Тяжелая ночь отца Элии (СИ) - Страница 3

— Вы-то откуда понабежали?

В тесной клетушке собралось народу — не протолкнуться. Кроме Хортала и Зеррика тесным кольцом окружили стол темноволосый худощавый юноша в вышитой бисером повязке на лбу, черноусый горец с длинными росчерками шрамов вдоль высоких скул и три девицы определенного сорта, с которыми Элия дружбы не водил, но сталкивался в заведении Эццо нередко. Именно одна из них, прозванная рыбаками за малость выпученные глаза Барабулькой, и напевала слабеньким, но не лишенным приятности голоском.

— Тебя только за смертью посылать! — Зеррик отставил инструмент в сторону. — Давай его сюда.

Громовержец глянул на него, грозно сдвинув облезлые брови, но, вопреки ожиданиям Элии, не возмутился, а, напротив, расчистил рукавом место на столешнице. Крякнув, жрец утвердил бочонок попрочнее, а затем с трудом втиснулся между юношей и второй девицей, Эльминой Поскакушкой.

Зеррик, даром, что помнил еще дедушку нынешнего короля Пейнора, живо взял на себя обязанности распорядителя, наполняя и растыкивая в протянутые руки кружки.

— Пусть дадут наши добрые и могучие Боги долгих лет жизни тому, по чьей милости мы можем собраться здесь и провести вечер в дружбе и веселии! — провозгласил музыкант.

Элия ободряюще улыбнулся мальчишке по левую руку. Тот не ответил. «Слепец, бедолага», — обожгла догадка священнослужителя. Это было заметно по бессмысленному взгляду на живом и умном лице. Слова ободрения и сочувствия застряли в горле. Да и к чему они?

Элия перевел взгляд на безмолвствующего горца, но Зеррик уже налил по второй. Потом, не обращая внимания на такие мелочи, как передых, — по третьей.

«Куда ты гонишь? — хотел сказать Элия. — В Нижний Мир не терпится?»

Но вместо слов у него вышло лишь невнятное мычание. А потом стены комнаты и лица, окружающие его завертелись в веселом хороводе, любимом танце полесовиков-корчевщиков. Он успел заметить костлявые руки музыканта, снова протянутые к бочонку, влажно поблескивающие крепкие зубы горца, вцепившиеся в хвост уклейки, и пухлые руки Барабульки, обвившие шею Тучегонителя. А потом наступило беспамятство.

Очнулся Элия внезапно, как от удара хлыста. Веселые желтые солнечные зайчики на дощатой стене подсказали — рассвело уже давно. Жрец ощутил во рту следы ночевки табуна диких коней. Причем животные не убрались восвояси с пробуждением, а просто переместились в виски, где затеяли веселые скачки. Он попробовал воззвать к милости Богов, конюшенные сравнения продолжались — место языка во рту занял копытный рашпиль.

Преодолевая головокружение и тошноту, Элия перевернулся на живот и встал на четвереньки.

— Как же мне плохо, Хортал Всеблагий, — пробормотал он, не уверенный, впрочем, что правильно выговаривает слова.

— Я здесь, — донесся до его ушей спокойный уверенный в своей силе голос.

— А? Что? — жрец, забыв о бедственном состоянии своего здоровья, сел, ошалело уставившись на улыбающегося Бога.

— В чем дело? Ты думал — вчерашнее приключение плод злоупотребления соком лозы виноградной?

— Угу. Надеялся, что все примерещилось.

— Как видишь, нет.

— Жаль, жаль… Сколько я дрых? — ощупывая голову, пробормотал Элия.

— Светило, которое вы в неразумии своем зовете моей колесницей, перевалило зенит.

— Значит, нам осталось существовать всего полдня и ночь…

— И еще пятьсот лет. Самое малое, — неожиданно улыбнулся Хортал.

Странное дело, недостающие вчера зубы были целы и невредимы. Да и сам Бог выпрямлялся, светлел лицом на глазах.

— Ничего не понимаю.

— Хлебни, — мускулистая рука с ухоженными ногтями протянула жрецу кружку с остатками вина.

Элия благодарно кивнул и тут же пожалел об этом.

— Пей, пей. Должен признаться, если бы не ты, я уничтожил бы всех людей без малейшего зазрения совести.

— Что же изменилось? — Элия задержал дыхание и отхлебнул теплого противного пойла.

— Вчерашняя компания, — Хортал помедлил, как бы подбирая слова. — Все эти люди не из высших слоев общества, но они сохранили природную доброту и искренность. Они не врали, не жульничали, не искали выгоды в моем обществе. Они не видели во мне Бога, а лишь горбатого оборванца, политого твоей, так уж вышло, мочой. И, сами того не зная, они дали всему человечеству еще один шанс.

— Вот те раз, — порция хмельного, как десятки раз до того, на глазах возвращала жреца к жизни. — И как ты об этом… Прости, Всеблагий, ты же читаешь в душах. Не так ли?

— Истинно так, непутевый сын мой. Пусть их нынешняя доля не так завидна, как у старшего мытаря пейнорского порта, но каждому оказался в прошлом по силам такой подвиг духа, что я не могу так запросто взять и…

— Значит жизнь продолжается?

— Живите. Грешите. Не без удовольствия. Жаль, что никто не поверит твоей истории, вздумай ты поделиться с кем-либо событиями минувшей ночи.

— А мои друзья? Они же…

— Никто из них не вспомнит вонючего горбуна, сыпавшего золотом направо и налево. В обмен на отнятые кусочки памяти каждый получил исполнение своего самого сокровенного желания.

— Значит тот юноша, он прозрел?..

— Да, прозрел и сможет исполнить долг всей своей жизни. Протяни и ты руки, Элия. Ладонями вверх.

Священнослужитель повиновался.

— Я наделяю твою левую руку способностью исцелять самые тяжелые раны и самые гнусные болезни. Береги этот дар. Я могу его и отобрать, если ты воспользуешься им против совести. А правой рукой ты сможешь создавать светящиеся шары. Помнишь наше знакомство? И без всяких там заклинаний. Прощай, Элия, спаситель человечества.

Бог открыл дверь каморки и за ней, вместо заплеванного коридора, возникла сияющая ослепительной белизной пустота.

— Э-э-э, постой, Хортал… А моя память? Ты разве не заберешь ее?

— К чему? Кто поверит такому пропойце, как ты? Ишь ты, с Громовержцем он нарезался! Ври да не завирайся…

С этими словами облаченный уже, как положено, в белую тунику и сияющий венец Бог шагнул в дверной проем, оставив озадаченного жреца наедине с недопитой кружкой. Дверь захлопнулась. Элия вздохнул и принялся методично обшаривать складки своего одеяния в поисках какой-нибудь чудом затерявшейся монетки. Спасение человечества следовало немедленно обмыть.