Тысяча и одна минута. Том 2 - Страница 20
Глядь…. идет и сам дядя Яков, будто с неба упал, с ноги на ногу переваливается, словно как и в прошлые годы!
«Вот он! вот он! закричали все, только завидели издали, точно как на волка затукали.
– Бью миру челом, поклон старосте! сказал дядя Яков, вступая на сходку.
«Милости просим!.. отвечал Трифоныч, усмехаясь; «ну-ко Яков-брат, хоть ты рад иль не рад, раскажи-ка, долго ль ты будешь так маить нас, аль мирские деньги нахальные, что нам платить за тебя?»
– Да окстись, дядя Трифоныч! Разве за меня коли плачивали?
«Не плачивали, так приходит платить, голова не разумная; он же еще озарничает перед миром всем!»
– Не озорничаю, а правду баю. Кто тебе сказал, что за меня другие поплатятся? В чужой мошне не в своей квашне, не сменяешь: если ли тестно али пусто место! Что я миру повинен и сам отдам!
«А чем-то отдашь, у тебя, коли, и всего живота продать, на кафтан не собрать!
– Не тужи, Трифоныч, что у батрака живот болит, а тужи, что он кашей набит! Многодь за мной неустою, изволь сказать?
«Сам знаешь, не первый год платишь; почем за тягло, сам смекай!»
– Хм! молвил Яков; так на, отщитаи!
Вынул свою кису, брякнул на стол, перевернул к верху дном… Ах ты, мой Господи! У всех глаза так и повыскакали: все-то империялы, да рублевики! Трифоныч струсил, ну оглядывать: да не стал ли уж Яков наш оборотнем! Все рты поразинули.
Дядя Яков оброк отщитал, деньги поклал и пошел домой, как ни в чем не бывал.
Поглядели мужички друг на друга, погладили бороды, да понурили головы, почесал затылок Трифоныч, призадумалась и Марфа Сидоровна. Хочется ей узнать, так что Господи, где это Яков денег достал?.. Бабье сердце что глиняной горшок: вынешь из печи, он пуще кипить.
«Погоди ж, думает она, «я тебе дружку отплачу за это. Прятать деньги от жены – где это видано! прикинулся таким, что у него копейки нет, а теперь вишь! Все это мне на зло делает!..»
Но хитра ж и Сидоровна: стала вдруг такая тихая, смирная: в людях ли сидит, только слушает, да глядит, воротится ль домой, не замутит водой; сам Яков не надивуется, да уж тали это полно Марфа жена. Бывало он только на двор, она: и плут ты и вор, по чужим людям шляешься, болтаешься, от жены-от дому отбиваешься; хоть всего в доме вдоволь, она себе ворчит да ругает: и того нету, и эта то нету; коров, хоть бы те у самого барина, а ей купи масла на блины; все поле хлебом засеяно, а ей давай муки на пироги; ни за что нет спасибо, а за все брань, да попрек! Теперь стала баба та ж да не та, ниже травы, тише воды; даже вся деревня диву далась; во всякой избе только и толкуют, что про Якова да про Марфу Сидоровну. Ведь мы про людей вечеринку, а люди про нас и всю ночь не спят. Говорят головы умные: видно Яков денег не путем достал, спознался он с нечистою силою, даже и жена-то перед ним пикнуть не смеет! Судят все, да рядят, да мерекают; кто говорит, что видел, как Яков ездил в другое село к колдуну Запекале, кто что он под вечерок повытряс у кого-то из кармана лишнее, то есть просто-ободрал, как липку; кто говорит, что давно по деревне ходит клад в виде рыжого теленка, да попался под руку Якову, а он его, благословясь, стукнул обухом, вдруг из теленка и стал мешок с золотом! Вот всякой этак и смекал и другому пересказывал за правду. На чужой роток не накинешь платок; дело не дело, а наскажут на чьей избе ворона сидела. Дошли эти слухи до Якова, он улыбнулся, погладил ус левою рукою, а правою поднес ко рту кружку, да прихлебнул домашней браги, а у завистников расскащиков и по усам текло, да в рот не попало. Приходит великий праздник Николин день; ждет Яков, запросит жена обнов по старой привычке. Не тут-то было, ни гугу Марфа Сидоровна! Экой на нее доброй стих нашел, думает Яков, видно кается, что мне прежде от неё житья не было! Жалко стало Якову Марфу жену. Сидит он однажды да брагу пьет, а Марфа лен прядет – вишь какая стала досужная!
– А что, Марфуша, промолвил Яков, поглядывая в окно; глядишь, скоро к празднику с торгами приедут.
«Ну что ж такое? приедут так приедут.»
– Чай с города всяких обнов навезут?
«Ну что ж? навезут, так навезут.»
– Чай наши бабы будут себе покупать всякой всячины?
«Ну что ж? будут, так будут!»
Экое бабье сердце упрямое! Ведь и знает, про что хочешь сказать, а никогда не начнет первая.
– Чай тебе тоже обнов хочется?
«У меня много и старого!
– Ну да старое старым, а новое новым! Что тебе: телогрейку, али шубку купить?
«Ничего не надо! Я и так, может, все твое на обновах прожила!» Марфа захныкала. «Острамил ты меня, опозорил, сказал, что у тебя копейки и ет; все на меня пальцами указывали; вот жена мужа в конец разорила, заставила ходить по миру!
Экая дура негодная!.. У-ух!.. вот дочего я дожила!..
Из хныканья Марфа уж и выть начала. Говорят: муж да жена одна сатана, а иная и одна жена, что твои две сатаны. Яков унимал, унимал, пришло хоть самому зареветь.
– Да не плачь; экая, право, у меня тогда гроша не было.
«Да не было, а откуда же ты взял только на оброк? Небось, взаймы-то дать некому, а ты видно нарочно от меня припрятал! У-ух!..
– Ну право-же, великое слово не было!
«Ничего не было, а после откуда пришло?»
– А после…
«Что после? Где ты их взял!
– Да так… Бог послал!
«Бог послал! Видно солгать как не знаешь! Опозорил, острамил, да еще обманывает! Вот какое житье мое горемычное! У-х! у-ух!..
– Полно Марфуша! Что было, то прошло; давай помиримся! кто старое помянет, тому глаз вон! Бог нас избавил от беды, теперь будем жить посмирнее, да получше, так и худу конец.
Но кто сладит с бабой упрямой? Ревет, да воет, да приговаривает: «несчастная я, безталанная, под злою родилась планидою, живу не правой обидою; от родных укор, от соседей позор, а от мужа еще того хуже!..»
Причитала Марфа, да высчитывала, нагнала тоску на Якова. Перестань же Марфа корить, напрасное говорить, да выдумывать; коли я тебе расскажу всю правду истинную, так ты и поверишь и вспокаешься; как узнаешь, где я денег добыл, так не станешь на мужа плакаться!
«Ну-ка как выдумаешь еще обманывать? сказала Марфа, утирая слезы и поглядывая из под-рукава на Якова.
Да так, али уж в самом деле все пересказать?
Не хотелось бы, баба-то ты болтлива под иной час! Ну смотри же, никому ни слова, чтобы нам с тобой беды не нажить! Вот, видишь, как потребовали оброк, вижу, беда неминучая; я в кошель, ан дыра в горсти. Признаться, Марфуша, мы с тобой таки без рассчета деньги трачивали. Что тут делать? Знаю, есть у меня в деревне недруги. На сходку показаться, дрожь проняла; пошел я с горя в лес подумать наедине, как помочь горю нашему. Думал, думал, ничего не выдумал. Ну так и быть! сказал я сам себе; видно подле избы не растут грибы, а надо искать их за версту; а уже худова не будет инова, и скочил с старого пня, на котором сидел, да с горя рубнул изовсей мочи топором по нем. Вдруг в пне что-то звякнуло; я еще, опять тоже самое, вот ни дать-ни взять стеклы битые. Я давай сильнее постукивать, а там что-то так и пересыпается. Изрубил я пень, стал щепки раскидывать… глядь! а там врыт котелок не тяжел, нелегок, а серебром да золотом полон до верха. Тотчас я себе и нагреб на оброк да и теперь похаживаю к нему. А вот, как ты закаешься болтать перед другими лишнее, мы с тобою, как-нибудь ночью темною, пойдем да притащим домой.
«Будто это правда? Будто ты меня не обманываешь?» вскричала Марфа, все еще не веря словам Якова.
– Правда истинная; сама на деле увидишь!
Кинулася Марфа Сидоровна к мужу на шею. Золотой ты мой Яковушка! прости меня не разумную, огорчила я тебя дура-глупая. Теперь во всем тебя стану слушаться; вперед ты от меня никакого досадного слова не услышишь!
– Ну то-то же! молвил Яков, утирая усы и чуть не плача от радости; давно бы так! Давай же помиримся, поцелуемся. Эх, ка-бы мы и всегда так ладно жили! Марфа позабыла и прясть, так и льнет около Якова, так в душу и увивается.»