Ты пожалеешь (СИ) - Страница 29

Потеплее одеваюсь и спешу на елочный базар, выбираю самую маленькую и невзрачную елку и тащу ее на плече через улицу. Не потому, что денег не хватило на большую и пушистую ель, а потому, что она тоже достойна быть частью праздника.

Возвращаюсь в приподнятом настроении, водружаю ее на сломанный стул в углу и обвешиваю купленным там же набором дешевых пластиковых шариков — ничего общего с фигурками ангелов и птиц от Swarovski, теперь украшающими чей-то чужой дом, но все равно атмосферно и красиво. Мой первый самостоятельный Новый год. Сегодня должно случиться что-то волшебное.

Ожидания тянут и изводят, я волнуюсь и надеюсь на невозможное, и ближе к трем звонит Артем.

— Нашел твоего зумерка, — вместо приветствия сообщает он. — В «Гадюшнике» отрывался…

Отбрасываю зеркальце и тушь и визжу от радости. Это гребаное чудо. Сегодня я увижу Харма. Обниму, поцелую и врежу по морде. И спрошу: почему? Я задам ему только этот вопрос, ведь ответы на остальные уже давно знаю.

Но голос в трубке тревожит и пугает — судя по тону, Артем в ярости.

— Слушай, малая, это дохлый номер. С ним невозможно разговаривать — рожа так и просит съездить по ней. Он секунд тридцать соображал, о ком я толкую, когда я передал от тебя привет. Этот слизняк мне еще в прошлый раз не понравился. Знаешь, какие у него планы на жизнь? Потрахаться с кем-нибудь и поскорее сдохнуть — это его слова. Даже если с ним поговорят серьезные ребята, мозгов у него не прибавится. Забей, просто забей и не трать на ушлепка свое время!

— Что в итоге? — перебиваю я. Сердце обжигают обида и боль, но, пока Харм не повторит эту чушь, глядя мне в глаза, я не поверю в его искренность. — Он придет?

— Он не собирался, пока я не сказал, что с ним хочет пообщаться твой брат. Тогда он помялся и вроде как согласился — условились на двадцать три ноль-ноль в моем клубе. Но понимания между ними точно не возникнет — вангую испорченный праздник. С наступающим!

За окном стремительно стемнело, в соседнем доме зажглись гирлянды, от канонады фейерверков и петард дрожат стекла. Верчусь у мутного зеркала в прихожей и поправляю платье из легкой ткани в мелкий синий цветочек. Оно летнее и не подходит к сегодняшнему торжеству, но все остальные катастрофически на мне висят.

Я действительно похудела, даже осунулась — организм не принимает пищу, и я никак не могу с ним договориться.

Выпрямляю утюжком непослушные волосы, наношу тени и завершаю макияж яркой помадой.

Конечно, в таком виде Харма к своим ногам мне не уложить, но получилось вполне мило — улыбаюсь отражению и не поддаюсь волнению, хотя пальцы дрожат, а в солнечном сплетении поселилась ледышка.

Я знаю, насколько сильно Даня «любит» богатенького Артема и как убедительно может играть в отморозка. Но мотивы другого его поступка — безумного и страшного — спрятаны за семью печатями и очень тревожат меня.

Несмотря на непростой характер, он ведь любим — публикой, девушками, друзьями, более взрослым окружением. Он любим мной… У него есть увлечение и талант, есть навыки выживания в большом городе, есть жилье. У него впереди огромное будущее.

Так почему же, черт возьми. Почему?..

Я призналась, что готова разделить с ним любые трудности. А он признался, что любит, и был очень убедителен в ту ночь.

А что, если я и вправду больше ему не нужна? А вдруг он не хотел соглашаться на встречу, но испугался моего брата?

Колпачок от помады падает на пол и катится в угол. Лезу под древний трельяж, извлекаю беглеца из пыли, выпрямляюсь и смотрю в свои бесцветные глаза.

Бред. Харм не боится даже дьявола — значит, надежда все еще есть.

Я не дам Жене встрять в разговор — мы с Даней выйдем подышать или вообще уедем из клуба. Ведь на улицах так красиво!..

Во дворе урчит двигатель, «Мерс» Артема тормозит у скамеек, в голубоватом свете фар беснуются мелкие снежинки.

Хлопают и блокируются дверцы, два черных силуэта направляются к подъезду, на лестнице слышатся шаги и приглушенные голоса.

В диком волнении прячу по шкафам одежду и лишние предметы, бегу в прихожую и распахиваю дверь.

На пороге стоит Женя — он ни капли не изменился, однако я бы никогда не узнала его, если бы случайно встретила на улице.

Его лицо озаряет улыбка, но голубые глаза выдают настороженность и напряженность.

— Нику-у-уся! — Он опускает на пол сумки, и я бросаюсь к нему на шею.

— Привет!!!

Он тоже обнимает меня — холодно и сдержанно, совсем не так, как я ожидала. Легкая обида отравляет кровь, но тут до меня доходит: он просто боится мне навредить.

Позади него Артем вертит на пальце ключи и отступает в темноту:

— Ребят, оставайтесь. Я заберу даму сердца и подъеду через час.

Хватаю брата за руку и тащу внутрь убогой квартиры.

— Хочешь есть? Может быть, будешь чай?

— Нет, я перекусил по пути сюда… — Женя осматривается, и от меня не ускользает брезгливость в его взгляде. Он проходит в гостиную, опускается на древнее кресло, и оно стонет под его весом. — Не хоромы, конечно. Придется перекантоваться у Темыча, чтобы тебя не стеснять…

Робко присаживаюсь на диван и не смею пошевелиться.

Казалось, за три года у нас накопилось множество тем для разговоров, но в комнате повисает гнетущая тишина.

Я разглядываю брата — идеально выбритые виски и пробор, аккуратная борода, под голубым бомбером от «Gucci» угадываются подкачанные бицепсы, на запястье розовым золотом поблескивают «Vacheron Constantin».

Брат кажется инопланетянином — но уже с чужой, неизведанной враждебной планеты, и мне становится неудобно за пожелтевшие обои, окна без штор и кособокую елку на сломанном стуле.

— Как же ты допустила такое, сестренка? — сокрушается Женя, и я оправдываюсь:

— На большее не хватает. Но я уже не вижу смысла в роскоши — самое необходимое у меня есть.

— Да я не об этом… — Он морщится. — Я и сам, знаешь ли, еле свожу концы с концами: без поддержки отца тяжело, а Лондон — очень дорогой город… Я спрашиваю, как так вышло с беременностью? Ты сама еще ребенок… Лучше избавься от проблемы в зародыше.

Мне не нравится его слова и назидательный тон, кажется, будто чужак покусился на что-то беззащитное и родное, принадлежащее только мне, и со мной приключается странное — из глубин души вдруг вырывается звериная агрессия. Непроизвольно сжимаю кулак и тяжело дышу — это гормоны или пресловутый материнский инстинкт. Или у меня едет крыша.

— Избавиться, как избавился ты? — Я осекаюсь, но поздно: Женя закидывает ногу на ногу и кривится:

— Ох, Ника, ты не путай… В моем случае девочка вообще ничего не хотела слушать — была законченной эгоисткой и идиоткой.

— Эгоисткой — потому что отказалась сделать аборт? — наседаю я, и Женя кивает.

— Да. Если собиралась его на меня повесить, как минимум должна была считаться и с моим мнением.

Пораженно моргаю — видимо, я очень плохо его знаю… А, может, где-то в Лондоне он нехило ударился головой?..

— А что стало с ее братом?

— А что с ее братом? — взвивается Женя. — Сидел в кабинете следователя-упыря и наматывал кровавые сопли на кулак. Тот так расчувствовался, что вцепился в это дело, как клещ. И даже когда его уволили, а я уехал, следак продолжил копать под отца — и свалил его в итоге. А все этот сученыш — давил ему на жалость, а на меня смотрел отмороженными глазами и ухмылялся…

Повисает тишина, но тиканье часов больно бьет по мозгам. Густой запах тяжелого парфюма неподвижно висит в воздухе, в кресле восседает до приторности холеный незнакомый подонок и, еле ворочая языком, несет какой-то лютый бред… Желудок болезненно пульсирует. Подкатывает нестерпимая тошнота, я вскакиваю и бегу в туалет.

Встречу с братом я представляла не так, а его рассуждения вообще находятся за гранью моего понимания. Никогда не замечала у него ауры негодяя, но сейчас ее столько, что с ним тяжко находиться рядом. Бедная девушка, беременная его ребенком, умерла, а он как ни в чем не бывало насмехается над горем ее младшего брата…