, стоит избушка писаная, полосатая; вышел из неё служивый и спрашивает: кто ты такой? откудова?
Дурень отвечает не смутившися: «По-моему я свой, а по-вашему иностранный человек.»
– А коль ты иностранный, то пойдем к начальнику, он в нашем городе только один и умеет с иностранными раздобарывать.
Пришли к начальнику.
– Какой ты иностранный, говорит начальник, ты просто мужик нечесаный!. Покажи, где твой вид?
«Да вот вид на мне, отвечал Дурень, я и в нашей стороне таков видом был, и к вам пришел вид не переменил.»
– Что с дураком толковать, сказал начальник, может он плут, бродяга какой; отведи его к судье, пусть тот его порядком допросится.
Дурень и к судье пошел; пришел, встал, оправился; судья давай его порядком допрашивать…
– Чей ты такой?
«Иностранный,» говорит.
– Какой иностранный, из какой стороны?
«Да из неблизкой: дней пять шел, стало из далека.»
Зачал судья спрашивать Дурня вид его, Дурень ничего не знает, не понимает; ладит одно, что он иностранный человек и только.
– Из какой же ты стороны пришел, где ты жил?
«Где, вестимо пришел из нашей деревни, так в своей семье проживал.
– Как велика ваша семья?
А Дурень не сумел трех перечесть и вымолвил: а нас всего семь братов, батюшка пятый да я четвертый!»
– Как тебя зовут?
«Матушка звала Демкой, а батюшка дураком называл, так уж не знаю заведомо, как лучше оно.»
Толковали с Дурнем, билися, допытывались, переспрашивали, Дурень стал на одном, хоть кол на голове теши, больше-де не умею сказать.
Посмотрел на него Судья, оглядел с нот до головы; видит что парень и взрачен и дурачен; Вынул судья из кармана тавлинку кованую, понюхал табаку из неё, взглянул еще раз на Демку упрямого да и вымолвил:
– Ну, что с ним толковать? записать его Дурня непомнящим родства, да назвать Дурындою!
Вот от чего он Демка и стал зваться безродным Дурнем Дурындою.
Говорят, что будто ему Дурню опять повезло, что вишь он портняжить стал: боярские кафтаны чужими руками выкраивать, не умея сам и зипуна состебать; и вывеску вишь повесил во всю улицу; да как это кажется не может быть, то уж нечего такие речи и пересказывать; а надо только рукой махнуть, да и сказать, что кончено.