Ты – всё (СИ) - Страница 118

– Сын, – выдыхает Ян со слезами на глазах. Прижимаясь губами к моей голове, целует. Целует несколько раз. А потом шепчет, успокаивая: – Все хорошо, Одуван. Все хорошо, родная.

– Сын, – повторяю я, не отрывая взгляда от белесого личика сморщенного малыша. – Сынок.

Он выглядит сонным. Не понимает, зачем его достали из родного гнездышка. Недовольно корчится. Хватает ротиком воздух. А потом, будто уловив свою силу, оглашает операционную мощнейшим криком.

Услышав его, мы с Яном заходимся смехом.

– Львиный рев выдал сын. Эра Нечаевых настала.

В голосе мужа столько гордости, что у меня за грудиной происходит новый переворот и вспыхивает жар.

– Так есть, – поддерживаю я. – Пусть и будет Львом.

– Лев Янович, – смакует мой самый главный Нечаев.

И по моим щекам снова катятся слезы.

Ян снимает рубашку и забирает у врача малыша, чтобы прижать его к своей голой груди. Первый контакт кожи к коже очень важен. Я поднимаю руку и касаюсь ножки, которая отцу едва до пупа достает. Смотрю на них и просто не верю, что это чудо сотворили мы с Яном. Плачу, конечно. Развожу сырость по полной. Да я почти в истерике. Но каждый раз, когда приходится встретиться взглядом с мужем, сердце раздувается от любви.

Врачи достают второго ребенка. Показывают его над ширмой, как и первого.

– Дочка! – выкрикиваю я изумленно, радостно и одновременно растроганно. Все в этом обращении есть. – Боже мой, Ян, у нас еще и девочка будет… Боже мой, Нечаевская девочка… Боже мой, какая она крошечная… Боже мой, она же еще меньше Льва… Боже мой… Боже мой… Что мы с ними будем делать?

На последней фразе вся бригада смеется.

– Любить, – отвечает мне муж.

Вижу, как по его щекам сбегают слезы. Это счастье просто невозможно по-другому пережить.

– Любовь Яновна, – выдыхаю я, давая имя дочери.

Мой Нечаев кивает и, справляясь с эмоциями, гордо-гордо голову возносит.

– Ай лав ю, Одуван, – шепчет мне на ухо, пока врач накладывает швы.

Контакт с обеими детками закрепили. Их забрали, чтобы взвесить, измерить, обтереть и одеть. У нас же появилась минутка, чтобы разделить счастье, от которого буквально разрывает.

– Ай лав ю, Ян… Если бы, услышав эту фразу впервые… Если бы я знала, что в тысячу первый услышу ее на родильном столе, став мамой двух чудесных малышей… Если бы я знала, Ян… – шепчу и плачу.

Глаза Нечаева тоже увлажняются. Становятся красными и будто пьяными.

– Пути Господни неисповедимы, Ю. Никто не знает, что он нам готовит. Одно точно: стоит верить в то, что завтра будет лучше. А послезавтра – еще лучше. Еще и еще, родная.

– Согласна, родной.

Губы сухие и дрожат, но я отвечаю на поцелуй мужа со всем сердцем.

Яна с малышней переводят в палату. Я же остаюсь в реанимации на положенные восемь часов, большую часть из которых провожу в отключке.

После пробуждения, воссоединившись с семьей, получаю новую, еще более мощную дозу счастья. Сначала Ян помогает мне подержать сына и дочку, а затем специалист по кормлению показывает, как давать детям грудь.

– Они слабо сосали из бутылки. Почти все время спали, – рассказывает муж.

– Мамочку ждали, – замечает с милой улыбкой медработник.

И малыши это подтверждают. Что Лев, что Любочка быстро схватывают суть процесса питания из груди.

– Ну все, – заключает Ян. – Тут полное взаимопонимание. Любовь с первого взгляда.

– С моей грудью? – смеюсь со слезами на глазах.

– С ней.

Руки почти все время трясутся. Я даже разбираться не пытаюсь: последствия это наркоза или все те же эмоции. Фокусируюсь лишь на том, чтобы бережно и надежно держать детей.

Не успеваю натешиться ребятней, как к нам заявляется родня. Оказывается, пока я спала, они уже проходили обследования.

– Так, ну с парнем все ясно. Наш. Прям со станка, – юморит Роман Константинович, припоминая мне теорию, которой я под настроение поделилась на одном семейном празднике.

Естественно, все присутствующие об этом тоже помнят. Оглашают палату хохотом.

– Папа, – с улыбкой стону я. – Мне смеяться нельзя.

– Прости, родная. Буду держать себя в руках. Дайте девочку увидеть. Я никогда не видел девочек.

Ян передает отцу Любочку. И все звуки в помещении стихают, потому как вся наша родня окружает Романа Константиновича и принимается изучать малышку вместе с ним.

– На мою Ю похожа, – протягивает дрожащим голосом мама.

На что Ян в шутливой форме поправляет:

– На мою Ю. Мою Одуван.

Мама, тряхнув ладонью, начинает плакать. А муж… Вдруг закидывает ей на плечи руку и прижимает к себе. Она не противится. Напротив, обнимает его в ответ.

При виде них у меня щемит сердце.

Но на самом деле удивляться нечему. Счастье витает в воздухе. Все мы чувствуем друг к другу любовь.

– В нашей семье становится критически много женщин, – выдает Бодя с нотками паники.

И атмосфера умилительного восхищения, которое все дружно выражают к малышам, лопается, словно мыльный пузырь.

Палату сокрушает новый взрыв хохота.

Хотя Милана Андреевна, конечно, сквозь слезы и смех ругает паршивца.

– Тьфу на тебя, поросенок, – выдает, всплескивая ладонями. – Женишься и родишь столько пацанов, сколько тебе будет надо, чтобы восстановить баланс.

– И карму, – важно добавляет Богдан.

– Разве что свою.

– В древние времена женщин даже на корабль не пускали. А еще голосовать.

– На то эти времена и древние. Не позорь меня, свинюка, – одернув сына, тут же целует его в макушку. – Рома, дай мне девочку подержать, – шепчет с придыханием и тянет руки.

– Тогда мы забираем внука, – заявляет мой папа. Утерев платком слезы, достает из кувеза Льва. А я смотрю на них и не могу перестать плакать. – Тяжеленький. Богатырь.

– А вот Любочка прям пушинка, – воркует над доченькой Милана Андреевна.

– Ничего. Главное – кости, а мясо нарастет, – выдает Роман Константинович с улыбкой.

– Ты прав, ты прав…

Пока родные продолжают умиляться детками, Ян подходит к моей кровати. Заграждая собой все пространство, наклоняется. Целует меня в нос, а потом и в губы.

– Как себя чувствуешь? Нормально? Или прогоним всех?

– Нормально. Пусть потусят.

Взгляд Яна застывает в районе моих глаз. Задерживаясь, пронизывает сильнейшим напором чувств.

– Ю… Моя Ю… – выдыхает, прижимаясь к моему лбу своим. – Спасибо за сына и за дочь, Зая. Я тебя очень люблю, – этим хрипом буквально до костей пробирает. Что уж говорить о глубинах души… Он там единственный гость. Частый. – Я вас, – акцентирует Нечаев нажимом, – очень люблю. Вы для меня все. Ты и дети – все.

Тяну воздух и задыхаюсь. Со всхлипом выдыхаю.

Закусывая губы, даю себе мгновение помолчать. Не могу говорить. Но после паузы заставляю себя ответить Яну. Потому что Титану тоже нужна ласка. И потому что я сама в себе все эти чувства долго носить не могу.

– Я вас тоже люблю, Ян. Очень-очень сильно. Так… – шепчу, звеня эмоциями, – как любят в жизни раз.

В самый лучший день говорю эти слова. И в самый тяжелый повторю. Наполняя живительной энергией его и себя. Давая опору, которой он никогда не просил, но в которой нуждался не меньше, чем я сама. Рядом с ним и ради него я всегда буду сильной. Потому что Ян Нечаев – нечто необъятное в моей душе. Как всемогущее единство после векового одиночества. Как свет в темноте. Как торжество победы добра над злом.

Я часть этого добра.

Я вера. Я правда. Я сила.

Я Нечаева.

Двенадцать лет спустя

Лев Нечаев: Пап, я немного волнуюсь.

Сообщение от сына прилетает в разгар совещания. Я отвечаю без промедления. Какую бы должность не занимал, дети – мой приоритет. За минуту, которую потрачу на то, чтобы поддержать своего ребенка, производство не встанет.

Ян Нечаев: Умойся холодной водой. Глубоко вдохни и медленно выдохни. Мысленно прокрути все то, что я тебе вчера говорил. Итоговый результат – отражение нашего отношения к делу. Ты много тренировался. Ты талантливый. Ты сильный. Ты смелый. Ты очень крутой. Я с тобой. Ты заряжен. Просто позволь всему этому работать. Мы с мамой верим в тебя. И очень тобой гордимся. У тебя все получится.